Эдуард Борнхёэ - Борьба Виллу Страница 12

Грохот и тряска продолжались целый час. При сильных толчках кузнецу казалось, что телега вот-вот опрокинется, гроб раскроется и задуманное им дело сорвется. Когда дорога была мягкая, песчаная и телега двигалась тихо, у кузнеца было такое чувство, будто он умер и похоронен; дыхание замирало в его груди и кровь застывала в жилах. Тогда кузнец бил руками о стенки гроба, тер себе грудь, глубоко вздыхал и чувствовал, что кровь у него горячо и быстро струится по жилам, что он живой человек; и в душу его снова вселялись сознание силы и отвага, которых не мог сломить даже страх смерти.

Наконец телега остановилась, и Виллу услышал глухой шум, будто цепями поднимали какой-то тяжелый предмет. Телега двинулась и вскоре опять стала. Храброе сердце кузнеца сильно забилось. Он понял, что телега въехала во двор мызы Пуйду. Настал час борьбы, а может быть, и смерти! Виллу слышал шум шагов и голоса. Чей-то голос приказал отнести гроб в большой зал. Гроб немного приподнялся, но сразу же с треском опустился.

Ох, чтоб его, какой тяжелый! — удивился кто-то. — Свинцовый, что ли?

Чистый дуб, — пояснил другой голос, — но они налепили на него кучу серебра, оттого он такой тяжелый.

Вот куда они швыряют дорогое серебро! — проворчал третий.

Давай снимем крышку, тогда легче будет нести, — посоветовал четвертый.

Несколько человек стали возиться с крышкой rpo-ба. У кузнеца сердце громко забилось. Гвозди уже начинали сдавать. Кузнец увидел сквозь щель свет факелов. Сердце его замерло…

Что вы там так долго возитесь? — закричал издалека чей-то суровый голос. — Сейчас же берите гроб на плечи и несите в дом!

Он страшно тяжелый, мы хотим снять крышку, — ответили люди, стоявшие около телеги.

Ах вы, лентяи! — крикнул первый голос. — Где; кнут? Уж я вас заставлю шевелиться! Они, негодяи, вздумали ломать господскую вещь. С ума спятили!

Не успел еще говоривший произнести эти слова, как крышка гроба была одним ударом снова плотно прикрыта, гроб приподнялся, чуть было опять не упал и, наконец, на плечах пыхтевших людей медленно двинулся вперед, должно быть, вверх по лестнице, так как ноги кузнеца некоторое время глядели прямо в небо; затем гроб был поставлен в каком-то помещении, где шаги слуг отдавались гулко. Кузнец услышал еще раз, как ругались люди, уставшие от тяжелой ноши, потом отзвук их шагов затих вдали. Вокруг гроба воцарилась тишина.

Кузнец уперся ладонями в крышку гроба, еще раз чутко прислушался, потом одним усилием поднял верхний конец крышки; он оказался в большом сводчатом зале, гроб стоял на высоком постаменте. Единственная лампа, свешивавшаяся в углу с потолка, проливала скудный свет; людей нигде не было видно, но за стеной раздавались голоса и шум шагов. Виллу с быстротой молнии совсем открыл крышку, выбрался из гроба, снова опустил крышку и на цыпочках побежал к одной из дверей, за которой стояла тишина. Он уже взялся было за ручку, как вдруг взгляд его упал на другую стену, где висело всевозможное оружие. Оно так сильно притягивало к себе бывшего воина, что кузнец, невзирая на опасность, подбежал к стене и схватил тяжелый рыцарский меч. В два-три огромных прыжка он вернулся к двери и уже выходил, когда в другом конце зала скрипнула дверь и громкий голос крикнул:

— Кто там?

Виллу и не подумал ответить, даже не повернул головы, а затворил за собой дверь и двинулся вперед неслышными шагами. Он находился в длинном темном сводчатом коридоре. Ощупью, наугад кузнец двигался все дальше. Вскоре он споткнулся о какой-то предмет и, ощупав его, установил, что это нижняя ступенька каменной лестницы. Он взбежал по лестнице и попал в круглую комнату; при тусклом свете, проникавшем через высокое, узкое окно, он разглядел две двери, из которых одна вела на балкон, другая — неизвестно куда. У второй двери кузнец остановился и посмотрел в замочную скважину. За дверью чернела непроглядная тьма, но кузнецу показалось, что оттуда доносится гул голосов. Некоторое время он колебался — войти ему наугад в эту дверь или спрятаться на балконе и ждать. Он слышал, что на мызе Пуйду жилые комнаты женщин находятся на втором этаже, поэтому предполагал, что и Май держат здесь. Кузнец чувствовал, что любимая девушка где-то тут, близко, и ему так захотелось увидеть ее, что он совсем потерял терпение.

Дверь со скрипом отворилась, и кузнец вошел в узкую комнату; здесь было совсем темно, и лишь впереди виднелась слабая, тонкая полоска света, пробивавшаяся, как видно, сквозь замочную скважину. Кузнец поспешил туда, заглянул в скважину и, хотя ничего не увидел, так как в замке торчал ключ, но услышал ясно женские голоса, все еще доносившиеся издалека: у кузнеца перехватило дыхание, ему показалось, что он узнал голос Май.

Он попытался нажать ручку двери осторожно, но возбуждение его было так сильно и напряжение так велико, что он не мог как следует управлять своими движениями. Дверь отворилась с легким скрипом, и кузнец очутился в красивой комнате, стены которой были украшены резьбой по дереву. С разрисованного потолка свешивалась стеклянная лампа, струившая слабый свет. В задней стене виднелась отворенная дверь, а за ней — другая освещенная комната. Там оживленно беседовали между собой две женщины; одна из них, судя по голосу, была Май. В одно мгновение Виллу затворил за собой дверь и спрятался за большой печью, стоявшей в углу около двери.

Кто там? — спросил из задней комнаты женский голос, также показавшийся кузнецу знакомым; он напряг память и понял, что это была фрейлейн Адельгейд Герике, племянница вильяндиского комтура и сестра теперешнего владельца мызы Пуйду.

Кто там? — повторила Адельгейд, когда на первый вопрос ответа не последовало.

С минуту в обеих комнатах царила глубокая тишина.

— Мне становится страшно, — сказала Адельгейд испуганно. — Ты не побоишься заглянуть туда, Май?

Кузнец услышал звук легких шагов.

Там нет ни души и дверь закрыта, — сказала Май, возвращаясь.

Но я ясно слышала, как дверь отворилась и опять закрылась, — удивленно заметила Адельгейд.

И мне так показалось, но, должно быть, мы ошиблись, это был какой-то другой звук, — ответила Май.

Ты думаешь?

Что же может быть другое, фрейлейн Адельгейд?

А по-моему, дверь все же кто-то открывал, и это была, наверно, дочь привратника — она вечно подглядывает и подслушивает, когда где-нибудь говорят. Завтра я велю выпороть ее розгами.

Дорогая фрейлейн, я вас не понимаю.

Как так?

Вы всегда добры и ласковы, как ангел; неужели вы можете допустить, чтобы человека избивали?

Ты бредишь, Май! Разве раб может жить без розог? Они ему так же необходимы, как хлеб насущный.

Кто это вам сказал?

Все говорят.

Милая фрейлейн, вы умнее меня и, может быть, вы правы; но все-таки я от всего сердца прошу вас не наказывать дочь привратника.

Ох ты, кроткая душа! — весело рассмеялась Адельгейд. — Кто может устоять против твоих просьб? На этот раз она наказана не будет, но зато в следующий раз получит вдвойне.

Тон у Адельгейд был такой сердечный и невинный, голос такой мягкий и нежный, что никто не мог бы усомниться в доброте ее сердца.

Наша беседа была прервана, — сказала Адельгейд. — Итак, мой брат твердо надеется, что ты все же полюбишь его.

Не полюблю, — тихо ответила Май.

Ты же знаешь, Май, я не одобряю того, что брат Госвин силой держит тебя здесь взаперти, но чем я могу помочь? Он говорит, что не может жить без тебя и хочет впоследствии, когда поедет в Германию, жениться на тебе. Здесь это невозможно: законы нашей страны не позволяют, чтобы человек из немецкого рыцарского рода женился на эстонке. Но я не верю, что ты действительно крестьянка. У тебя такие тонкие черты лица и нежное тело, что мало кто из рыцарских дочерей может с тобой сравниться. Ни телом, ни душой ты не похожа на крестьянку. У тебя такой же благородный образ мыслей и такая же гордая душа, как у меня. Госвин, наверное, тебе не совсем уж неприятен, но ты еще не хочешь в этом признаться. И я сама могла бы, если бы меня вдруг похитили, полюбить своего похитителя, но ему никогда не удалось бы услышать от меня ласкового слова… Но ты ничуть не краснеешь! Неужели возможно, чтобы ты совсем не думала о Госвине? Ведь таких красивых, сильных и благородных мужчин на свете очень мало. Я за всю свою жизнь видела только одного человека, который своей мужественной красотой мог бы сравниться с моим братом или

даже затмить его.

Должно быть, это какой-нибудь иноземный рыцарь? — спросила Май.

Нет. Он живет в наших владениях.

Не думаю, чтобы кто-либо из наших рыцарей или владельцев поместий мог превзойти вашего брата, — уверенно сказала Май.

У Виллу, который все это слышал, вдруг защемило сердце.

— Человек, о котором я думаю, не рыцарь и не

владелец мызы, — пояснила Адельгейд с легкой грустью.