Тор Гедберг - Иуда Страница 12

Тот смотрел, как Он идет, и ждал, но без тревоги. Он находился в каком-то странном состоянии ясновидения, обостренной душевной восприимчивости. С первой минуты, как он увидел Иисуса, он сказал себе, что в Учителе произошла какая-то перемена, что Он уже не Тот Человек, за Которым он следовал и Которого любил. Однако, постепенно, по мере того, как Иисус приближался, это впечатление рассеялось, и вместо этого Иуде стало ясно, что изменились его собственные чувства, что они не были уже так светлы и так счастливы, как прежде, а сделались глубже и задушевней. Он видел веление во взоре Иисуса, и ему казалось, что теперь он понимает Его.

Иисус его заметил и сделал ему знак подойти. Он был бледен и утомлен, но с радостной и светлой улыбкой следил за приближением к нему Иуды.

— Это ты, Иуда? — сказал Он. — Как ты рано проснулся! Отчего ты не спишь?

Иуда посмотрел на Него и ответил:

— Господи, а Ты почему не спишь? — Он видел, как тень пробежала по лицу Иисуса, и, устыдившись своей смелости, поспешно продолжал: — Мы долго ждали Тебя! Отчего Ты не был с нами?

Иисус тем временем продолжал свой путь, и Иуда следовал за ним. Но при этом вопросе Он остановился и, не прерывая молчания, пытливо взглянул на Иуду, как бы взвешивая свой ответ.

Тогда Иуда ощутил внезапную боль; ему показалось, что между ними стоит разделяющая их преграда. И с внезапным порывом он пал ниц пред Иисусом и обеими руками ухватился за Его плащ, как бы стараясь удержать Его.

— Господи! — воскликнул он. — Я люблю Тебя и ничего не могу для Тебя сделать! С самой первой минуты, как я увидел Тебя, я Тебя полюбил; Ты не знаешь, что я выстрадал в то время, когда был разлучен с Тобой; Ты постоянно был в моих мыслях, и я не имел покоя, пока не нашел Тебя вновь!

Иисус взял его за руки и поднял его с земли.

— О чем говоришь ты? — сказал он. — Я не думал удалять тебя от Себя!

Иуда, заикаясь, горячо продолжал:

— Но мне хочется что-нибудь сделать для Тебя! Я знаю, Ты ждал этого, — я видел это в Твоих глазах. Ответь же мне, просвети меня! Моя жизнь принадлежит Тебе, — возьми ее, Господи, возьми ее!

Он весь дрожал от волнения и, рыдая, закрыл руками лицо.

— Я взял твою жизнь, Иуда, — кротко ответил Иисус. — Но не так, как ты разумеешь. Что мог бы ты сделать для Меня? Отдай Моему делу свою веру и любовь, и Ты дашь Мне все. Все, что ты сделаешь из любви, будет сделано тобой для Меня.

Иуда стоял перед ним с поникшей головой. В нем шла бурная борьба, борьба чувств и мыслей, для которых он не мог найти слов и выражений. Он мог только настойчиво повторять:

— Нет, Господи! Я Тебя люблю, — одного Тебя, — для Тебя одного хочу я это сделать.

Он смолк на минуту и затем сказал:

— Я хотел бы, чтоб Тебе угрожала какая-нибудь опасность, так что я мог бы отдать свою жизнь за Тебя!

Иисус улыбнулся загадочной улыбкой.

— Может статься, так это и будет! — сказал Он. — Но до тех пор ты не должен пренебрегать счастием; кто презирает радость, не имеет сил переносить скорбь. А нам всем понадобятся силы; будем, поэтому, радоваться, пока еще есть время.

Он взглянул в сторону Генисарета, струи которого теперь искрились на солнце; болезненная судорога промелькнула вокруг Его рта и Он снова обратился к Иуде:

— Пойдем! Нам надо вернуться в Капернаум!

Пр и этом имени Иуда вздрогнул и взор его потемнел. «В Капернаум!» — беззвучно повторил он.

Иисус взглянул на него, как бы поняв его мысль.

— Да, — ответил Он, — ты разве боишься?

Но Иуда потупил взор, трепеща пред властью Учителя читать в его душе.

Ибо он боялся возвращения в Капернаум. Почему — он этого не знал, но только он боялся.

И в сумрачном молчании, преисполненный тревожных предчувствий, последовал он за Иисусом.

XII

Вечером того же дня, когда они были на пути к Генисарету, Иисус внезапно остановился и обратился к своим ученикам.

— За кого почитает Меня народ? — спросил Он.

Они отвечали: — Одни говорят, что Ты Иоанн, воскресший из мертвых, — другие, что Ты Илия, — иные, что Ты Иеремия или какой-нибудь другой из пророков.

Иисус простоял с минуту молча, затем спросил медленно, как будто нерешительно:

— А вы за кого почитаете Меня?

Ученики переглянулись, но ни один не ответил. Мысль, лежавшая у всех у них на дне души, видоизмененная у каждого в зависимости от Его права, Его желаний и мечтании, но все же служившая той общей связью, которая всех их приковывала к Иисусу, мысль, являвшаяся у одних праздничным даром фантазии и энтузиазма, у других дорого купленным плодом долговременной борьбы и исканий, у третьих прибежищем от уныния и сомнений, выступила теперь перед ними, как ответ на Его вопрос — и, однако, они боялись ее высказать, дать ей жизнь и действительность в слове. Все они почувствовали, что ответ, который они сейчас дадут, сделается решающим для всей их жизни, и внезапно в них проснулось гнетущее сознание грозного рока, лежавшего в глубине того, что до этой поры для большинства из них было лишь светлой, блаженной грезой.

Иисус смотрел на них; взор Его переходил от одного к другому; лицо выражало напряжение, почти боязнь.

Тогда Симон поднял на Него глаза и произнес: — Мы веруем, Господи, что Ты Христос, Сын Божий.

Иисус ответил ему взглядом, в котором была странная смесь человеческого сознания своего избранничества и благодарности: Он простер руку к Симону и сказал: — Петр!

Затем Он вдруг замолк, повернулся и задумчиво продолжал путь.

Но ответ Симона упал, как молния, в душу Иуды. Впервые услыхал он из кружка учеников облеченную в ясные слова ту мысль, которая лежала в недрах его души, когда он разыскивал Иисуса, но потом, среди ежедневного общения с Ним, отступила на задний план, как нечто несущественное, утратила долю своего значения и ясности. Иисус вытеснил в его душе Христа, человек вытеснил Бога; но теперь он почувствовал, что то, что до сих пор поддерживало его дух, не имело больше сил на это, что оно сломилось. Он сам недоумевал, почему это так было и когда именно это произошло. «Не тогда ли, как я узнал о смерти Иоанна?»-мелькнуло у него в голове. «Но почему бы этому быть?» Он не мог дать себе в этом отчета, но повторял про себя, сам не зная, что громко высказывает свою мысль: «Да, он Христос, Сын Божий».

Вдруг он услыхал позади себя голос, говоривший тихо, почти шепотом:

«И все-таки Он сын Иосифа и Марии, и их обоих я, знаю!»

Иуда посмотрел в сторону, пораженный изумлением; эти слова прозвучали так странно в его ушах.

Рядом с ним шел Фома, погруженный в свои мысли; на лице у него было то же самое выражение, как тогда, когда Иуда говорил с ним в первый раз на дворе Симонова дома. Он также, по-видимому, не сознавал, что выразил свою мысль в словах, потому что, почувствовав на себе взгляд Иуды, он испуганно поднял голову и покраснел от стыда, отступив на несколько шагов.

Иуда поспешно отвернулся и продолжал свой путь. Но слова Фомы продолжали раздаваться в его ушах и наполняли его изумлением. Инстинктивный страх, который раньше внушал ему Фома, рассеялся теперь; он только ощущал мучительную, страстную потребность знать, что происходит в этом человеке, проникнуть в мысли, которыми он так удручен.

Ом вдруг остановился, обратился к Фоме и сказал:

— Так ты не веришь, что Он Божий Сын?

Фома вздрогнул и взглянул на него неуверенно и робко. Но затем лицо его постепенно приняло свое обычное, открытое и доверчивое, выражение. Иуда с первой же минуты внушил ему чувство симпатии, соединенное, быть может, с надеждой на то, что их души и судьба их окажутся родственными между собой; он думал, что от Иуды ему нечего опасаться чувства превосходства и презрения к его слабости, которое он подозревал по отношению к себе в других учениках, и поэтому ему было больно видеть, что Иуда старается оттолкнуть его от себя, и что он его избегает. Теперь он с жаром схватился за представившийся ему случай открыть свое сердце и, может быть, приобрести себе друга и близкого человека. Он отвечал: «Но как же мне верить этому, когда я сам видел Его мать, — видел ее собственными глазами? И как же может быть Он Сыном Божиим, когда Он сын Марии? Я хочу верить, — хочу, — о, я с радостью отдал бы жизнь свою, чтоб спастись от сомнений, но я не могу, я не могу!»

Он говорил горячо, с порывистыми жестами, и все время его невинные, ясные глаза были устремлены на Иуду.

Последний слушал внимательно, и когда Фома умолк, он спросил далее, преисполненный все той же тревожной, мучительной потребности исследовать тайники его души:

— И ты все-таки Его ученик?

Фома бросил на него умоляющий взгляд.

— Да, ты находишь, что это нехорошо? Я этого боялся! Порой я так думаю сам, думаю, что должен был бы оставить Его и не красть счастия, которого я недостоин. Но я не могу Его оставить, — клянусь Богом, не могу! О, несчастный я человек! — зачем я так создан? — отчего не могу я верить, когда хочу верить? Но все это чудесное, все то, чего я не могу понять, оно терзает меня, — преследует меня, — отнимает у меня всякое спокойствие и мир. Я стараюсь заставить себя сказать: это правда, но что-то внутри меня отвечает: нет, — не поверю, пока не увижу этого собственными глазами! Много странного видел я, и все же каждый раз сызнова сомневаюсь. Тогда мне думается подчас, что мое место не здесь, что лучше было бы для меня сделаться снова тем, чем я был прежде — самым простым рыбаком, — потому что это дело я понимаю, и здесь мне не в чем сомневаться.