Анри Труайя - Свет праведных. Том 1. Декабристы Страница 120

– Сама барыня!

– Ты видел ее перед отъездом?

– Конечно!

– Как она выглядела?

– Как всегда!

Невозмутимый спокойный вид мужика успокоил Софи. Золовка, должно быть, написала письмо в минуту отчаяния. Но между желанием умереть и самоубийством как таковым – большая дистанция. Мария наверняка уже отказалась от своего намерения. Софи надеялась на это, прекрасно сознавая, что этот зов о помощи мог исходить лишь от женщины, лишившейся способности сопротивляться и даже разума. Дорогá была каждая минута, но, чтобы добраться до места, понадобится по меньшей мере полтора часа. Софи дернула Гришку за рукав и крикнула:

– Скорее! Гони! В Отрадное!

Он хлестнул кнутом белую кобылу. Коляска, скрипя и подскакивая, тронулась. Уцепившись за сиденье, Софи дрожала от нетерпения. Мысль ее опережала лошадь и терялась в тумане. С бессознательным упорством Софи повторяла одно и то же: «Лишь бы мне не опоздать! Только бы рассеялся этот кошмар!» Сосредоточившись на одном предмете, она теряла ощущение времени. Обнаженные деревья с воронами, рассевшимися по ветвям, пролетали мимо. Белая кобыла выдыхалась, замедлила свой бег. Софи пришла в отчаяние. Гришка с большей силой стеганул лошадь. Она побежала рысцой. Но это Марию хлестали, чтобы заставить ее опомниться, еще немного понести свой груз, жить, несмотря на истощение сил и тяжесть пути! Далеко за коляской скакал крестьянин из Отрадного.

Когда показался дом, стоявший в центре безлюдного двора, тревога сдавила сердце Софи. Она искала взглядом хоть какую-то деталь, которая могла бы избавить ее от страха. У крыльца собака грызла кость. Ела бы она так спокойно в двух шагах от мертвого тела? Нет. Все это было нелепой, противоречивой историей, русским приключением! Колеса увязли в грязи перед ступеньками. Кобыла закусила удила и замотала головой, отчего послышался звон, будто ключи в связке ударялись друг о друга. Гришка помог Софи выйти из коляски. Подхватив юбку, она бросилась в переднюю. Путь ей преградила чья-то фигура. Это была Меланья, кормилица. Лицо ее было бледным и распухшим, глаза расширились от страха.

– Что случилось? – воскликнула Софи.

Девка подавила рыдание, перекрестилась и сказала:

– Наша барыня умерла!

Софи почувствовала, что силы совсем покидают ее, душа разрывается, и не могла произнести ни слова.

– Час назад, – продолжила Меланья. – Ее нашли в сарае. Она повесилась.

– Какой ужас! – прошептала Софи. – Где она?

Меланья отвела ее в спальню. Шторы были задернуты. В полумраке горели две свечи. Перед иконой мерцал огонек лампады. На кровати, одетая, застывшая, лежала женщина. Лицо ее было прикрыто платком. Туфель с нее не сняли. Софи узнала бледно-сиреневое платье с голубыми оборками, в котором ее золовка была во время их последней встречи. Но разве на груди покоятся руки Мари? Пальцы не были соединены в молитвенном жесте, но были изогнуты, скрючены до излома. Две крестьянки и мужик стояли, прижавшись к стене. Трехголовая тень протянулась до потолка. У изножья кровати рыдала повитуха Фекла. Заметив Софи, она пробормотала:

– Я послала за отцом Иоанном!

Несмотря на стремление рассуждать здраво, Софи не могла еще поверить, что последняя надежда потеряна. Она приподняла платок. И почувствовала будто удар в голове. Мертвенно-бледное лицо, которое она увидела, было лицом незнакомой Марии, Марии, отбросившей стыдливость, позволяющей разглядывать свою неистовую, исстрадавшуюся, истерзанную душу, застывшую с ужасной маской на лице. Щеки были покрыты лиловатыми пятнами. За приоткрытыми веками просвечивал молочного цвета взгляд. Краешек синего языка торчал в уголке рта. Веревка оставила косую бороздку на коже шеи и нижней челюсти. Задумавшись об этой, так плохо прожитой жизни, Софи испытала странное чувство, ей показалось, что она всегда знала, каким трагическим будет конец Мари. В девушке, которая однажды, в снежную бурю, в белом платье венчалась в деревенской церкви, уже тогда зародилась повешенная обезображенная женщина, распростертая на этой кровати.

– Прости ее, Господи! – вздохнула Фекла. – Пусть страдание послужит ей искуплением ее греха!

Софи опустила голову. Ощутив неумолимую суровость такого заключения, она тоже испытывала необходимость обратить свою душу к невидимому и всеведущему Владыке, который решает судьбу человека в тот самый момент, когда он считает себя абсолютно независимым. Она прикрыла лицо покойной платком. Затем обратила внимание, что туфли Марии запачканы грязью. Эта деталь по непонятной причине потрясла ее. Печаль, которую она долго сдерживала, неудержимо охватила ее, и глаза Софи подернулись слезами. Она опустилась на колени у кровати, поцеловала руку с холодной кожей и жесткими костями и тихо пробормотала:

– О Мари! Мари! Зачем вы это сделали?

Воспоминания нахлынули на нее. Как во сне, она представила себе тот зимний вечер, когда девушка и ее отец танцевали один перед другим под звуки балалайки. Софи опять увидела симпатичное личико Мари, кружившейся вокруг Михаила Борисовича, который, покраснев от удовольствия, постукивал каблуками и щелкал пальцами, выкрикивая: «Оп-ля! Оп-ля!» Все тогда было таким простым, таким сияющим и чистым!..

За спиной раздались торопливые шаги. Задыхаясь, вошла толстая крестьянка в платке и сказала:

– Отец Иоанн отказывается отпевать самоубийцу! Он говорит, что она умерла не по-христиански! Говорит, что ей уготован ад!

Женщины с ужасом перекрестились. Мужик пробормотал:

– Тебе не надо было рассказывать ему, что она повесилась!

– Он сам увидел бы это, придя сюда! И еще сильнее разгневался бы!

– И то правда! – сказала Фекла. – Ой! Ой! Ой! Святые угодники, святые угодницы! Грех-то какой! Как же мы ее похороним без отпевания? Да и устоит ли крест на ее могиле?

– Покойники, которых хоронят без священника, не находят упокоения! – твердо объявила Меланья. – Это всем известно! Они бродят по деревне. Стучат в окно! Хотят вернуться! Она вернется!

– Замолчите! – прикрикнула Софи. – Вам не стыдно болтать такой вздор?

Этот властный голос подействовал на крестьянок.

– Господь, быть может, будет не так суров, как поп! – заметила Фекла, пожав плечами.

И продолжила жалобно и нежно:

– О! Милая голубка, ты улетела! О! Чудесное зернышко, потерявшееся на ветру!..

Вслед за нею заплакали все женщины. Их четко согласованные стенания напоминали вокальное упражнение, лишь незначительно окрашенное печалью. На их рыдания отозвался вопль ребенка, отдыхавшего в соседней комнате. Меланья шмыгнула носом, осушила глаза, расстегнула корсаж и сказала:

– Он проголодался, бедняжка! Мне все-таки надо пойти к нему!

Скоро после ее ухода ребенок перестал хныкать. Уткнувшись лбом в бедро покойницы, Софи продолжала вспоминать историю их такой беспокойной и такой нескладной дружбы. Она не столько страдала, сколько переживала ощущение разрыва с жизнью. Быть может, именно это и называли молитвенным состоянием?

В половине девятого вечера сгоравший от нетерпения Михаил Борисович услышал, что у крыльца остановилась коляска. Почему Софи так надолго задержалась в деревнях? Неужели не подумала, как беспокоится свекор? Он решил выразить свое неодобрение и не пошел в переднюю встречать ее. В окно кабинета он увидел слугу, поднявшего большой фонарь, и дождь, бриллиантовой пудрой сверкающий в его свете. Кожаная кибитка была залита водой. Перед окном замелькали тени. Из коляски вышли две фигуры: Софи и крестьянка.

Михаилу Борисовичу не нравилось, что сноха привозила людей из деревни в дом. Он решил очень сильно отругать ее за это. Но такая перспектива была ему не по душе. Радуясь, как комедиант, он сел за рабочий стол, передвинул чернильницу и малахитовое пресс-папье, застегнул жилет и изобразил недовольное лицо.

Но время шло, а Софи не показывалась. Снедавшее его желание увидеть ее остановило ход времени. Наконец дверь приоткрылась, и вошла она, черноволосая, оживленная, элегантная. Платье ее зашуршало, коснувшись стула. Когда Софи оказалась в свете лампы, он увидел, что в руках снохи – белый сверток. Приглядевшись попристальнее, Михаил Борисович узнал младенца. Наверное, какой-то мужицкий ребенок! И рассердился. Если он не остановит сноху, она превратит дом в приют!

– Наконец-то, Софи, но это же смешно! – ворчал он, пока она укладывала дитя в кресло.

Сноха выпрямилась и встала напротив свекра. Только тогда он заметил, что она бледна, а глаза смотрят пугающе пристально. Можно было подумать, что женщина околдована только ею различимым видением. Он испугался и пробормотал:

– Что это за ребенок?

– Ваш внук, – ответила Софи.

Когда прошел первый миг удивления, Михаил Борисович замкнулся, недоверчиво глядя на сноху. Он предчувствовал какое-то действие, предназначенное для того, чтобы провести его. Упершись двумя кулаками в край стола, он встал, грозно выпятив широкую грудь и подняв подбородок.