Юрий Тубольцев - Сципион. Социально-исторический роман. Том 2 Страница 13

Конечно же, и Сципион мечтал о подобной славе. Еще будучи эдилом, Публий разработал план реконструкции центра города, а ныне, после того, как ему в ходе путешествий по Западному средиземноморью довелось посмотреть на развитые и благоустроенные пунийские и особенно греческие города, он страстно возжелал придать Риму блистательный внешний облик, который соответствовал бы его ведущему положению в мировой политике. Публий намеревался замостить центральные площади и улицы булыжником, отделать мрамором главные храмы, возвести базилику на форуме, одинаково удобную для судебных процессов, публичных чтений и прогулок в тени, но на свежем воздухе, соорудить термы, включающие в себя не только банные залы, но и площадки для игр и физических упражнений, создать государственную библиотеку и оборудовать порт на Тибре. Это были лишь его первоочередные задачи, планы же по облагораживанию столицы простирались гораздо дальше.

Но, увы, финансовое положение Республики и в мирное время все еще оставалось крайне тяжелым. Война высосала из государства все денежные ресурсы. Римская экономика напоминала иссушенное нещадным солнцем поле, разом поглотившее несметные богатства, привезенные Сципионом из Африки, не оставив на поверхности и следа от них. Так что средств на грандиозное строительство не было. Но, даже если бы таковые и имелись, употребить их надлежало иным образом. Прежде чем затевать возведение новых зданий, портиков и мостов, следовало восстановить старые общественные постройки, пришедшие в негодность за долгие годы эксплуатации без ремонта.

В военное время не проводились профилактические работы в системе городских водопроводов и канализации, вследствие чего прохудились свинцовые трубы, по которым вода поступала в общественные здания и колодцы, разошлись стыки, обрушились конструкции распределительных устройств, засорились тоннели для сточных вод. На ликвидацию этих неисправностей и пошли скудные денежные резервы, оставшиеся после расплаты по обязательным ежегодным контрактам.

Некоторые средства цензоры выручили, продав соотечественникам, желающим стать колонистами, кампанские земли, конфискованные в свое время у провинившихся перед государством капуанцев. За счет этого пополнения казны они отремонтировали городские стены, мостовые на форуме и прилегающих улицах,[1] а также некоторые храмы, тогда как их планы по укреплению булыжником склона Капитолийского холма и приведению в надлежащий вид площадей Бычьего и Овощного рынков остались нереализованными еще на двадцать пять лет.

Так, непрестанно лавируя между откупщиками, которые хотя еще и не достигли в изворотливости уровня пунийцев, но уже сравнялись в хитрости с греками, с одной стороны, и строительными кампаниями — с другой; всевозможными ухищрениями вытрясая монеты из первых и дразня ими вторых, цензоры оживляли городское хозяйство после двадцатилетнего состояния заброшенности. Работа не выглядела благодарной, ее результаты не высились эффектными каменными громадами над городским ландшафтом, не тянулись лентами дорог по Италии, но она была необходимой. Поэтому, прощаясь по истечении положенных полутора лет с должностью цензора, Публий, хотя и не испытывал полного удовлетворения от своей деятельности, все же успокаивал себя, заверяя требовательный внутренний голос, что им сделано для государства все возможное и должное. Правда, не все его труды остались анонимными, и кое-что вошло в историю Отечества: вместе с коллегой он вывел в кампанские земли несколько колоний, со временем выросших в значительные города, жители которых всегда помнили имена основателей.

Уходя в последний раз из храма Сатурна — резиденции цензоров, где также работали и квесторы, — Сципион вспомнил, как он покидал это здание на заре своей карьеры, когда завершил исполнение низшей магистратуры. Публий окинул мысленным взором истекшую часть жизни, и дух у него захватило от величия и масштабности свершенных дел, но одновременно и защемило сердце ощущение невозвратимости минувшего. На миг ему вновь, как и в первый день после триумфа, показалось, будто главные события его жизни произошли не с ним или не его волей. Разумом он подавил это неприятное чувство, напомнив себе, сколь упорно и осознанно шел к цели. Однако на смену одной пессимистичной мысли пришла другая: Публий обратил внимание на то, что тогда, в бытность квестором, он твердо смотрел вперед и шагал, не оглядываясь, а теперь, удаляясь от храма Сатурна, то и дело оборачивался к этому зданию и обращался мыслью к своему прошлому. Может быть, впервые за тридцать семь лет Публий ощутил холодное липкое прикосновение Страха; ему подумалось, что отныне его взор всегда будет направлен назад, и он станет жить, как бы пятясь. Но это было скорее предчувствие, а не мысль, и оттого становилось еще тревожнее. В то же время сознание рисовало картину широких просторов будущего. Рим совершил качественный скачок, но пока не использовал его энергию и потому был полон сил, как река, разрушившая плотину, но еще не успевшая вольно разлиться по благодатным лугам необъятной долины. Государство решительно ступило на всемирную арену, и по великому пути его должен вести он, Публий Корнелий Сципион. Перспективы выглядели грандиозно, оставалось лишь недоброе предчувствие, неуловимой тенью скользящее за ним.

5

Послужив Отечеству в меру своих сил на мирном поприще, как ранее на военном, Сципион, наконец-то, мог уделить большее внимание частной жизни. А в этой области к тому времени накопилось немало проблем. У Публия уже было два сына и две дочери, росла семья и брата Луция. Старый родовой дом Сципионов гудел от шума и тонул в хаосе бесконечной суеты. К многочисленным членам двух семейств добавилось несметное количество рабов, недавно приобретенных разбогатевшими братьями. Особенно стесненными чувствовали себя Эмилия и Ветурия.

В ту пору римская аристократия интенсивно усваивала привычки роскошной жизни. Вместе с военной добычей, хлынувшей в Рим из покоренных стран, в него проникал и нрав побежденных. Капитал консервативен, меняя хозяев, он каждого лепит по своему подобию и в конечном итоге все человеческое разнообразие сводит к одному незатейливому типу. Легионы этого неумолимого воителя составляют нагромождения изначально ненужных вещей, которые, встревая между людьми, рвут естественные человеческие связи и заменяют их искусственными; постепенно, вытесняя одних людей из поля живого восприятия других, они занимают их места, и таким образом становятся необходимыми, а значит, и всевластными. Мир вещей особенно легко овладевает женщинами, для которых внешнее вообще превалирует над внутренним, форма — над содержанием.

Поэтому жены прославленных людей, вкусив богатства, никак не хотели мириться с патриархальной простотой жизненного уклада большой семьи, характерного для времен старины, когда роскошью были не раззолоченные палаты, а насыщенность и глубина общения, и главной ценностью для людей являлись люди. Обеим хозяйкам дома Сципионов несказанно мешали все без исключения представители другого семейства, и они заряжали сородичей энергией отталкивания. Эмилия и Ветурия постоянно скандалили, используя для этого современные достижения цивилизации, потеснившие человеческую речь языком предметов. Так, например, желая уязвить конкурентку, Эмилия обряжалась в шикарные ткани, увешивала себя драгоценностями и щеголяла по дому. Ветурия от зависти впадала в прострацию и томилась собственным бессилием. Если бы Павла прибегла, как это бывало прежде, к колкой фразе, то у Ветурии хватило бы ума ответить равноценной остротой, но в данном случае ум не имел значения, так же, как, скажем, красота или другие личные качества: все определялось богатством. А потому Ветурия, стиснув белые зубки и исказив милое личико злобной гримасой, отправлялась к мужу и, обуреваемая противоречивыми страстями, ласкалась к нему или, наоборот, капризничала, пока он не приобретал ей чего-нибудь ярко-пестрого. Эмилия тоже не теряла времени, и поединок жен, вводящий в расточительство мужей, продолжался без каких-либо шансов на окончательный успех одной из сторон.

Эмилия Павла уже откровенно жаловалась Публию на семейство Луция и требовала, чтобы его брат как младший представитель рода переселился в другое место и оставил дом законным владельцам. Одновременно она сетовала на убожество их старого жилища, в которое, по ее словам, стыдно было вводить знатных гостей, съезжавшихся теперь к Сципиону со всего света, и обращала внимание мужа на развернувшееся в последние годы частное строительство в городе. Публий пребывал в замешательстве: с одной стороны — не желая обижать Луция, а с другой — привыкнув в бытовых вопросах считаться с мнением жены. В конце концов умелой политикой Эмилия склонила Сципиона к решению построить новый большой и благоустроенный дом, отвечающий высшим стандартам Средиземноморья.