Гиви Карбелашвили - Пламенем испепеленные сердца Страница 12

Да, таково было время — и воины, и божьи люди саблей жили, саблю лелеяли во спасение страждущей отчизны.

Каждый сказал свое, каждый внес свою долю в укрепление двора, — совет медленно, не торопясь, подходил к концу. Вельможным князьям поручено было восстановление крепостных стен и башен, братья Джорджадзе взялись укрепить дворцовую ограду, князья Андроникашвили пообещали пригнать двенадцать упряжек быков с арбами; сотню скакунов в полной сбруе изъявил желание выставить старший сын моурави — Ношреван Джандиери, предварительно оговорив, что коней этих отобрал за два года у горцев, грабивших кахетинские села. Князь Чолокашвили обязался прислать плотников и каменщиков, дабы укрепить своды летней резиденции верхнего круглого дворца, починить и утеплить покои, чтобы царская семья могла жить там и зимой. Кроме того, обещал поднять на ослах по крутой горе годовой запас провианта как в верхний дворец, так и в сторожевую башню, а вдобавок прочистить водокачки во дворце и монастыре Всех святых.

— О монастыре не беспокойся, батоно Соломон, — подал голос католикос. — Там все припасено на черный день. В марани[31] стареют вина, ветряная мельница работает, и зерна запасено годика на два, душ на триста хватит, а монахов и священников предполагается куда меньше.

Царь сдвинул брови и указательным пальцем потер лоб.

Дарбази смолк, насторожился, чуть дыхание не остановилось. Даже царица Кетеван перестала перебирать четки. Католикос осторожно пригладил бороду.

Все взоры обратились к человеку, которого здесь уважали, в которого верили, хотя в основе этого доверия и уважения лежало скорее сочувствие, чем преклонение перед ним, перед его силой. Его стихи не нравились никому — ни моурави, ни католикосу, ни матери, ни жене, но никто об этом ему не говорил. Он сам признавался как-то: только в ту пору, когда я связан по рукам и ногам и не могу действовать, пишу, мол, стихи, чем и тешу душу свою.

Сегодня же, в течение всего совета, в глазах царя читались решительность и действие, а потому-то все ждали слова, равного делу.

— Стране тяжко, страна в беде. Это все знают, — со смертью святой солнцеликой Тамар не стало прежней Грузии. Из века в век тянулась череда сражений, кровопролитий, измен, бедствий. Народ отощал, население все уменьшается. Кахети на грани физического уничтожения. По примеру моих предков, царство им небесное, я тоже искал внешнюю силу — путь к спасению, искал третью, единственную силу, способную помочь нам. Послал в Рим и в Испанию Никифора Ирбаха…

Царица Кетеван и католикос вздрогнули, в лице изменились от неожиданности: царь впервые объявил во всеуслышание о том, что хранилось в глубокой тайне. Помрачнел и Джандиери.

— Я держал все это в тайне потому, — продолжал царь, — что берег вас от невольных подозрений, если бы мои сокровенные дела стали достоянием кого-либо. Не получилось ничего, римский папа хочет лишь одного — увеличить число своей паствы, а потому изъявляет желание, чтобы мы приняли католичество. „Католичество вас спасет“, — сказал он моему послу, на прощание протягивая руку для лобзания. Из Рима Ирбах направился в Неаполь, оттуда поехал в Мадрид. Испанский король принял его любезно, щедро одарил, но в помощи войском и оружием отказал. „Войско, — сказал он, — мне самому нужно для наведения порядка в моих владениях“. Никифор же у придворных вельмож осторожно разузнал истину: Мадрид не так уж легко согласится на осложнение отношений с шахом. Никто не желает помочь нам, не нагрев при этом рук, не получив никакой выгоды, — заключил Теймураз.

— На Рим и Мадрид нечего было и рассчитывать, и те и другие далеко и зря беспокоить себя из-за нас не будут, — по исключительному праву матери и старшей по возрасту вставила свое слово царица цариц Кетеван.

— Русский царь прислал священников, чтобы они осмотрели страну, узнали, чем мы владеем и на что способны, их интересует, какую пользу они извлекут из помощи нам. И, право, упрекать царя за это нельзя, ибо мы тоже тянемся к ним не только из-за одной общей веры, нет, конечно, мы помощи от них ждем. Таковы истинные основы наших усилий, — медленно и ясно заключил царь и в упор посмотрел в глаза по-прежнему взиравшему на него с неослабным изумлением католикосу. — Потому я твердо решил: хватит искать внешнюю силу, которая сама тоже добра все равно не принесет, а прежнего покровителя нашего лишь пуще распалит. Не зря сказано мудрыми: привычная беда лучше непривычной радости. Великий шах справедливо разгневался и очень уж жестоко нас наказал. Из этого наказания следует сделать вывод: сохранять верность шаху и прекратить поиски внешней силы. Вы прекрасно знаете, я вырос при персидском дворе, и мне это никакого вреда не принесло, наоборот, я изучил язык, освоил поэзию и великую мудрость персидскую. Потому-то я заключил твердо: во исполнение воли шахиншаха и в знак преданности нашей посылаю к его двору царицу цариц Кетеван и старшего сына моего царевича Левана, наследника престола, как того пожелал владыка мира. Вам и то известно, что царевич Александр тоже находится при шахском дворе… И пусть это будет величайшим знаком моей большой преданности шаху… И еще… Выполняя волю солнцеподобного, я принимаю под свое покровительство и Картлийское царство, ибо и в Картли должен править человек, преданный Исфагану. — Теймураз перевел дух и, стараясь уйти от взора ошеломленных членов дарбази, отвел взгляд в сторону, а затем еле слышно продолжил мысль: — Царица цариц и наследник престола отбудут ровно через неделю. Сам же я со свитой завтра ранним утром отправлюсь в Картли…

Царь каждому в отдельности дал поручения, велел готовиться к отъезду царице цариц и царевичу. Растолковал свою поездку до мельчайших подробностей, назвал число сопровождающих, велел Джандиери приготовить царскую дружину к походу, изъявил желание, чтобы католикос сопровождал его. Поручил царевичу Левану до его отъезда в Исфаган, а после — старшему из братьев Джорджадзе Андукапару управлять делами Кахети. Датуна, мол, еще мал, царству же нужна крепкая рука.

Покончив с распоряжениями, царь велел в знак мира и благоденствия устроить пир, пригласив всех к торжественной трапезе.

В большом зале дворца накрыли стол. Пригласили певцов из Телави. Известие о предстоящем отъезде царицы цариц Кетеван было умело распространено и среди вельмож, и в караван-сарае, среди персидских и других купцов.

К столу с подчеркнутой вежливостью пригласили и послов русского царя, к которым Теймураз обратился во всеуслышание:

— Вы, почтенные посланники нашего великого брата, русского царя, уважаемые господа Толчанов и дьяк Иевлев, к вам обращаюсь я, к нашим единоверным! В письме, переданном вами в мои руки, адресованном на мое имя вашим великим государем, сказано следующее… — Тут Теймураз обернулся к секретарю, мдиван-бегу, и велел ему приступить к чтению. Тот поспешил выполнить приказ:

— „И мы, великий государь, слыша про то, что вам, Теймуразу-царю, от кумычан теснота чинитца, о том поскорбели, а воеводу и ратных людей послать и города поставить не изволили…“

Когда мдиван-бег дочитал до конца письмо московского царя и перевел его на грузинский, стоявший все это время на ногах Толчанов добавил:

— Да сверх того пошлет великий государь великих послов своих говорить к брату своему шах Аббасову величеству, чтоб отдал по совету и по братству государство твое Кахеть…

Секретарь перевел и это устное дополнение.

Теймураз кашлянул, в глазах у него мелькнула улыбка, и прежним ровным голосом ответил:

— Передай пребольшую нашу благодарность превеликому русскому царю за братское внимание и заботу, но миновала надобность посылать в Исфаган послов, ибо шахиншах пожаловал мне не только Кахети, но и Картли, дабы я управлял ими и служил ему, повелителю моему, верой и правдой. А послом к нему отправляется сама царица цариц Кетеван вместе с наследником престола царевичем Леваном. Это мое окончательное слово, и на этом ставлю точку на наших переговорах. Раз московский царь считает шахиншаха своим преданнейшим братом, то смею напомнить, что мы еще раньше пользовались покровительством его величества по праву зятя и друга нашего. А коль мы провинились и прогневили его, мы сами и должны свою вину искупить, доказать ему усердно, до конца, что мы преданы ему больше и дольше… да, дольше других, навеки! Но мы с вами тоже останемся братьями, будем почитать друг друга с шахского благословения и повеления, ибо отныне его брат — мой брат, его же друг — мой друг…

Сидящие за столом вельможи и гости не были ошеломлены услышанной новостью из уст Теймураза, особенно о благоволении шахиншаха, ибо знали о тонкостях восточного слова, знали мысли кахетинских Багратиони, особенно же Теймураза. И то было им ведомо, что выставление желаемого уже исполненным и свершившимся невольно способствовало его действительному исполнению. Нет, они не были ошеломлены, однако до конца вникнуть в сокровенные помыслы тоже не смогли.