Владислав Бахревский - Непобежденные Страница 12

Трехтонки военных, полуторки, собранные в Людинове, стояли на площади. Оркестр сыграл «Интернационал», командиры в портупеях поверх шинелей крикнули:

– По машинам!

Павел пересыпал пирожки из лукошка в авоську, бабушку поцеловал, сестрицу на руки взял, пошептал ей что-то. Братьев обнял, сразу всех троих.

Павлу досталась трехтонка людиновская. Трехтонка – машина надежная, не увязнет в луже.

Алеша, держа Дину за руку, побежал за Павлом. Может, Павел забыл что-то важное сказать.

Бабушка охнула, выронила платок.

Машины тронулись.

– Павка! – крикнул Алеша.

Павел привстал со скамейки, оглянулся, скользнул глазами по толпе, увидел:

– Алеша! Дина!

– Бабушка-то вон где! – показывал старшему брату Сашка.

Павел бабушку увидел. Лицо его стало радостным.

– До свидания! – рукой взмахнул, но шофер переключил скорости, машина дернулась, и Павел стал заваливаться. Его подхватили, усадили.

Оркестр во все тяжкие надрывал сердца маршем летчиков: «Всё выше, всё выше, всё выше стремим мы полет наших птиц».

Отец отправлял вчера эшелоны с техникой, с новобранцами. Красный командир, летчик, прибывший за пополнением, сказал ему правду:

«Немцы все наши самолеты на земле сожгли. Я на Северный полюс летал, а меня – на железную дорогу. По канавам от немецких самолетов бегаю прятаться. Бомбят безнаказанно! Мы по ним из пистолетиков пукаем».

Алеша посматривал на небо. Чистое. Вот только где теперь немцы? Минск они взяли через неделю, как начали войну.

– Все-таки не фронт, – сказала бабушка, сама себя утешая.

А Сашка с Витькой уже затеяли стрельбу, перебегая от дерева к дереву:

– Пах-пах! – Трах-трах! – Пах-пах! – Тры-ты-ты!

Алеша передал Дину бабушке:

– На озеро схожу!

Евдокия Андреевна остановилась у Казанского, давно закрытого собора:

– Господи! Помолиться негде!

– Церковь у нас на кладбище.

– На кладбище, – согласилась бабушка. – Ты, Алеша, не загуливайся. Я отдохну и схожу в храм. Поленишься – век себе не простишь. Молебен закажу.

– Я быстро.

Алеше показалось – озеро ждет его. Вскинул глаза на дома по набережной. Настоящие советские дома. Для стахановцев. А вот озеро было и будет. На все времена.

Вода – зеркало для неба. Зеркало-то зеркало, волны нет, а земля взгудывает: озеро ломит берега. Гулы тревожные, будто на душе у земли пусто. Не желает быть отданной немцам? А как ее защитить, родную землю? Отцу проситься на фронт запрещено. Для заместителя начальника транспортного цеха тыл – передовая. Павла в Киров повезли, в бывшую Песочню, всего за тридцать километров. В Кирове приготовляют линию обороны.

Но лопата – не винтовка.

Самому пойти в военкомат? Ребят 1925 года рождения прочь гонят – военкому нужно самое важное доказать: от каждой семьи должен быть воин. Тогда немцев на фронте будет меньше… У комиссии один ответ: ваше дело – учиться. «Их хабе ди натур…» чего-то там «флюр». Вольфганг Гёте… А наши отступают. Товарищ Ворошилов, товарищ Буденный, товарищ Тимошенко – маршалы Советского Союза, герои Гражданской войны, непобедимые… Как же так? Толю Апатьева в военкомате даже слушать не стали. Он в дверь, а ему: «Кругом марш!»

Надо пойти вечером, когда военком устанет. Алеша поднял руку перекреститься. Как бабушка. И дотронулся до кармана, где комсомольский билет. На себя надо надеяться, на свою страну.

Вода, леса, простор… Если люди ослабели, пусть земля за себя постоит.

Одними губами, но всею силой, какая есть в человеке, попросил:

– Немцы придут, поднимись, Ломпадь, поднимись, Неполоть! Утопите все их танки, все их пушки!

Домой пришел. Евдокия Андреевна в церкви, Дину с собой взяла.

– Бабушка говорит, детская молитва самая сильная, – сказал Витька.

– Вот и помолись обо мне. Я к военкому. Только помалкивайте. И ты, и Сашка.

В военкомат поспел перед закрытием. Чуть было не столкнулся с рабочими отцовского цеха. За угол отскочил. Всех троих Алеша знал; мрачные, смотрят перед собой, молчат – погнал военком, хоть и очень, наверное, усталый. Локомобильный завод оружие делает, а отцовские эшелоны все ценное, что есть на заводе и в Людинове, за Волгу перевозят. Локомобильному заводу назначена для эвакуации Сызрань.

Потомившись за углом, Алеша нырнул в опустевший коридор строгого казенного здания.

Открыл дверь в кабинет и услышал:

– Школьники – подспорье фронту в тылу. Без надежного тыла врага не одолеть.

Алеша все-таки переступил порог, дверь за собой затворил. Лицо у военкома серое.

– Еще навоюешься. Сколько тебе?

– Шестнадцать. Я – комсомолец.

Военком уперся лбом в ладони:

– До свидания, Шумавцов! Отцу будь помощником, матери – опорой.

Алеша помедлил еще одно мгновение. Он был крепыш, хорошего роста, лицо серьезное. Юный мужчина. Повернулся, толкнул дверь. Сидевший за столом военный быстро поднялся, догнал Алешу в коридоре:

– Хочешь быть с армией?

– Хочу, – Алеша не посмотрел на военного, не остановился.

– Давай без обид.

Алеша поднял глаза:

– На молодость не обижаются, товарищ сержант госбезопасности.

– В знаках отличий разбираешься, Шумавцов. Фамилию я запомнил. Как зовут?

– Алексей.

– Сын Семена Федоровича?

– Так точно.

– Приходи ко мне в пятый кабинет, в 20.00. О войне будем говорить.

Сержант не шутил.

– Где ваш кабинет?

– Возле хлебзавода. В райотделе НКВД.

Алеша кивнул и только потом удивился.

– О нашем разговоре знать не положено даже отцу с матерью. Если дежурный, когда придешь, остановит, скажи: по вызову Василия Ивановича Золотухина. Себя не называй.

Алеша снова кивнул.

Сердце вдруг защемило. Дело плохо, если он, школьник, нужен войне.

– Зову на хорошее дело, – просто, как своему, сказал Золотухин. – Будем работать на победу.

Государственная тайна

В восьмом часу вечера Алеша открыл самые страшные двери в Людинове, самые государственные. У дежурного в кобуре пистолет, в петлицах треугольник – младший сержант.

– В пятый кабинет, – сказал Алеша.

– Второй этаж.

Лестница деревянная, но беззвучная. Сердце постукивало. В коридоре темновато, горит одна лампочка. Ага! Дверь старинная, как в купеческом буфете.

Самый секретный начальник в Людинове, почему же он тратит время на школьника? Ладно! Потянул витиеватую медную ручку на себя. Дверь, уж такая тяжелая с виду, отворилась легко.

Стол, на стене портрет Дзержинского.

– Проходи, садись.

Золотухин встал, открыл сейф. Из картонной папки достал две небольших стопки картинок. Одну положил перед Алешей:

– Запоминай. К этому надо быть готовым.

Алеша сначала посмотрел на Золотухина. Лицо, как у машиниста, который пассажиров возит. У отца Алешиного все друзья машинисты.

– Устал маленько, – признался Золотухин. Сел рядом. – Такие вот дела, Алеша Шумавцов.

На картинке петлицы, погоны, значки на пилотках, на фуражках, на рукавах, нагрудные эмблемы.

– Рядовые солдаты разных родов германских войск. Различать надо безошибочно.

Василий Иванович из другой стопки взял несколько картинок. Пушки, танки, пулеметы, винтовки.

– Лучше бы это видеть. – И усмехнулся: – Насмотришься.

Алеша держал в руках картинку с пушками. За крепким столом, на крепком стуле, а в животе ухнуло, будто с трамплина на лыжах сиганул: немцы в Людиново придут.

– Еще раз посмотри на знаки отличия, и вот тебе лист бумаги, карандаш. Зарисуй, что запомнил. Немецкую армию тебе надо будет знать лучше самих немцев.

Алеша снова и быстро взглянул на сержанта.

– Лицо приучи к невозмутимости. Интересоваться вражеским оружием надобно со всею страстью, а на лице хранить равнодушие. Дурака из себя никогда не разыгрывай! Тот, кто будет следить за тобой, должен углядеть единственное в твоих глазах, в твоем лице – тебе страшно и ничего не надобно. Только бы дали жить.

– Хорошо, – сказал Алеша.

– Теперь о главном, – Золотухин пересел в свое деревянное креслице. – Я – будущий командир партизанского отряда. Мое место в лесу. Ты останешься в городе. Ты – подпольщик. Будешь собирать сведения о немецких частях, стоящих в Людинове. Вся добытая информация пойдет через связных в отряд.

Забрал картинку с погонами:

– Нарисуй, что видел.

Алеша нарисовал.

– Хорошие у тебя глаза. Отменные. Завтра будем учиться, как нужно вести наблюдения и как самому не стать объектом вражеского интереса.

Снова сел рядом, положил руку на Алешино плечо:

– Я знаю, ты человек верный. И все-таки прошу подумать. Алексей! Тайная борьба вызывает у врага особую ненависть. Если подпольщик попадает в лапы гестапо, его пытают, выбивая имена товарищей. Разведчиков к работе готовят годами, сколько у нас времени, мы не знаем, но очень мало. Подумай.