Эдмон Лепеллетье - Римский король Страница 12

Тут снова повел речь Жан Соваж:

– Господин маршал прав, когда он, борец и герой, заявляет, что было бы благоразумно дать Франции передышку и что пора перестать воевать. Если бы спросили страну, то она еще более маршалов пожелала бы мира. Дай Бог, чтобы рождение наследника даровало его нам!

В эту минуту супруга маршала Лефевра, которую вел Анрио, подошла к пирующим и сказала, протягивая руку Жану Соважу:

– Хорошо сказано, молодчик! Ты 'крестьянин, я также дочь земли и знаю, как больно для тех, кто ее возделывал, видеть хлебное поле, затоптанное конницей, смятое пехотой, взрытое артиллерией. Я знаю, что после войны монархи сходятся и задают множество блестящих празднеств, тогда как по деревням стоит стон, а женщины в трауре преклоняют колена перед крестами, представляющими далекие братские усыпальницы, безвестные одинокие могилы, рассеянные в Испании, в Моравии, в Польше. Да, вы правы, друзья мои, что желаете мира. Но будьте уверены, что народ, который изнеживается, вскоре будет вынужден вести самую худшую из войн – ту, которую ему навяжут против воли, которую он поведет нехотя, без увлечения и горячности… – Екатерина Лефевр остановилась на минуту, после чего продолжала: – Европа в данный момент перерезана угрожающими подземными течениями. Каждую секунду может произойти внезапный взрыв… Европейские правители по-прежнему страшатся Наполеона, однако вместе с тем и ненавидят его. В их глазах он смелый солдат, основавший свой трон не только на победах, но также и на французской революции. Он защитник равенства. Лишь во Франции можно встретить маршала и герцога из крестьян, как Лефевр, а супругу маршала и герцогиню из крестьянок, как я, которую называли когда-то Сан-Жень! Друзья мои, станем радоваться тому, что мы наслаждаемся миром; воспользуемся его благами, но не будем страшиться того дня, когда понадобится снова взять в руки оружие. Пожалуй, вам всем предстоит в скором времени зарядить его, но уже не ради умножения славы и вящего возвеличения имени Наполеона, а ради защиты своих полей и спасения отечества!

Жан Соваж встал и, обнажив голову, торжественно произнес сильным голосом:

– Ваша светлость, и все вы, собравшиеся сюда праздновать свадьбу приемного сына нашего возлюбленного хозяина, водившего к победе многих из нас, мы громогласно заявляем, что желаем здравствовать и благоденствовать императору с Римским королем; мы надеемся, что он сумеет удержать за Францией ее теперешнее место в мире и сохранить нерушимые границы республики. Но мы, смиренные, малые труженики полей, составляющие громадную массу нации, мы желаем также слышать отныне пушечную пальбу лишь по поводу празднования радостных событий. Мы хотим, чтобы Франция смогла, наконец, перестать быть лагерем, который вечно оглашается грохотом и звоном оружия. Кровь нашей молодежи оросила в достаточном количестве сто полей сражения. Не так ли, ребята? – прибавил фермер, обращаясь к крестьянам и ища их одобрения.

И все воскликнули единодушно:

– Да! Да! Вот именно! Жан Соваж, ты говоришь правду!

– Но если мы хотим мира, то пусть император знает, что мы не плохие граждане, – с уверенностью продолжал фермер. – В тот день, когда, к несчастью, победа изменила бы нам, когда неприятель в отместку добрался бы даже до наших жилищ, чтобы надругаться над нашей бесполезной храбростью, – в тот день, когда мы в свою очередь познали бы скорбь поражения и ужасы вражеского нашествия, мы поднялись бы всей массой, покинули бы лошадей, пашни, жен и детей, и каждый из нас исполнил бы свой долг. Мы показали бы изумленным завоевателям, на что способны французские крестьяне, когда они вооружатся вилами.

– Я передам императору ваши пожелания и ваши патриотические слова, мой друг, – растроганно сказал Лефевр, – но надеюсь, что никогда не понадобится напомнить вам их. У нас есть наши сабли и ружья для отпора неприятелю, если бы он когда-нибудь осмелился явиться сюда; берегите свои вилы для того, чтобы ворошить сено, а ваши цепы, чтобы молотить хлеб! До свидания, Жан Соваж! Друзья мои, желаю вам всем веселиться и доброго здоровья!

И маршал удалился с гостями, сопровождаемый приветственными возгласами крестьян.

Между тем Екатерина Лефевр, под сильным впечатлением от тона и слов Жана Соважа, сознавая, что этот бриарский крестьянин выражал опасения, предчувствия и тревоги всех французов, захотела рассеять беспокойство гостей.

– Пройдемтесь по галереям замка! – весело предложила она. – Вам еще не все показали здесь, а у нас, как и у всех важных господ, имеется своя галерея предков! Ну-ка, Анрио, подай руку своей невесте; а я пойду под руку с Лефевром, как в былые годы.

– Как всегда, моя добрая Катрин! – подхватил Лефевр, спеша подать руку жене.

И почтенные хозяева, ведя за собой гостей, точно на деревенской свадьбе, чинно поднялись на лестницу замка.

Тут, миновав сени, парадные гостиные, залы и столовые для больших приемов, супруга маршала привела кортеж к галерее, на дверях которой были написаны масляными красками шпага с простой рукояткой старинного образца, одна из тех, какие носили рядовые гвардейцы или сержанты, и скрещенный с нею маршальский жезл с герцогской короной и шляпой маркитантки над ними, – странный и наивный герб.

Гости вошли. Комната была пуста: только по стенам тянулся ряд запертых шкафов.

Хозяйка дома открыла первый из них.

В нем висело холщовое платье с узором из мелких полинявших букетиков рядом с короткой юбкой и чепцом с кружевными завязками.

– Это мой костюм прачки, бывший на мне, когда я познакомилась с Лефевром, – простодушно объяснила супруга маршалa. – Ах, то была эпоха, когда брали приступом Тюильри.

– И когда ты заставила меня спасти жизнь убийцы из-за угла! – вполголоса прибавил Лефевр.

– Шш! – остановила его жена, указывая глазами на Анрио. – Ведь ты отлично знаешь, что ни здесь, ни у императора нельзя заикаться о том, кто стал для нас теперь не более как давно умершим другом. Ах, – продолжала она вслух, отворяя второй шкаф, – вот мой мундир маркитантки, тот самый, что был на мне в Вердене и Флерю. Вот прореха, сделанная штыком австрийца.

Все присутствующие приблизились и стали рассматривать с почтительным любопытством костюм, напоминавший былые сражения, рану Екатерины и славу ее мужа.

– Вот в этом третьем шкафу, – продолжала она, по-прежнему блуждая в своем прошлом, – хранится мое роскошное платье супруги маршала; я щеголяла в нем, когда Лефевр получил из рук императора в Булонском лагере звезду Большого Орла Почетного легиона. – Перейдем к другим костюмам, с которыми связаны важные воспоминания, – сказала хозяйка дома. – Вот мое платье, в котором я присутствовала на коронации…, мой придворный шлейф, заказанный для представления императрице… дорожная шуба, сшитая для моей поездки к Лефевру в Данциг.

Она перечисляла таким образом поочередно все туалеты, благоговейно сберегаемые здесь, последовательно открывая хранилища, куда были тщательно убраны эти свидетели богатой приключениями жизни.

Дойдя наконец до последнего шкафа, Екатерина, усмехаясь, сказала:

– Сейчас мы осмотрим вот этот. Теперь дошла очередь до старых обносков Лефевра.

И как она продемонстрировала свой гардероб, так и тут она стала последовательно показывать посетителям: мундир французского гвардейца, который носил Лефевр до революции, его саблю лейтенанта национальной гвардии, которой он действовал 10 августа 1792 года. Затем она показала форму стрелка 13-го пехотного полка, потом генеральский мундир, который он носил, заменив в Мозельской армии Гоша, его фрак сенатора, его парадный мундир маршала Франции.

Все присутствующие были растроганы, и никто из них не подумал усмехнуться про себя, когда, распахнув еще один шкаф, оставленный ею напоследок, Екатерина вынула оттуда два костюма эльзасских крестьян, мужской и женский.

– Мы с мужем хотим, чтобы нас похоронили в этих скромных платьях, – проговорила Екатерина. – Эту юбку я носила, будучи крестьянкой; а в этой блузе щеголял Лефевр, когда работал на мельнице в своей деревне. В этих старых одеяниях мы сойдем вместе в могилу и успокоимся навсегда.

– Да, это мое самое задушевное желание, – подтвердил Лефевр. – Вот здесь, друзья мои, вся наша геральдика и галерея предков. Император возвел нас в сан герцога и герцогини, но мы остались теми же, кем были и раньше. Когда похоронят солдата Лефевра и маркитантку Екатерину, снимут с них их дорогие, пышные придворные платья, я хотел бы, чтобы о нас просто сказали следующие слова: «Лефевр и его жена Сан-Жень не обладали портретами предков. Их геральдику составляли старые рабочие и военные одеяния. Они не были потомками, но будут славными предками своих потомков».

VI

Пока гости любовались семейными реликвиями, которые показывали им Лефевр и Екатерина, Наполеон прошел в отдельный домик, предоставленный ему любезными хозяевами. Император объявил маршалу и его жене, что намеревается провести ночь под их гостеприимным кровом и думает вернуться в Париж на другой день утром, после венчания, которое должно было совершиться в часовне замка.