Анри Труайя - Свет праведных. Том 1. Декабристы Страница 129

– Настенька! Настенька, иди сюда! Упроси папу не оставлять нас одних!

Между заговорщиками проскользнула маленькая девочка в ночной сорочке, добралась до отца и вцепилась в его ногу. Малышка еще не совсем проснулась, но глаза ее, обращенные на незнакомцев, были полны слез, и бормотала она словно бы выученный накануне урок:

– Папочка, миленький, не уходи! Останься с нами, папочка! Ты станешь нас защищать! Папочка, ты же наш единственный ангел-хранитель!

Силы у Наталии Михайловны кончились, и она упала без чувств на руки Рылеева. Он унес жену в соседнюю комнату, уложил на кушетку, позвал служанку и чуть позже вернулся к товарищам с неловкой улыбкой на губах:

– Простите, господа, за эту сцену… Пойдемте!

На улице заговорщики разделились: в одном наемном экипаже Бестужев, Рылеев и Пущин отправились к Трубецкому – они решили еще раз поговорить с ним, прежде чем начать объезд казарм; в другом Николай, внезапно оказавшийся не у дел, решил вернуться домой, рассчитывая найти там уже совершенно готового, одетого с ног до головы Костю, ожидающего только его появления, чтобы вместе идти на площадь.

К великому своему удивлению, никакого Кости он дома не обнаружил. И у Платона вид был какой-то потерянный.

– Барин собрал вещи, потребовал карету и уехал! – объяснил старый слуга.

– Как это – собрал вещи?! – Николай вытаращил глаза. – Да нет, Платон, ты что-то путаешь! Такого просто быть не может!

– Я сам отнес его поклажу в карету. Маленький сундучок – должно быть, они отбыли ненадолго… Может, в поместье отправились, в Царское Село?

– А что, Костя и адреса не оставил?

– Н-нет…

– Он ничего не передал мне? Про меня не говорил?

– Говорил. Сказал: заботься о Николае Михайловиче, как обо мне…

– И все?!

– Все, барин, все…

«Испугался и сбежал», – с горечью подумал Николай. Озарёву было так грустно, что даже и рассердиться на друга как следует он не смог. Попытался понять, как мог испытывать такие сильные дружеские чувства к трусу и предателю… Вспомнил о Васе Волкове, которого семейные обязанности вынудили остаться далеко от столицы… Но нет, Вася-то мужественный человек! Храбрый! Он доказал это во время дуэли с Николаем! Но… но ведь тогда его вел в бой гнев, он действовал в порыве ярости, он хотел защитить свое личное счастье! А действовать в порыве ярости куда легче, чем рисковать жизнью во имя политических убеждений и делать это сознательно, добровольно… М-да, вкупе с предательством Якубовича и Каховского новая измена оставляла уже совсем мало надежд на победу революции… И не станут ли теперь все заговорщики, один за другим, отрекаться от дела, которому еще вчера клялись служить до последней капли крови? Не выйдет ли он сейчас на Сенатскую площадь совсем один?

Больная совесть не давала покоя, и Николай устремился к дворцу. Над городом вставал серый рассвет. При трескучем морозе снега не было. Золоченая стрела Адмиралтейства пронизывала плотные черные облака. Фонарщики спускали лампы вниз, заливали свежим маслом резервуары и поднимали их на блоках снова. Пробежал мальчишка, зажав под мышкой пачку газет и крича:

– Манифест! Манифе-е-ест!

Николай успел выхватить у него листок и сунуть какую-то мелочь. Никакого тебе манифеста – только текст присяги новому императору. Двери кабаков закрыты. Кареты на улицах редки. В рассветном тумане – перезвон колоколов, тоскливый какой-то, прямо-таки погребальный перезвон.

У храма Николаю встретилась странная процессия: совершенно одинаковые, как приютские, девочки, закутанные так, что только кончики носов выглядывают из-под платка, маленькие старушонки. Они медленно шли парами, у каждой – клюка, которой она постукивала впереди себя по заледеневшему тротуару.

– Будьте любезны, скажите, чье имя вы собираетесь сегодня поминать в молитвах? – осмелился спросить у одной из старушек Николай.

Старушка, будучи неожиданно окликнута незнакомцем, всполошилась, как курица, захлопала, словно крыльями, концами шали, сделала круглые глаза, решила было сбежать, но передумала и спросила кудахчущим голосом:

– Как это – чье имя?

– Я просто хотел узнать… за какого царя вы собираетесь молиться?

– Как это – за какого царя? За Николая Павловича, нашего нового царя-батюшку! – ответила старушонка. – Да благословит его Господь, да пошлет ему Господь многая лета!

Она почти бегом присоединилась к процессии, старушки пошептались, часто оглядываясь на Николая, так, будто им удалось в последний момент избежать опасности быть втянутыми в ужасную авантюру.

Николай прошел мимо строящегося Исаакиевского кафедрального собора, где пока виднелись только груды камней, балки и лестницы, и вот Сенатская площадь уже почти рядом. Пустыня со вздымающимся посреди нее на высоком своем постаменте Петром Великим… Покрытая от берега до берега льдом Нева… Пешеходные мостки, ведущие от земной тверди в молочный туман другого берега… На откосе Адмиралтейской набережной рабочие вырубают изо льда глыбы, обтесывают их – Николай некоторое время понаблюдал за ними. Снова вышел на Сенатскую – теперь она показалась ему более оживленной. Впрочем, те фигуры, которые здесь возникли, меньше всего напоминали мятежников. Какое там – ну, просто ничего общего! Вот деревенские торговцы выкладывают на самодельных прилавках немудреные свои сласти… А вот и продавец горячих напитков – на спине громадный медный чайник (из носика – пар), гирлянда булочек вокруг шеи… Двое ливрейных лакеев вывели погулять шестерых левреток на длинных ломких ножках, одетых в зеленые пальтишки с помпонами, прикрывающие трясущиеся тела пугливых собачек. Время от времени проезжают кареты, мягко покачиваясь на упругих рессорах. На запятках – лакеи (ничего себе профиль вот у того – просто сам господин Рок!), они проплывают высоко над землей. Стекла в украшенных гербами дверцах карет отбрасывают на снег яркие отблески. Наверное, это высокопоставленные сановники – едут во дворец, чтобы поздравить государя после присяги. Все эти картины казались такими мирными, такими безмятежными, что Николай невольно подумал: «Ничего не будет, да ничего и не может быть! Городу мы не нужны! Здесь каждый камень – и тот монархист!» Он замерз, хотел есть. На часах было двадцать пять минут десятого. Леса на стройке кафедрального собора заполнились рабочими. Воздух прорезал острый звук пилы. Застучали молотки.

Николай прошел по Адмиралтейскому бульвару, повернул на Гороховую и, добравшись до угла Морской, зашел в кондитерскую Шварца. Спустился по лестнице в зал. Дневной свет проникал сюда через полукруглые подвальные окошки. Посетителям были видны движущиеся как будто бы прямо над их головами и весьма разнообразно обутые ноги прохожих. Туда-сюда, туда-сюда… Из смежного зала доносились сухой треск сталкивающихся бильярдных шаров и взрывы смеха игроков. Николая обволокло теплом от печки, аромат горячего шоколада и сдобного теста, перешептывание посетителей, тихое позвякивание посуды – все это привело его в какое-то сладостное оцепенение. Он заказал чаю с лимоном и вспомнил, что именно здесь в три пополудни у него назначена встреча с Ипполитом Розниковым. Да, сегодня ровно в три – в этой кондитерской…

Вчера, договариваясь о свидании, он был совершенно уверен, что события помешают ему явиться, а нынче доводы старого приятеля показались ему справедливыми: «Горстке либерально настроенных офицеров не под силу возбудить к мятежу целый народ, воспитанный в уважении к Богу, царю и Отечеству!..»

А колокола все звонили, звонили… только уж очень глухо теперь – уж больно толстыми были стены. За соседним столиком двое мужчин, одетых по-мещански, тихо переговаривались, попивая чаек. Один из них, рябой, краснолицый, не сводил глаз с Николая. «Должно быть, переряженные полицейские!» – промелькнуло у него в голове, и от ярости кулаки сжались сами собой. Пришлось сдерживаться, чтобы не наброситься на шпика и не вытрясти из него ответ, по какому праву так на достойного человека пялится. Ах, как бы ему хотелось одному совершить революцию, которую никак не могли развязать его друзья! Пытаясь подавить гнев, он принялся рассеянно изучать ноги прохожих в полукруглом окошке… Вдруг ему показалось, что ног стало больше… И гражданские башмаки исчезли – их заменил целый лес краг. И земля задрожала под мерным шагом тысяч ног. И прозвучали гортанные возгласы. По лестнице, со ступеньки на ступеньку, прямо в кондитерскую скатился рокот барабанов… Николай, как сумасшедший, кинулся к выходу. Его задевали люди в мундирах, толкали, сдвигали с места – он только радовался этому. С гордостью различал знакомые цвета. Вот быстро прошел Московский полк. Они шагали, чуть наклонившись вперед, выставив острые штыки, их рты раздирал крик:

– Урра-а-а! Да здррра-а-авствует Константин!

Николай присоединился к восставшим. По обе стороны колонны бежали мальчишки. Все собаки квартала оглушительно лаяли. За окнами домов появлялись встревоженные лица, белели носы, плотно прижатые к стеклам.