Браки по расчету - Владимир Нефф Страница 12

разумна ли ваша приверженность тому, что обречено на гибель? Вы ссылаетесь на прошлое вашего народа и хотите оставаться ему верны. Но что же это за прошлое? Вспомните, когда, например, в Италии пятнадцатый век приносил свои прекраснейшие плоды, разбойничьи шайки гуситов истребляли все, что было прекрасного в Чехии… И взгляните, даже эта Италия не принадлежит к сильным, великим нациям, которым история дозволяет жить самостоятельно и независимо; что же сказать о вас, народце-пигмее? В то время как другие народы устремляются к орлиным высотам, вы боретесь за одну лишь сохранность вашего языка, за то только, чтоб не перестало существовать ваше грубое мужицкое наречие. К чему? Немецкий язык, на котором я обращаюсь к вам, так же как и другие мировые языки, окрыляет дух, — ваш язык налагает путы на крылья духа. Избавьтесь же от этих пут! Тратить усилия на то, чтоб сохранить каждый незначительный язык из той невероятной смеси, что возникла у подножия Вавилонского столпа, чтоб сохранить, к примеру, язык чешский, речь мужиков и слуг, речь без литературы, без науки и философии, речь без будущего, грубую и бедную, — какая жалкая, какая убогая цель!

Священник развернул трубочку прокламации, которой все время похлопывал себя по колену. Он зашипел от возмущения, еще раз пробежав глазами несчастную смятую бумажку с оторванным верхним краем, за который она была прикреплена к двери, пока рука достопочтенного отца Бюргермайстера не сорвала ее, — и продолжал, кривя губы в брезгливом отвращении:

— Об исторических правах короны чешской толкует этот глупец! Каковы же сии исторические права? Право быть грязью под ногами, землекопом, лакеем. Мы хотим сделать вас людьми, ввести вас в высокие и в высшей степени почетные, священные институции — вы же требуете своего права на чешскую неполноценность. Конституции желает этот безумец! У нас, австрийских немцев, конституции нет — а вот чешскому мужику, aus einer терефня Коленом-в-зад, подавай, видите ли, конституцию. У вас, чехов, нет дворянства, нет буржуазии, у вас одни пахари да скотницы, а вы хотите чешского короля и чешский парламент, — но это было бы смешно, когда б не вызывало тошноту!

Патер Коль бросил прокламацию на столик, накрытый красной плюшевой скатертью.

— Но, может быть, я делаю ошибку, столь тщательно разбирая перед вами вопрос о вашей нации, ибо таким образом я, возможно, внушаю вам преувеличенно ложное представление о ее значении. Нет у нее никакого значения, бедные сыновья мои. Во всем божьем мире никто о вас не знает. Сам принцип вашей национальности непонятен миру, а потому и безразличен и противен. Страна ваша зовется Богемия, Böhmen, Bohême — кто же в силах понять, что обитатели ее вовсе не «богемы» или даже не les bohémiens, что на французском языке означает «цыгане», а какие-то там чехи, по-французски les Tchèques? Признайтесь откровенно: есть ли смысл в том, что вы упрямо держитесь за свое жалкое, никому не нужное стадо оборванцев и отказываетесь влиться в ряды образованнейшего слоя нации, чьему развитию ничто не противостоит? Отвечай, Паздера!

Названный, толстый, сонный восьмиклассник, сын трактирщика из Младой Болеслави, густо покраснел, услыхав свое имя.

— Я прав или не прав? — повторил учитель, вперяя в него свой взор.

— Не знаю, ваше преподобие...

— Ты чех?

— Да.

— Почему?

— Так, ваше преподобие.

— Что за ответ? Почему ты чех, я тебя спрашиваю?

— Потому что так уж родился, ваше преподобие.

— Дурак. Человек рождается мальчиком или девочкой, белым или негром, тут уж нельзя и не нужно ничего менять. Но принадлежность его к нации определяется внешними обстоятельствами, и каждый вправе отбросить свою национальность, как тесную, неудобную одежду.

Взгляд священника наткнулся на пару серо-карих немигающих глаз, как всегда лояльно устремленных на него, глаз ученика, который никогда не разочаровывал его в своей несокрушимой посредственности, чье прилежное внимание служило опорой учителю, когда остальные ученики делались рассеянными.

— Ну, а ты, Недобыл? — спросил патер Коль, чуть смягчив строгое выражение лица и сморщив губы в намеке на улыбку. — Как ты мне ответишь? Ты чех?

Если священник думал обрадовать любимого ученика таким проявлением благосклонности, то он глубоко заблуждался; наоборот, он нагнал на Мартина больше страха, чем отец своей суковатой палкой. Мартину, конечно, важна была благосклонность начальства, но не менее важной была для него и симпатия товарищей. Ответить в том смысле, как ответил Паздера, означало взбесить Коля и, возможно, заработать неудовлетворительную отметку по истории и по химии. Но ответить в противном смысле при таком взвинченно патриотическом настроении значило опозориться в глазах всех гимназистов. Проклятье, и зачем только этот пятнистый болван вызвал именно его, Мартина, зачем вытащил на яркий свет прямого обращения и поставил перед столь дьявольской дилеммой? Он физически ощущал, как спереди, сзади, со всех сторон в него упираются жаркие, нетерпеливые и любопытные взоры товарищей, а сверху, с возвышения, его сверлят холодные, глубоко посаженные глаза Коля, чью небольшую круглую голову словно увенчивала гирлянда высохшей хвои, тянувшаяся сзади по стене. На верхней губе Мартина выступил пот — ему казалось, что лицо у него распухло; о господи, упасть бы теперь в обморок, перестать существовать!

— Ну? Что же ты не отвечаешь? Чех ты или нет? — уже с ноткой нетерпения настаивал отец Коль.

— Я, ваше преподобие… — забормотал Мартин, — я еще не думал об этой проблеме, и еще я…

— И еще ты дурак и трус, я обманулся в тебе, — холодно договорил за него Коль и, отвратив свой взор от уничтоженного Мартина, который сразу будто утонул в толпе, ошпаренный стыдом, священник быстро заговорил в повышенном тоне:

— Нет нужды что-либо добавлять к этому, сыновья мои. Идея без внутренней правды, без нравственного ядра может, конечно, дать замечательную возможность болтунам болтать, нулям — раздуться, ослам — прикрыть свою пустоту, но она рушится, как только возникает надобность доказать ее силу. Чешский патриот тайно вывешивает безмозглые листочки, разглагольствует по подворотням, но тотчас опадает, как пустой мешок, если его просто просят публично подтвердить свою национальность: оказывается, ему неведомо даже, кто он — чех или татарин, зулус, кафр или готтентот. А теперь я вот что скажу, сыночки мои: даю вам два дня на то, чтобы вы разыскали паршивого негодяя, вывесившего это воззвание, — ибо насчет того, чтобы он мог назваться сам, я уже не питаю никаких иллюзий после того, как только что подтвердилось мое невысокое мнение о чешском характере. Если же по истечении этого срока виновник останется неизвестным…

Патер Коль остановился, чтобы усилить напряжение, а потом загремел, сопровождая каждое слово ударом кулака по столику:

— …тогда каждый десятый воспитанник чешской