Владимир Корнев - Датский король Страница 13

Прошло с четверть часа, и все это время за дверью царила мертвая тишина, словно там, в книгохранилище, ничего не происходило.

Но вот под дверью появилась узенькая, блеклая полоска света — наверное. Ауэрбах опять зажег подсвечник, который взял из аудитории. «Когда захочешь увидеть свет, не бойся остаться в темноте…» — отголоском недавнего разговора прозвенело в затуманенной десницынской голове. Затем послышался живой профессорский голос. В монотонном бормотанье были едва различимы отдельные слова, ясно было лишь, что Ауэрбах многократно повторяет какие-то молитвы или заклинания то на латыни, то на греческом. Арсению до сих пор не приходилось быть свидетелем ничего подобного: «Странный какой-то ритуал, непонятный… Что же все-таки Мефистофель там творит, к кому обращается? Вразуми его. Боже милостивый, верни рассудок заблудшему!» Неожиданно из-за двери донесся звук шагов, упругих, уверенных — явно не старческих шагов. В библиотеке, наверное, с самого начала кто-то был, только до сих пор смирно читал где-нибудь в дальнем углу. Профессор кого-то учтиво поприветствовал, Десницын же испуганно вздрогнул: «Не дай Бог это кто-нибудь из звонцовских лекторов с нормальным зрением — он разоблачит подмену, стоит только Мефистофелю позвать меня по фамилии, а мне войти!» Стало понятно, что во избежание скандала нужно немедленно ретироваться. Арсений истово перекрестился, призвав на помощь своего Ангела-Хранителя, собрал в кулак волю и готов был уже вырваться из этой цитадели схоластической казуистики, как вдруг вязкую тишину университетского книгохранилища разорвали истошные крики. Это были вопли о помощи — целый хор отчаянных голосов, от пронзающей слух отвратительной фистулы до оглушающего геликоном баса. Будто там, за дверной преградой, в относительно небольшом пространстве находились не двое ученых мужей, а целая толпа, целое сонмище страдальцев или буйнопомешанных! «Помогите! Помогите! А-а-а!! Убивают!!!» — в плаче надрывались за дверью и женские, и детские голоса. Сбитый с толку, Десницын не находил себе места от вынужденного бездействия, ведь строгий наказ Ауэрбаха входить только по его вызову и обострившийся инстинкт самосохранения не позволяли ему толкнуть проклятую незапертую дверь. Ничего нельзя было понять в этом ужасе: Сеня только твердил про себя «Трисвятое» беспрерывной скороговоркой. Совсем рядом, всего в каком-нибудь шаге от него, творилось уже что-то невообразимое: сами стены, сотрясаясь от мощных ударов, ходили ходуном. Вековая каменная кладка трещала и стонала, как гудит, наверно, африканская саванна, когда по ней, иссохшей от зноя, проносится стадо гонимых жаждой слонов. Внутри сыпалась с потолка штукатурка, с грохотом падали полки и шкафы, слышался звон бьющегося стекла и треск сокрушаемого дерева, а попавший в историю русский «студент» так и стоял у порога, меж тем как его зрительная память оживляла брюлловский «Последний день Помпеи».

Он уже потерял представление о времени, когда «катаклизм» в библиотеке закончился — все затихло так же внезапно, как разразилось. Только теперь Арсений смог, точнее, решился-таки зайти в книгохранилище. Сердце колотилось, будто только что пробежал версту. В большой зале он не встретил ни души (куда могло подеваться столько народу?), зато даже в полумраке взору открывалась картина ужасающего погрома. Все выглядело так, будто здесь еще несколько мгновений назад бушевала безжалостная стихия. Ни одного целого предмета мебели в библиотеке просто не осталось, при этом обломки стеллажей и стульев, подвески хрустальной люстры разбросало по всему помещению; листы, переплеты изорванных книг вперемешку с битым стеклом, нестерпимо хрустевшим под ногами, сплошь устилали пол, а стены темнели бесформенными пятнами и брызгами непонятного происхождения. Более всего поразило Арсения, до какой степени оказались изуродованы все четыре высоких готических окна, от которых остались одни заостренные кверху глазницы — нечеловеческая сила «с мясом» вырвала даже рамы! Мощный порыв ветра поднял в воздух бумаги, под его напором захлопнулась дверь. Десницын инстинктивно вздрогнул, оглянулся: то, что буря не сорвала ее с петель, казалось теперь едва ли не чудом.

«Если бы не моя молитва…» — подумалось Сене, но он тут же сбился с мысли, потому что улица уже жужжала, запруженная бюргерами (очевидно, жителями соседних домов), «спешащими» на помощь. «Нет, чтобы откликнуться хотя бы минут на пять раньше! А может, удалось задержать кого-нибудь из виновников погрома? Если те, конечно, были из плоти и крови… Сомнительно!» И без того измотанный за несколько часов довольно странного диалога, юноша в ужасе метнулся от оконных проемов к выходу: кого еще, кроме него, могут принять за преступника эти разъяренные люди, стоит им ворваться в библиотеку? В сгущавшихся сумерках, стремясь нащупать ручку, бедняга принялся нервно шарить по резной поверхности двери. Она была мокрая, в чем-то липком, судя по всему в том же, чем были забрызганы стены. В спешке юноша чуть было не потерял ставшую вдруг тяжелой сумку с книгами, но поймал на лету… Наконец-то руки ухватились за холодное металлическое кольцо! Арсений из последних сил рванул его на себя, и дверь поддалась.

Подгоняемый страхом, он в считанные мгновения миновал коридор, вырвался из университета, в каком-то угаре просочился сквозь прибывавшую гудящую толпу, благо возле здания царила полная неразбериха, зеваки тыкали пальцами в окна, так и не решаясь сунуться внутрь.

IX

Очнулся только на безлюдном берегу Заале. Полная луна светила ярче любого уличного фонаря, и ее отражение тщетно пыталось утопиться в реке. Подставной студент сидел на холодных, мокрых камнях и, не в силах унять озноб, тупо глядел на дрожащие кисти рук, на свои ладони. Они были вымазаны кровью — чужой человеческой кровью!!! «Ауэрбаха? А может быть, тех детей и женщин?! Как они страшно кричали! Значит, погибли, убиты… Может, я сплю?» Сеня зачерпнул пригоршню ледяной воды, плеснул в лицо — какой там сон!

Руки вымыл немедленно, тщательно, но далее в омнибусе (он умудрился успеть на последний) Арсению моментами казалось, что на них проступают багровые пятна — тогда точно под током дергались пальцы и начинало подташнивать. Последовало невыносимое ощущение, будто в уму не постижимом кровавом кошмаре есть большая доля его, Арсения Десницына, вины, хотя он отдавал себе отчет в том, что это все от нервного потрясения и на самом деле он тут совершенно ни при чем — всему виной какие-то инфернальные силы, с которыми заумный профессор был на короткой ноге. Так или иначе, Сеня теперь не чувствовал никакой радости от сданного экзамена, от оказанной другу доброй услуги. Пока омнибус не отъехал на приличное расстояние от Йены, он все еще находился во власти сковывающего все его существо мистического страха.

В голове у него вертелись слова переиначенной на славянский лад латинской молитвы: «Узду страсти носи, дока!» Он чувствовал, что эта фраза относится к «доке» Ауэрбаху, вот только не совсем было ясно: то ли одержимому гордыней немцу предписывалось обуздать свои страсти, то ли Небо оставляло ему выбранную им самим долю — нести крест безумия.

Наконец Сене ценой больших волевых усилий удалось отвлечься от мысленных наваждений. Он бросил разгадывать причудливый филологический ребус и переключился на полуночный тюрингский пейзаж за окном омнибуса, однако диссертацию о Сверхчеловеке решил в ближайшее время проштудировать, а пока — даже не показывать Звонцову: «Зачем она ему? Он абсолютно равнодушен к подобным вопросам — отложит в сторону, не открывая».

«Дома» Арсений застал незадачливого стипендиата сидящим на неубранной постели. Он был полуодет, волосы взъерошены (видимо, пытался заснуть, чтобы время ожидания пролетело незаметно, но не смог), отяжелевшую голову обхватил руками. Звонцов уже почти не надеялся на то, что подлог удался, а с наступлением темноты волнение усилилось: «Где только черти носят этого самоучку-выскочку? Со своим идиотическим прекраснодушием он наверняка не только с экзаменом все испортил, но и дорогой еще умудрился в какую-нибудь историю попасть!» Поэтому, когда дверь распахнулась и Десницын, взмокший, с осунувшимся бледным лицом, тяжело переступил через порог, он тотчас отрывисто спросил:

— Ну что? Конечно, дело швах?

Арсений, который намерен был рассказать обо всем сразу, встретившись с такой реакцией, только отрицательно покачал головой, отдышавшись же, даже попытался улыбнуться и произнес устало:

— Да нет же, нет! Как раз наоборот: оценка высшая!.. Твоя практика блестяще закончена: старик-куратор заодно зачел тебе все оставшиеся дисциплины!!! Представляешь, как этот инквизитор истязал меня? Пришлось попотеть… А тебе ценный подарок «от автора» — ознакомься, изволь.

Он положил перед Звонцовым «Фауста», а сам бессильно опустился в кресло, стал расстегивать надоевший дворянский сюртук и тут же снова вспомнил о пуговице. Его бросило в пот. «Ах ты, Господи! Все смешалось, перепуталось — какие уж тут поиски, не до поисков было… Теперь Звонцов съест меня без соли»!