Льюис Уоллес - Бен-Гур Страница 128

И когда он снова перевел свой взгляд на вершину холма, в мертвой тишине ему снова прозвучали все те же слова:

«Я есть Воскресение и Жизнь».

Он почтительно склонил голову перед сказавшим это.

А на вершине холма работа продолжалась. Стражники сняли с Назаретянина одежды; так что теперь Он предстал перед миллионами людей в одной набедренной повязке. На спине Его горели огнем полосы от бича; тем не менее Его без всякой жалости уложили спиной на крест, распластав Его руки по поперечной перекладине. Несколько ударов увесистым молотком – и острые гвозди пронзили запястья рук. Затем опытные в подобных делах палачи прижали одну Его ступню к вертикальной стойке креста и, наложив другую ступню поверх первой, пригвоздили одним гвоздем обе ноги. Тупой стук молотков был слышен далеко за цепью ограждения; но даже те, до кого этот стук не доносился, видели, как деловито ходят молоты в руках палачей, и ежились от страха. Из уст страдальца не вырвалось ни стона, ни вопля боли, ни слова протеста: ничего, над чем могли бы посмеяться потом Его враги, ничего, о чем могли бы сожалеть Его приверженцы.

– Куда развернуть Его лицом? – тупо спросил один из солдат.

– К Храму, – ответил первосвященник. – Я хочу, чтобы перед смертью Он видел святой дом, который Он не смог повергнуть.

Рабочие подняли крест и перенесли его вместе с распятым на нем к одной из выкопанных ям. По команде они опустили конец креста в глубокую яму; тело Назаретянина тяжело повисло на кресте. Но как и прежде, Он не издал ни стона – лишь произнес слова, самые священные из всего изреченного Им и дошедшего до нас:

– Отче, прости им, ибо не ведают они, что творят.

Крест, вознесшийся теперь надо всем окружением и поднявшийся к небу, был встречен взрывом восторга; стоявшие в первых рядах прочитали надпись над головой Назаретянина и поспешили растолковать ее людям сзади. Вскоре уже все собравшиеся, кто со смехом, а кто со слезами на глазах, повторяли:

– Царь Иудейский! Славен будь, Царь Иудейский!

Первосвященник, не рассчитывавший, что издевательская надпись над казнимым даст такой эффект, пытался было протестовать, но безуспешно; так что теперь увенчанный этим титулом Царь своим предсмертным взором мог охватить раскинувшийся перед Ним весь город своих праотцев – город, столь презрительно отвергший Его.

Близился полдень; солнце вот-вот должно было достичь высшей точки на небе; холмы, нежась в его лучах, вздымали к нему свои вершины; дальние горы облачились в царственный пурпур. В самом городе все храмы, дворцы, башни, дома тонули в солнечном сиянии, словно даря свою красоту тем многим, которые время от времени обращали на них свои взоры. Но внезапно темнота стала заполнять небо и покрывать собой землю – вначале всего лишь яркий свет дня едва ощутимо померк; затем словно раньше времени на землю спустились сумерки; полуденное сияние сменилось вечерним полумраком. Мрак густел, привлекая внимание; шум толпы, крики и восклицания сменились тишиной. Люди, не веря своим глазам, вопросительно смотрели друг на друга: они переводили взгляд то на небо, то на дальние горы, то снова на солнце и на ближние окрестности, тонущие в полумраке. Не понимая, что происходит, они бледнели, объятые ужасом.

– Это всего лишь облако или набежавшая туча, – попытался Симонидис успокоить встревожившуюся Есфирь. – Вскоре снова станет светло.

Но Бен-Гур был другого мнения.

– Это не облако и не туча, – сказал он. – Духи, обитающие в воздухе, – пророки и святые – пытаются из милосердия скрыть Его страдания от наших взоров. Истинно говорю тебе, Симонидис, распятый там есть Сын Божий.

И, оставив остолбеневшего от таких слов Симонидиса на месте, он направился туда, где стоял коленопреклоненный Балтазар, и положил ладонь на плечо старика.

– О мудрый египтянин, выслушай меня! Ты один из всех нас был прав – Назаретянин воистину Сын Божий.

Балтазар поднял к нему свое лицо и едва слышно ответил:

– Я видел Его младенцем, лежащим в яслях. Так что нет ничего странного в том, что я знал Его лучше, чем ты. Но для чего я дожил до этого дня! Почему не умер я раньше, вместе со своими братьями. Счастливец Мелхиор! Счастливец Гаспар!

– Не страдай! – сказал Бен-Гур. – Без сомнения, они тоже сейчас здесь.

Мгла продолжала сгущаться, становясь уже совершенной темнотой, что, однако, ничуть не смущало тех, кто продолжал делать свое дело на вершине холма. На крестах один за другим оказались и оба разбойника, кресты с ними были воздвигнуты чуть ниже первого. После этого оцепление было снято, толпа подалась вперед и скрыла под собою весь холм, словно нахлынувшая волна. Люди толкались и теснились, стараясь пробиться поближе к распятому Назаретянину, не переставая осыпать Его насмешками, грубостями и бранью.

– Ха-ха! Если ты Царь, то спаси себя, – кричал какой-то солдат.

– Ну да, – вторил ему какой-то жрец, – если он сможет спуститься к нам, то мы уверуем в него.

Были и такие, кто только качал головой:

– Он мог бы разрушить Храм и вновь отстроить его за три дня, но не может спасти себя.

Были и говорившие:

– Он называет себя Сыном Божьим; давайте посмотрим, станет ли Господь спасать его.

Никто не мог бы объяснить толком, почему он питает к распятому такое предубеждение. Назаретянин никому не причинил зла; большая часть из собравшихся здесь вообще никогда не видела Его раньше; и все-таки – удивительное противоречие! – они продолжали осыпать Его проклятиями, сочувствуя, однако, распятым здесь же разбойникам.

Сверхъестественная ночь, опустившаяся с небес, стала серьезно волновать Есфирь, как пугала она и тысячи других, куда более смелых и сильных, чем она.

– Давайте уйдем домой, – уже не в первый раз просила она своих спутников. – Ведь это гнев Божий, отец. Кто другой смог бы сотворить подобное? Я боюсь здесь оставаться.

Но Симонидис не поддавался на ее уговоры. Он почти все время молчал, явно находясь под глубоким впечатлением от всего происходившего. Увидев, что к концу первого часа толпа на вершине холма несколько поредела, он предложил своим спутникам перебраться поближе к кресту. Бен-Гур едва ли не тащил на себе Балтазара. С нового их места Назаретянин был виден куда хуже – темный силуэт на фоне чуть более светлого неба. Они, однако, могли слышать Его – слышать Его вздохи, выдававшие Его страдания, куда более тяжелые, чем у Его сотоварищей по несчастью.

Второй час распятия прошел так же, как и первый. Для Назаретянина это были часы оскорблений, насмешек и медленного умирания. За все это время Он заговорил только один раз. Несколько женщин подошли и упали на колени у подножия креста. Среди них Он узнал свою мать, окруженную Его любимыми учениками.

– Женщина, – произнес Он, возвысив голос, – воззри на своего сына!

И потом, обращаясь к ученикам:

– Не оставляйте мою мать!

Наступил третий час, но люди все так же стояли вокруг холма, удерживаемые здесь некоей неведомой силой, чему, по всей вероятности, изрядно поспособствовала и наступившая посреди белого дня ночь. Они вели себя тише, чем в предшествующие часы, но все же порой можно было слышать, как люди перекликаются между собой. Еще можно было отметить, что теперь, подходя к Назаретянину, они приближались к кресту в молчании, молча смотрели на распятого и так же в молчании отходили. Это почувствовали даже стражи, которые незадолго до этого бросали жребий, разыгрывая между собой одежды распятых. Теперь же они вместе с офицерами стояли чуть в стороне, куда более бдительно приглядывая за одним из обреченных, чем за подходящими и отходящими толпами. Стоило Ему громко вздохнуть или запрокинуть голову в пароксизме боли, как они уже были начеку. Самым удивительным, однако, было совершенно изменившееся поведение первосвященника и его свиты, тех знатоков законов и традиции, которые принимали участие в полуночном суде и теперь, довольные свершенным, вместе с первосвященником ждали конца осужденных. Когда начала сгущаться темнота, они стали терять свою самоуверенность. Среди них было много сведущих в астрономии, знакомых с предзнаменованиями, в те дни столь много значившими для людей. Знания эти были вынесены ими еще из Египетского плена и верно служили для храмовых церемоний. Когда же у них на глазах солнечный свет стал меркнуть, а вершины окрестных гор и холмов скрываться во мраке, они сбились толпой вокруг своего понтифика и принялись вполголоса обсуждать то, чему стали свидетелями. «Нынче полнолуние, – шептались они между собой, – и это не может быть затмением». И поскольку ни один из них не мог дать объяснение этому – более того, никто из них не мог припомнить ничего подобного, – в потайных уголках своих сердец они связали происходящее с Назаретянином и пришли в совершенное смятение. Стоя рядом с солдатами, они замечали для себя каждое слово и движение Назаретянина и вздрагивали от страха при каждом его вздохе, шепотом говоря между собой: «Человек этот может быть Мессией, и тогда…» Но они продолжали стоять и смотреть!