Льюис Уоллес - Бен-Гур Страница 125

Глава 9

Восхождение на Голгофу

На следующее утро, ближе к концу второго часа, к шатру Бен-Гура подскакали на взмыленных конях два человека и, спешившись, попросили стражей у входа разрешить им увидеться с ним. Бен-Гур еще толком не проснулся, но разрешил впустить прибывших.

– Мир вам, братья, – приветствовал он вошедших, которые оказались его галилеянами и доверенными офицерами. – Не хотите ли присесть?

– Нет, – резко ответил старший из них, – потому что сесть и расслабиться – значит позволить Назаретянину умереть. Вставай, сын Иуды, и ступай с нами. Приговор уже вынесен. И уже на Голгофу привезли дерево, из которого сделают крест.

Бен-Гур, не веря своим ушам, воззрился на прибывших.

– Крест! – только и смог сказать он.

– Его схватили прошлой ночью и тут же осудили, – продолжал офицер. – На рассвете Его привели к Пилату. Дважды римлянин отказывался усмотреть в Его деле вину; дважды он отказывался осудить Его. В конце концов он умыл руки и сказал: «Будь по-вашему», и они отвечали…

– Кто отвечал?

– Они – жрецы и толпа – отвечали: «Кровь Его на нас и на детях наших».

– О отец наш Авраам! – вне себя воскликнул Бен-Гур. – Римлянин добрее к израильтянину, чем Его соотечественники! А если – да, если Он и в самом деле Сын Божий, то смоется ли когда-нибудь кровь Его с их детей? Этого нельзя допустить – настало время для битвы!

Лицо его покраснело от волнения, он хлопнул в ладоши.

– Седлать лошадей – и побыстрее! – крикнул он арабу, вошедшему на его сигнал. – И попроси Амру принести мне свежие одежды. Настало время умереть за Израиль, друзья мои! Не медлите!

Он съел ломоть хлеба, выпил чашу вина и через минуту уже был в седле.

– Куда ты направишься прежде всего? – спросил его галилеянин.

– Собирать легионы.

– Увы! – ответил тот, разводя руками.

– Почему увы?

– Господин, – смущенно произнес старший, – господин, я и мой товарищ – все, кто остались верными. Все остальные перешли на сторону жрецов.

– И чего они хотят?

– Убить Его.

– Назаретянина?

– Ты это сказал.

Бен-Гур медленно перевел взгляд с одного на другого. В ушах его снова звучал вопрос, услышанный им прошлой ночью: «Неужели мне не пить из чаши, которую дал мне Отец?» Да и он сам прямо спросил у Назаретянина: «Если я освобожу Тебя, примешь ли Ты свободу?» И теперь он сказал себе: «Эту смерть невозможно отвратить. Назаретянин шел к ней, прекрасно зная, что произойдет, с самого первого дня, когда Он начал свою миссию: она возложена на Него волей высшей, чем Его; чьей же, как не Господней! Если Он сам согласился на это, пошел на это по своей доброй воле, то что сделает посторонний?» Да и неверность его галилеян не оставляла ему другого выхода; их дезертирство свело на нет все планы. Но почему вдруг такое случилось именно нынешним утром? Холодок благоговейного ужаса пробежал по его коже. Что, если все планы, труды и траты были всего лишь богохульственной попыткой соперничества с Господом? Когда он подхватил поводья и сказал: «В путь, братья», все предстоящее было совершенно неопределенно.

– В путь, братья; направимся к Голгофе.

И они пустились в путь, пробираясь среди толп возбужденных людей, направляющихся к югу. Похоже было, что жители всех северных окрестностей города снялись со своих мест и разом пришли в движение.

Услышав разговоры, что процессию с осужденными можно будет встретить где-нибудь поблизости от больших белых башен, построенных Иродом, трое друзей направили коней туда. В долине ниже водоема Езекии толпа стала такой плотной, что ехать дальше верхом было невозможно. Им пришлось спешиться, найти защиту от солнца под навесом какого-то здания и ждать.

Пока они ждали, людская река все текла и текла мимо них.

В первой книге нашего повествования несколько глав были специально посвящены тому, чтобы познакомить нашего читателя со структурой еврейского общества во времена Христа. Они были написаны в упреждение этого часа и этой сцены, так что тот, кто внимательно прочитал их, может теперь лучше понять то, что видел Бен-Гур в эти предшествующие распятию часы, – редкое и поразительное зрелище!

Прошло полчаса, час, а людская река все текла и текла мимо Бен-Гура и его друзей, всего лишь на расстоянии вытянутой руки от них, неиссякаемая и непрекращающаяся. Спустя этот час он имел право сказать: «Передо мной прошли сейчас все кланы Иерусалима, все секты Иудеи, все племена Израиля и представители всех наций мира». Его миновали ливийский еврей, еврей Египта и еврей с Рейна; короче говоря, евреи изо всех восточных и всех западных стран, всех островов, до которых когда-либо добирались торговые корабли. Они добирались сюда пешком, верхом на лошадях и верблюдах, их несли в паланкинах и везли в повозках. Они поражали воображение невероятным разнообразием одежд, диктуемых климатом разных стран и образом жизни, что и в наши времена отличает детей Израиля. Они говорили между собой на всех возможных языках, что служило только способом одной группы обособиться от группы другой. И все они спешили сюда – толкаясь, мечтая, горя желанием увидеть, как умрет один бедный Назаретянин, преступник из преступников.

Таких было очень много, но были среди них и другие.

В той же самой людской реке, влекомые ею, были и тысячи неевреев – ненавидящие и презирающие их – греки, римляне, арабы, сирийцы, египтяне, африканцы, жители Леванта и Магриба. Всматриваясь в их лица, можно было подумать, что весь обитаемый мир был представлен здесь, чтобы присутствовать при распятии.

Толпа эта была на редкость тихой. Слышалось лишь цоканье копыт, скрип и стук вращающихся колес, негромкие разговоры да время от времени окликающие друг друга голоса. Лица многих носили на себе следы болезней, бедствий или превратностей войны. По этим следам Бен-Гур узнавал тех паломников, которые пришли в город на праздник Песах, не имели никакого отношения к судилищу над Назаретянином и могли быть Его друзьями.

Наконец издалека, со стороны высокой башни до Бен-Гура донеслись крики множества людей.

– Слышите? Они уже идут, – сказал один из его друзей.

Толпа на улице замолкла было, прислушиваясь; но поскольку люди в ней не могли определить, откуда исходят эти крики, то, переглянувшись, они в молчании двинулись дальше.

Крики приближались с каждой минутой. Воздух уже был полон ими и, казалось, дрожал от них, когда Бен-Гур увидел слуг Симонидиса, кативших перед собой кресло со своим хозяином. Рядом с отцом шла Есфирь, а позади них другие слуги несли крытый паланкин.

– Мир тебе, о Симонидис, и тебе, Есфирь, – приветствовал их Бен-Гур. – Если вы направляетесь к Голгофе, побудьте здесь, пока процессия не пройдет; после нее я пойду вместе с вами. Здесь у стены вам найдется место.

Голова купца была опущена на грудь. Услышав слова Бен-Гура, он поднял ее и ответил:

– Поговори с Балтазаром, я сделаю так, как будет угодно ему. Он в паланкине.

Бен-Гур поспешил отдернуть шторки паланкина. Там на подушках полулежал египтянин. Лицо его было так бледно, что показалось Бен-Гуру лицом мертвеца. Он повторил старику свое предложение.

– Мы сможем увидеть Его? – еле слышно произнес тот.

– Назаретянина? Да, Он должен пройти в нескольких футах от нас.

– Боже мой! – вздрогнув, простонал старик. – Еще раз увидеть Его! О, сколь ужасен для мира сей день!

Через несколько минут вся группа уже стояла в ожидании под навесом дома. Они почти не говорили, боясь, быть может, поведать друг другу свои мысли, свое отношение к происходящему. Балтазар кое-как выбрался из паланкина и стоял, опираясь на руку слуги; Бен-Гур и Есфирь держались ближе к Симонидису.

Тем временем людская река стала еще более полноводной. Крики все приближались, воздух уже был буквально полон ими – хриплыми и жестокими. Наконец процессия поравнялась с ними.

– Смотрите! – с горечью произнес Бен-Гур. – Вот что теперь творится на улицах Иерусалима!

Впереди процессии бежала большая стая мальчишек, смеясь и крича во все горло:

– Царь Иудейский! Дорогу, дайте дорогу Царю Иудейскому!

Симонидис проводил взглядом их кричащую и пританцовывающую стаю и печально сказал, обращаясь к Бен-Гуру:

– Если такое возможно в Иерусалиме, сын Гура, то увы Священному Городу!

Далее мерным шагом ступал отряд легионеров в полном вооружении. Лица солдат не выражали ничего, нестерпимый блеск начищенной бронзы их доспехов слепил глаза.

За солдатами шел Назаретянин.

Он был еле жив. Шагая, Он то и дело спотыкался, едва не падая от усталости. Сквозь остатки изорванного хитона виднелась пропитанная потом и кровью нижняя рубаха. Босые ноги пятнали камни дороги кровавыми следами. На груди болталась повешенная на шею доска с надписью. Целая шапка колючих ветвей терновым венком сидела на голове; шипы глубоко впились в кожу, из ранок тонкими струйками стекала кровь, местами уже запекшаяся. Видимая в прорехах одежды кожа была мертвенно-бледной. Руки Назаретянина были связаны за спиной. Еще на улицах города Он, обессилев, упал под тяжестью поперечины своего креста, которую, как осужденный, согласно обычаю должен был сам нести до места своей казни; теперь ее несли взявшие эту долю на себя Его соплеменники. Четверо солдат сопровождали Его, охраняя от гнева толпы, которой порой все же удавалось ударить Его палкой или плюнуть на Него. Осужденный, однако, никак не реагировал на это; из уст Его не вырывалось ни стона, ни слов увещевания. Не смотрел Он и по сторонам до тех пор, пока не поравнялся с домом, под навесом которого стоял Бен-Гур со своими друзьями, охваченными глубочайшим состраданием. Есфирь прильнула к отцу; тот, несмотря на всю свою силу воли, не мог сдержать бившую его крупную дрожь. Балтазар безмолвно распластался на земле. Даже Бен-Гур шептал про себя: «О Боже мой! Боже мой!» В этот момент, словно ощутив их чувства или услышав эти слова, Назаретянин повернул к ним свое бледное лицо и посмотрел в лицо каждому из них взглядом, который все они запомнили до конца жизни. Они поняли, что Он думал не о себе, а о них и, стоя на пороге смерти, этим взглядом благословил их, поскольку не мог сделать этого словом.