Юрий Трусов - Каменное море Страница 13

Но Семена еще больше подзадорил смущенный вид гостей, и он продолжал улыбаясь:

– Ничего, Кондратко… Женитьба – дело хорошее. Ты ведь – казак, а не монах…

Семен, наверное, долго бы еще болтал в этом роде, если бы не сильный тумак в спину, которым незаметно наградила его Одарка. Она глянула на печальные лица пришедших, на печальный наряд женщины и сообразила, что здесь о женитьбе и речи нет… А ее муженек попал впросак – пальцем в небо… Получив такой весомый сигнал, Семен недоуменно замолк и заморгал глазами.

– Вот что, Семен, дело у нас серьезное. И совет твой нужен… Подмога Одарки.

И Кондрат рассказал о том, как отбил Гликерию от похитителей-работорговцев. Как они ограбили ее в собственном доме…

– Ох, и напустил дюк в Одессу проходимцев со всего света. На базарах нашего брата они на чем свет стоит дурят. Уже и в дома стали врываться, разбойники! А ты, Кондратий, добре сделал, что жинку из беды вызволил и с этих псов шкуру спустил по нашему, по-запорожскому…

– Ну, да лях с ними… Дело прошлое, дед… Беда в другом… В моем куреньке опасно ей оставаться, – он показал глазами на Гликерию, – у вас бы ей пожить пока…

– А что? Пусть у нас и живет, – в один голос сказали Чухраи.

– Еще не все… одна беда за собой другую тянет… Вот… она! – Кондрат сбросил с левого плеча старый кафтан, рубашку и открыл рану. Из пистоля вчера один задел…

Одарка внимательно оглядела рану.

– Пуля вышла?

– Вышла…

– Так до свадьбы заживет, – попробовал пошутить Семен. Но заметив, что Кондрат сразу посуровел, ответил: – Я тебя вылечу… Но не скоро…

– Значит, работу мне бросить придется. В катакомбе с больным плечом не много камня добудешь. Что же делать?

– А я тебе, Кондратко, давно советовал это дело бросить. Камень добывать – работа тяжелая, а платят за него – дулю с маслом. Так уж испокон веков на земле ведется: чем работа тяжелей, так за нее меньше денег дают. Потому, на тяжкий труд кто пойдет? Самый обиженный, что ни на есть, самый бесправный… Такому дают так, чтобы не околел, – и тому рад будет, что дают… Хоть ты, говорят, и за троих дюжишь, а какой прок? Шиш… Давно говорил тебе – бросай, а ты упрямствуешь…

– Эх, Семен… Да ты понимаешь, из камня, мною добытого, город растет. Вон сколько дворцов сложили из моего камня… Я По Одессе затемно к тебе пробираюсь, а камень, мной добытый, во многих домах признаю… Мой он, понял? Добрый камень!..

Семен и Одарка с усмешкой переглядывались. Они не могли понять – чего он хочет? Им казалось, что Кондрат – такой умный и сообразительный казак, сейчас напускает на себя блажь. Одна Гликерия слушала его с сочувствием, но не весь смысл его слов доходил до нее. Видя, что Чухраи не понимают, почему же он продолжает работать в катакомбах, Кондрат напомнил им, что ему, беспаспортному, от полиции в подземелье хорониться приходится. Там безопаснее…

– Ведаем, что безопаснее… Да чудак ты… Срок давно уже миновал… Много годов прошло… И начальство за это время переменилось. Кто знал тебя – забыл… Сходим завтра к Луке Спиридоновичу. Он теперь самой первейшей гильдии негоциант – все начальство возле него кормится. Он тебя и поныне помнит. Даже и спрашивает про тебя…

– Так Лука еще помнит меня?

– Как не помнить!.. Такой человек, как ты, ему ой как нужен! Дело у него огромное, а людей верных да честных, на кого бы он мог положиться, – раз-два и обчелся. Он тебя обязательно в приказчики возьмет и денег положит в двадцать раз поболее, чем в катакомбах твоих распроклятых… И паспорт выхлопочет…

– Эх, неохота, Семен, идти мне к Луке кланяться. Больно важным он стал…

– Ты не кланяйся… Он твой нрав знает. Не поклонишься – тоже примет.

– Ладно. Пойду, – сказал Кондрат и посмотрел на Гликерию.

Молодая женщина вспыхнула под его взглядом. Это заметил Семен и многозначительно погладил усы.

– Да и жениться тебе, Кондратушка, надобно не откладывая. Может, она тебе богом суженая, – тихо сказал Семен.

– Ну и скажешь – суженая, – возразил Кондрат.

– Ты от разбойников ее отбил Она как трофей…

– И чего ты, Семен, богохульствуешь? – вмешалась Одарка. – Сам бог ее Кондратке послал. Верно я говорю, что сам бог? – обратилась она к Гликерии.

Молодая женщина, наклонив голову, покраснела и смущенно молчала.

– Да говори же! Говори! – настаивала Одарка.

Гликерия подняла голову и едва слышно, глядя на Кондрата, прошептала:

– Не я ему, а он мне богом послан…

XXIII. Рождение Хурделицына

На другой день Семен повел Кондрата к Луке Спиридоновичу, в его новый с белыми колоннами дом – настоящий дворец, на много больше и роскошнее, чем тот, в котором богач-негоциант жил десять лет назад.

Осанистый привратник в расшитой золотом ливрее хорошо знал старика Чухрая, которого негоциант приказал допускать к себе в лю6ое время, но незнакомца он даже в переднюю не пустил и велел дожидаться на улице у подъезда. И сколько Чухрай не объяснял привратнику, что его спутника ждут с нетерпением сам господин Лука Спиридонович, тот спокойно и вежливо повторял одно и то же:

– Окромя вас никого впускать не велено-с… Не приказали-с…

Чухрай в сердцах даже плюнул и пошел один мимо застывшего, как статуя, привратника. Кондрату пришлось около часа дожидаться у подъезда, пока не вышел лакей и не повел его по мраморной, выложенной пушистым персидским ковром лестнице в приемную Луки Спиридоновича. Только здесь, перед кабинетом богача-негоцианта, Кондрат понял, каким могущественным человеком стал Лука Спиридонович, его бывший товарищ по странствиям…

Приемная гудела от голосов собравшихся. Их тут было около дюжины: коричневые от загара лица капитанов морских кораблей и старшин чумацких обозов, подрядчиков, купцов. И рядом – изнеженные, бледнолицые толстые паны, приехавшие из своих маетков в Одессу продавать хлеб и лес. Здесь же были разорившиеся аристократы, клянчившие денег взаймы. Разного рода просители и дельцы.

Лакей обходительно минуя одних, бесцеремонно отталкивая других, провел Кондрата через распахнутые двумя гайдуками белые двери, украшенные затейливыми позолоченными виньетками, в просторный сверкающий навощенным паркетом кабинет.

Здесь – по углам стояли колонки из черного дерева, прохладным глянцем поблескивали круглые озера зеркал, в золоченых рамках висели картины, изображавшие полуголых румяных женщин. А посредине всего этого блеска и великолепия, за изящным из красного дерева столом, в голубом сюртуке, с большой звездой на груди сидел в кресле смуглолицый лоснящийся от жира крепыш.

Кондрат с трудом узнал в нем своего старого приятеля Луку – до того изменилась его внешность. Теперь он был уже без седого пудреного парика, как десять лет тому назад, но его кудрявые волосы, заботливо уложенные в затейливую прическу, стали белее снега. Также поседели и брови. Это придавало темно-карим глазам Луки какой-то строгий мертвенные оттенок. Кондрат посмотрел в самую глубину этих глаз, очерченных белым инеем седины, желая уловить в них былые знакомые искорки, но ничего не увидел, кроме черного леденящего блеска. Тогда он перевел взгляд на полные обрюзгшие щеки Луки и ему стало жалко старого друга. Какой это был раньше красивый, стройный, сильный человек!

Лука не протянул Кондрату руки и только кивком головы пригласил его присесть Кондрат удобно уселся в маленькое изящное позолоченное креслице. Лука был наблюдательным человеком и, очевидно, понял то состояние, которое испытывал Кондрат, увидев его. Это тронуло негоцианта…

– Что ж, Кондратко, годы летят, летят… как птицы. Видно, сильно я постарел. Все труды, труды великие… А Яника – жена моя умерла. Я даже из-за дел своих и не заметил…

И вдруг, словно подавив в себе минутную слабость, преобразился. Лицо его стало властным и суровым… Хмуря седую щетину бровей, он, цедя слова, уже не удостаивал своих гостей взглядом. Перед Кондратом возник бездушный барин, строгий хозяин. А Лука, не повышая голоса, говорил:

– Чухрай все мне доложил. И я с нынешнего дня уже приказал господину управляющему Мускули взять тебя на службу приказчиком. Большим чумацким шляхом на Балту и Орлик обозы поведешь с пшеницей и водкою. За верную службу награжу тебя деньгами, одеждой и харчом. Для тебя и для семьи – хлеб, просо, сало. Бери вволю, только не воруй. Паспорт получишь на следующей неделе. Будешь пока называться «причисляющимся», но не причисленным к одесскому мещанству. Разумеешь? – И тут Лука Спиридонович стал на миг прежним лукавым плутом Лукой. Он выразительно подмигнул своим темным оком. – Но этого для тебя хватит, чтобы начальство не привязывалось. А фамилию даю тебе другую: не Хурделица, а Хурделицын…

Из двора Луки Спиридоновича Кондрат и Семен вышли обнадеженные и в то же время словно пришибленные. Радость, что негоциант поможет выкарабкаться из беды, омрачало пренебрежительное отношение бывшего товарища, которое как бы подчеркивало колоссальную пропасть между ними, простолюдинами, и всемогущим богачом…