Юрий Рудницкий - Сумерки Страница 12

— И она тоже?

Гирвойло покачал головой, потом подошёл к князю Витовту и склонился над ним. Когда он выпрямился, в руке у него блеснул драгоценный крест, который вот уже тридцать лет великий князь носил на шее. Крест этот Витовт получил в Мариенбурге от великого магистра, в нём хранился зуб св. Дионисия и две нити из нерукотворного хитона спасителя. Старый вайделот швырнул драгоценную реликвию в пепел очага и пристально уставился на Сигизмунда. Тот усмехнулся и молча расстегнул на груди свой долгополый таперт и рубаху. На загорелой волосатой груди висел замечательной работы золотой амулет, изображавший ужа и два дубовых листка, память о вайделотке Бируте, жене Кейстута, — символ рода Кейстутовичей.

Старый Гирвойло налил тем временем в миску молока и стал среди комнаты на колени. Потом трижды свистнул — и сразу же из-под кровати Витовта выползла большая, более двух локтей, змея. Её пасть была широко разинута, из углов текла белая слюна. Но это не были признаки голода. Движения змеи были ленивы и медленны, а когда вайделот, отбив ей три земных поклона, затянул вполголоса какую-то старинную песню, она подняла голову, но тут же бессильно её опустила и вытянулась длинной чёрной лентой на полу, точно мёртвая… Вайделот подсунул ей миску с молоком, но напрасно. Змея не захотела пить. Старик наклонился над, видимо, больной змеёй и встал с колен.

— Великое бедствие обрушилось на род Кейстута и слуг божьих. Пекола, вот уже пятьдесят лет в гневе своём душит Литву, мечет днесь стрелой Перкуна в великокняжий стол. Великая опасность грозит Кунигасу, а можно ли тому помочь, поглядим, коли позволят боги, от которых вы оба отреклись…

— Я… не отрёкся! — прошептал после минутного колебания Сигизмунд.

Молния сверкнула в глазах старого язычника; он помнил ещё идолов Перкуна над Вилией и приносил им в Понарских горах кровавые жертвы: немецких рыцарей.

— Коли так, будь уверен, князь, что поговоришь ещё с братом, пока уста его не сомкнулись навеки. Не теряй только времени, ибо его осталось в обрез, расспроси о самом важном. Погляди вот, на голове ужа-покровителя появился уже зелёный мох. Мох и плесень — та самая зазелень, что весной покрывает гробы тех, кто помер осенью!

Говоря это, старик извлёк из кисета какое-то зелье и бросил его на небольшую жаровню, в которую предварительно положил несколько пылающих углей. Синий, сладковатый дым наполнил комнату. Медведица вскочила на задние лапы, потом заметалась и заревела в смятении. Но её успокоило одно лишь движение руки князя Сигизмунда. Она села на пороге и, точно пьяный мужик, закивала головой то в одну, то в другую сторону. Уж тоже попытался уползти от этого дыма, да не было сил. По его телу дважды пробежала судорога, язычок высунулся, голова откинулась, и он застыл. Гирвойло покачал головой, пробормотал несколько непонятных заклятий к потёр рукой лоб.

— Кунигас не доживёт до вечера, — сказал он.

Подняв из пепла крест, он подошёл, поплёвывая в сторону, к Витовту, надел на него крест, потом вынул из-за пазухи маленькую глиняную бутылочку и вылил её содержимое больному в рот. И вдруг бледное лицо его ожило, запылало, как в горячке, а чёрные пятна у висков проступили ещё резче. Глаза раскрылись, из уст вырвались слова:

— Сигизмунд, ты здесь!

— Да, брат, я здесь, возле тебя! — ответил князь и подошёл к кровати.

Умирающий схватился рукой за его плечо и в полубреду спросил:

— Где он, этот злодей, этот разбойник, этот проклятый кровосмесник?

— Кто? Опомнись, брат, мы здесь одни со старым Гирвойлом и Мушкой! — успокаивал Витовта Сигизмунд отбрасывая ударом ноги околевшую змею в угол, чтобы широко раскрытые глаза умирающего не видели страшной ворожбы.

— Ты ещё спрашиваешь? — промолвил великий князь уже спокойнее, — кто же, как не Ягайло? Чувствую за плечами смерть, потому слушай! Всю жизнь я старался вредить и мстить ему, но мне не на кого было опереться и потому приходилось создавать себе имя и вес, пользуясь его милостью. Слишком долго верил я панам и князьям… Потому завещаю тебе отомстить убийце нашего отца Кейстута, мужа нашей матери Беруты. Тебе не придётся заискивать у больших господ. Двадцать — тридцать лет тому назад править землёй без князей было невозможно. Теперь война с Орденом и татарами сделала своё дело! Я упразднил большие княжества на Руси, якобы по совету Яга ила, но, конечно, рада собственной выгоды. Немало выдвинул я: и; мелких боярских чтобы на них опираться в борьбе за независимость великого князя Литвы, но всё же они меня покинули. Одни надеются на привилеи польской Короны, которыми она так щедро всех осыпает, другие рассчитывают получить от Свидригайла. высокие посты в самоправном русском княжестве. А ты, брат, не забывай, что Литва. без Руси — как тело без крови! Когда-то мы платили киевским князьям дань вениками, ибо ничего другого не имели. Не будь у нас Руси, ничего не имели бы и теперь, посылали бы веники в Мариенбург или в Москву. Потому лучше отомстить Ольгердовичам, разорвав любой ценой союз с ненасытной Короной, только не отдать Руси ни шляхте, ни татарам!

Умирающий говорил торопливо, запинаясь и глотая слова. Щёки его горели огнём, глаза стали водянистыми, руки беспрестанно сводила судорога, а со лба катился пот. Сигизмунд слушал внимательно, и взгляд его чёрных глаз то и дело встречался со стекленеющим взглядом Витовта. Потом в наступившем молчании ещё какое-то время было слышно свистящее дыхание, вырывавшееся из уст умирающего.

— Значит, — промолвил Сигизмунд после минутного молчания, — я должен продолжить твоё дело и короноваться твоей короной?

— Да! Прусские, литовские рыцари, сам римский цесарь, московиты и валахи поддержат великого князя Литвы в борьбе против польского короля. Литовец и русин могут быть добрыми соседями всегда и с каждым, но Корона никогда и ни с кем! Помни это! Я не забывал о том всю жизнь и шёл по пути, который вёл к разрыву с проклятой Кревской унией. И путь был не прост. Ты можешь идти прямо, коли найдёшь поддержку, я не мог.

— Ах, страшен был твой путь, княже, — вмешался вайделот. — Чтобы остановить рыцарей, ты задушил в народе веру отцов, и с того времени боги отвернулись от тебя. Вместо союзника ты обрёл коварного недруга, может, даже худшего, чем немецкие грабители, который убивает не только тело, а отравляет душу, оскверняет все наши святыни и превращает в лютых врагов литовского народа лучших его сыновей, князей и бояр. Многие князья из рода Гедимина крестились в русскую веру, боги, хоть невзлюбили их за это, но всё-таки их не прокляли. Православные сидели в княжьей раде, однако уважали нас и жили с литовским народом в мире и согласии. Кто слыхал когда-нибудь о сваре, вражде, драке? А нынче мы подобны тем, кто застрял в трясине. Одну когу вытянешь, другая увязнет глубже в католическое болото. Протянешь палец, они отхватят руку и к тому же заплюют, опоганят твои святыни, перетащат на свою сторону сильных, а слабых бросят в рабство. Ещё сто — двести лет, и ничего не останется от того, что некогда было Литвой!.. Страшен был твой путь, княже! Нас убивали не прусские и ливонские мечи, не татарские стрелы и не московские топоры, а убивала лесть! На твоём пути, княже, лежит истерзанная Жмудь, сожжённый Витебск и кровавая Ворскла, а боги прячутся в пущах Беловежья. Ты не дал Литве даже короны, а отнял у неё всё: богов, значение, силу, ту силу, которой было у неё так много, силу, которая одна на свете неподатлива… из могучего лесного зверя ты сделал… Мушку!..

Старик от собственных слов рассвирепел. Он стоял, как судья пред обвиняемым, указывая на огромную медведицу, которая спокойно сидела на пороге и сосала лапу.

Лицо Витовта не выражало ничего. Он не слышал всех упрёков вайделота. Выпитое лекарство постепенно теряло действие, и лицо его бледнело с каждой минутой. И всё-таки князь не терял сознания.

— Пустое говоришь, старик, — прохрипел он, — Христова вера должна была прийти в Литву, а с какой стороны, оттуда либо отсюда, не всё ли равно. Главное — избавиться от Ольгердовичей, а для этого нужна сила. Тут ты прав, — Литва — это Мушка, зверь, потерявший в неволе силу. Я искал эту силу у панов и людей высшего стану, а нашёл измену. Сигизмунд поищет её у малых, у путных бояр и людей низшего стану и найдёт среди них верных слуг. Там, где мои князья выставляли сотню всадников, повет даст ему тысячу…

Тут Витовт умолк и стал задыхаться. Глаза у него широко открылись, словно от испуга.

— Не у бояр, княже, а в народе… — начал было вайделот и умолк.

Витовт вскочил с постели, простёр к небу руки, изо рта хлынула фонтаном кровь… Он пошатнулся и упал на руки Сигизмунда, который опустил его на подушки.

— Ступай, старик, позови князя Семёна Гольшанского! — сказал он спокойно. Видно, смерть и завещание брата не очень его смутили. Гирвойло опрометью кинулся из комнаты.