Олег Мазурин - Золотой ангел Страница 13

Алабин сверлил глазами пол. Как ему хотелось провалиться сквозь него. Но… поручик никак не проваливался. Головные боли уже прошли, и приступ вследствие контузии тоже прошел. Только ныли и болели руки – то было последствие веревочных пут и действий жандармов. Поручик ничего не мог возразить Депрерадовичу. Алабин сам виноват и нет ему никаких оправданий! Дмитрия жег стыд и мучило запоздалое раскаяние. Ведь он сломал себе жизнь, навечно отдалил от себя Катю, подвел друзей и командиров, огорчил матушку и всех своих родственников.

– Что же вы, голубчик, Дмитрий Михайлович, загубил себя и свою офицерскую карьеру. Любовь любовью, а голову на плечах надо было иметь! – попенял бывшему сослуживцу Чернышев.

– Как же вы так могли Алабин? – покачал головой Уваров.

– У меня только одно оправдание, – наконец нарушил молчание поручик.

– Какое? – полюбопытствовал Уваров.

– Великая любовь к одной женщине и следствие контузии…

Высокие особы вопросительно взглянули на Дмитрия Михайловича.

– Намедни поутру я почувствовал невыносимые головные боли. Они словно тиски сдавливали мой череп. Был шум в ушах. В душе накапливалась злость, раздражение, все буквально нервировало меня. И все в этом миру казалось мне в ужасном лимонном цвете. Меня бил по нервам даже скрип стула в гостиной или элементарное чихание кого-то из слуг. После мне стало было исключительно плохо, да так плохо, что я не мог найти себе место. И в какой-то момент, возможно после прочтения письма от Кати… О, пардон, господа, за излишнюю фамильярность, то есть я хотел сказать, после прочтения письма от графини Екатерины Павловны Разумовской-Стоун. Так вот что-то случилось с моим умонастроением, какое-то черное затмение нашло на меня… Я плохо помню, что происходило со мной… Разум мой отключился… Очнулся только я в тот момент, когда меня связывали жандармы и появилась моя матушка. Вот и все…

– Это возможно меняет дело, но… наказания вам в любом случае не избежать, – покачал головой Уваров.

– И сие верно, – поддержал своего шефа полковой командир.

– Отчего же, любезные Федор Петрович и Николай Иванович, – возразил Чернышев. – Коли Алабина признают сумасшедшим, то его отправят в лечебницу и смягчат наказание.

– Так-то оно так. Но император намерен наказать поручика. Даже если он будет умалишенным.

Чернышев закивал головой.

– Да, Алабин, это верно, государь зол на тебя, тебе не повезло… Но наш монарх отходчив и может проявить к тебе величайшую милость. У тебя не будет сурового приговора. В приватном разговоре, что состоялся полтора часа назад в Зимнем дворце, его величество намекал мне на такое развития событий.

– А если обратиться с нижайшей просьбой к нашему императору с тем, чтобы меня перевели на Кавказ в действующую армию? В этом случае я бы должным и самым честным образом искупил свою вину.

– И это мы обсуждали с его величеством. И у нашего императора есть сильные и весьма справедливые опасения в отношении тебя, то есть вас, Алабин. Простите за дружеское обращение к вам, поручик, старое знакомство с вами и сражения бок о бок на полях Европы дает о себе знать… Так вот, англичане, узнав о мягком приговоре вашей особе, без особого труда могут подослать к вам в отряд наемного убийцу, а то и нескольких. Помните, сколько денег они заплатили за голову нашего ныне покойного монарха Павла? Царство ему небесное. Это невероятная сумма! А так как вы отныне враг британской нации, то их король и вся мощная секретная служба Англии не пожалеют никаких средств, агентских сил и золота дабы умертвить вас в любой точке мира. А в Сибири они вас, Дмитрий Михайлович, не отыщут ни за что. Она бескрайняя и для ваших недругов неизвестно будет ваше местоположение. Они до вас никаким чудесным образом не доберутся, верьте мне, поручик. А после каторги я полагаю, вас император окончательно простит, и вы вернетесь в Россию. К тому же ажиотаж вокруг вашей персоны утихнет и вам будет легче и менее опасно жить в нашей Отчизне. Но, все же, даже после отбытия наказания, вам, Дмитрий Михайлович, следует опасаться покушений со стороны англичан. Они злопамятны на счет своих врагов, тем более тех, кто убивает их лучших представителей.

Поручик тяжело вздохнул и снова замолчал… А Чернышев продолжал:

– Обещаю вам, Алабин: я и в том числе ваш шеф Федор Петрович и ваш командир Николай Иванович, все мы постараемся сделать все возможное для смягчения вашей участи. Мы будем хлопотать за вас, поручик. Не падайте духом.

– Благодарю вас, милостивые государи, – только и мог вымолвить подавленный кавалергард.

Генералы и адъютант его величества ушли… Поручика стал допрашивать следователь. После мягкого допроса и подписанных арестантом показаний Алабина привезли на гауптвахту, но уже в Петропавловскую крепость, затем перевели в каземат номер девять Кронверкской куртины, а через неделю с фельдъегерями и жандармами отправили в Шлиссельбургскую крепость. Подальше от столицы и людских пересудов.

Железная дверь открылась, и Алабина завели в небольшую комнату. Стены ее были выкрашены темно-коричнево цвет, также как и пол из деревянных половиц. В левом углу стояла кровать с деревянными спинками и заправленная серым шерстяным одеялом. Возле нее – большой стол. Он занимал всю середину «камеры». За столом – деревянный стул. На гвозде справа висела серая арестантская шинель, видимо оставшаяся после другого заключенного. Мрачную атмосферу помещения, производимую узким пространством и пессимистическим цветом, скрашивало большое окно из девяти стеклянных секций с железной решеткой.

Сегодня Алабина на пароме переправили через Ладожское озеро на остров Ореховый в Шлиссельбургскую крепость. Высочайше было решено содержать уголовного преступника в каземате с мягкими условиями – «Секретном доме». Сопровождали поручика туда сам комендант крепости, плац-майор, унтер-офицер и три надзирателя.

Комендант крепости – Андрей Петрович Гужов – симпатизировал преступнику. Он уже знал подоплеку его дерзкого преступления и то, что поручик герой сражений и орденоносец. Гужов сам воевал и с турками, и французами, и англичанами, был ранен и лишился безымянного пальца и мизинца. Комендант тепло и уважительно относился к служивым.

– Здесь весьма прекрасные условия для вашего пребывания, Дмитрий Михайлович, – начал ласково и вкрадчиво старичок. – Даже разрешим вам читать книги и журналы и видаться с друзьями и родственниками. На то, скажу вам по секрету, высочайшая милость от нашего государя императора. Но коли будите баловать, сударь, а то хуже сбежать попытаетесь, то в оном случае переведем вас в настоящий сырой и сумрачный каземат без всяких послаблений. Вот так-с.

Алабин горько усмехнулся.

– Так куда же вы мне прикажите бежать, дорогой Андрей Петрович? Кругом только вода, охрана и неприступные бастионы. Тем более от себя не убежишь, милый Андрей Петрович. Я таких наломал дров и до конца жизни мне сего позора предостаточно…

– И то верно, милостивый государь. Убежать отсюда не возможно. Да и стоит ли овчинка выделки?.. А вдруг, Дмитрий Михайлович, может так произойти, что дело повернется в вашу сторону? И по сентенцию суда вы выйдете на свободу ранее, чем чаяли? Ведь всякое в нашей грешной жизни бывает. А вот за побег вас по головке не погладят, сударь. Несомненно, не погладят. Да-с. Дадут вам суровый срок да в Сибирь-матушку уже точно сошлют. На лютые морозы, на гиблые рудники. Не каждый выдерживает таких условий, многие там и умирают… Василий, наш плац-майор, посмотрит за вами, Дмитрий Михайлович. Ежели что, через него предавай мне просьбы и пожелания. Я их внимательнейшим образом выслушаю и рассмотрю. Я человек справедливый и участливый – ежели что, окажу непременно помощь. Да-с.

– Непременно буду к вам обращаться с нижайшими просьбами, Андрей Петрович. Большое вам спасибо за участие к моей персоне.

– Ах, не за что, Дмитрий Михайлович, мы же с вами русские офицеры. Славно служили, славно воевали, дай бог, еще славно послужим нашей Отчизне и славно повоюем. И, рассуждаю так, что биться будем не против англичан, а против нашего нынешнего союзника – Наполеона. Вся политика об этом говорит. И слухи. И ради нашего военного братства мы и держимся теперь вместе, поручик. А то, что вы застрелили врага Отечества и вкупе тайного агента, то это вполне пристойно для брата нашего офицера. Да и ваша великая любовь к достойной даме оправдывает ваш поступок… Я возможно поступил также как вы… Да-с… А сейчас вас, дорогой друг, покормят. Конечно наша крепость – это не ресторация, но блюда тюремной кухни вполне сносны для вашего брата арестанта. С голода вы не погибните. Да-с. За это я ручаюсь.

– Благодарю вас, милостивый государь…

Комендант ушел, Василий закрыл за собой дверь на засов, поручик остался наедине с собой. Алабин подошел к окну. Взглянул в него: кругом башни и бастионы.