Алексей Сурилов - Адмирал Де Рибас Страница 13

На первом ужине у Светлейшего де-Рибас старался держать себя неприметно, более смотреть за другими, чем показывать себя. В женском сословии, окружавшем Светлейшего были заметны две соперничавшие красавицы – Потемкина и мадам Али Эметте. Потемкина, в девичестве графиня Закревская, была в замужестве за внучатым племянником Светлейшего генералом Павлом Потемкиным. До недавнего времени она полностью владела Светлейшим, который, несмотря на преклонные годы, не чаял в ней души. Во все концы посылались им курьеры для доставки возлюбленной разных нарядов и лакомств. Дом, где жила Потемкина, охранялся более чем Ставка. Когда у Очакова появилась для разных коммерции супружеская чета персидских негоциантов Али Эметте, Светлейший заметно поостыл к Потемкиной, хоть не порывал с ней связи. Мадам Али Эметте была постарше Потемкиной. Внешностью, однако, она не только соперничала с ней, но и превосходила ее. Будучи облагодетельствованной вниманием Светлейшего, мадам Али Эметте держала себя неприступно, чем также была возвышена в глазах сластолюбивого старца. Трудно сказать что больше – красота или неприступность мадам Али Эметте разжигала страсть к ней Светлейшего. Надо отдать, однако, должное Светлейшему, овладевая женщиной, он прибегал к разным соблазнам, но не к силе.

Де-Рибас не мог не заметить мадам Али Эметте, которая была окружена вниманием не только Светлейшего, но и преклонением искателей разных удач, видевших в ней новую королеву в Малом дворе и весьма уповавших на ее щедроты.

Внешность Али Эметте показалась де-Рибасу до боли знакомой. Ну конечно же это была герцогиня Валдомирская. Но как могло случиться, что опасная преступница, заточенная в Петропавловскую крепость, оказалась не только на свободе, но и в Ставке Южной армии? Да что же это со мной, Господи? Не наваждение ли какое? Словно бы желая убедиться в этом де-Рибас закрыл глаза, потер лоб, но мадам Али Эметте вновь предстала в образе герцогини Валдомирской.

Оторопь, взявшая де-Рибаса, уступила разным размышлениям и, как обычно, верх взяла решительность. Он вспомнил бал в Неаполе и выпавшую ему удачу танцевать с герцогиней, хоть, казалось, он был тогда всего-то ничего – лейтенант королевских кирасир.

– Мадам, могу ли я быть удостоен вашим соизволением на польский?

– Отчего же, генерал, – с чарующей улыбкой сказала она по-французски.

Манера танцевать у мадам Али Эметте де-Рибасу также напоминала бал в Неаполе. Вспомнил он темную улицу и сад палаццо, где жила герцогиня.

– Не скрою, мадам, я томим воспоминаниями о любви, которая казалась давно угасшей в моем сердце.

– Кто же она – счастливица, удостоенная ваших чувств, генерал?

– Вы, мадам. Вы и она – одно лицо.

– Это делает мне честь.

– Вы – герцогиня Валдомирская, графиня Пиннеберг, не правда ли?

– Не приложу ума кто бы это мог быть.

– Конечно это вы, герцогиня. В этом нет сомнения. Но как могло случится?…

– Что могло случится?

– Вы были заточены в Петропавловскую крепость, откуда один выход – в мир потусторонний.

– Я думаю, генерал, что ваша возлюбленная герцогиня скончалась.

– Но…

– Вы исключаете, что две женщины могут походить друг на друга?

– Не исключаю, мадам. На белом свете бывают и чудеса. Нынче я должен оставить это собрание. Готовится решающий штурм крепости. Мне назначено вести колонну против северных ворот, где будет главный прорыв.

– Как жаль, генерал, что вы уходите.

– Мне тоже жаль, мадам.

– Поберегите себя, мой друг.

– Благодарствую в надежде на скорую встречу и вашу благосклонность.

– Конечно, но когда я увижу вас?

– После штурма. До этого я полностью в военных приготовлениях.

– Когда этот ваш штурм? Вы мне вскружили голову.

– Через неделю, но это военный секрет. Узнай Светлейший, что я вам проболтался – не миновать мне сурового взыскания.

Замысел де-Рибаса был прост. Ежели из крепости от российских агентов поступят известия о приготовлениях гарнизона к отражению штурма и особая неприятельская активность будет замечена у Северных ворот, то, следовательно, мадам Али Эметте и есть лицо, через которое российские военные секреты известны турецкой стороне.

Уже на третий день начальник канцелярии Светлейшего генерал Попов сказал де-Рибасу, что турки в Очакове спешно ставят новые фортификации у Северных ворот.

О том, кто и зачем была в Ставке мадам Али Эметте у де-Рибаса не оставалось сомнений, равно как и в том, что эта персона по близости к окружению Светлейшего при известной искусности могла знать многие приготовления в осаждающей армии. В Ставку поступало и от Ставки исходило также все, что имело отношение ко второй российско-турецкой войне.

Схватить и взять под арест мадам Али Эметте была незадача, прежде, однако, следовало установить наблюдение за домиком, где жила эта особа для выявления ее связей с другими турецкими лазутчиками, были бы такие. Отсутствовала лишь уверенность, каково к тому будет отношение Светлейшего, для которого Али Эметте тоже была крепостью. Её взятие для Светлейшего также имело свою привлекательность.

Сомнения де-Рибаса вскоре разрешились сами собой. Домик мадам Али Эметте был пуст. Она и ее супруг, который выдавал себя за персидского купца, исчезли. По некоторым разысканиям оказалось, что их сани видели на Хаджибейском тракте.

В степи ковыльной

Иван, Грыцько, Стецько и Грыць бежали в Дикую степь Ханской Украины из маетности пана Тадэуша Ржевусского, бежали в ночь перед Пасхой, в конце Великого поста, бежали верхом на панских лошадях.

Иван, Грыцько и Стецько бежали с венчанными женами Горпыной, Христиной, Параской, а Грыць с коханой[1] Олесей. С ними и совсем малые дети. Разбили они слободу на берегу речки у кленовой рощи и назвали ее Незавертайловкой в намерении не возвращаться в неволю к пану Тадэушу Ржевусскому. Пан Тадэуш был довольно изрядной скотиной. Сказывали, будто он у его ясновельможности настоящего пана Ржевусского был простым грумом. После, когда женился он по воле его ясновельможности на пани Марии, то жалован был маетностью. А та пани Мария будто была дочерью его ясновельможности и послушницы из монастыря кармелиток.

На майданчике у церкви пан Тадэуш велел поставить виселицу в знак того, что хлопов своих он волен казнить и миловать, как то будет угодно его панской милости. Ходил пан Тадэуш зимой и летом в ботфортах и с нагайкой, ею полосовал он хлопов за нерадивость и разные ослушания. Но более зловреден был тем, что поганил молодиц и девчат. Пани Мария от тех непотребств пана Тадэуша была всегда заплаканная и в большой печали. Опять же, говорили, будто пан Тадэуш и ее полосовал нагайкой и держал в черном теле.

Однажды пан Тадэуш с пьяных глаз среди бела дня опоганил на жнивье Килину – венчанную жену Егона Калиновского. После того загорелся панский стог сена, огонь перекинулся на конюшни. Еще, слава богу, что лошади были на толоке[2]. После пожара пан Тадэуш велел надворным казакам схватить Егона Калиновского и забить до смерти. Уже мертвого Егона по его, пана Тадэуша, наказу повесили, и висел он так долго, пока вороны не склевали ему очи. Так и недозволил пан Тадэуш предать земле тело Егона по христианскому закону. После того случилось вот что… В темную ночную пору кто – то бросил на голову пана Тадэуша то ли мешок, то ли рядно, вставил ему в глотку кляп, повалил на сырую землю и стал немилосердно его бить. Нашли пана Тадэуша чуть живым, долго за ним ходили и не выходили бы, не заступись за него нечистая сила, которой тот пан запродался.

Как пан Тадэуш пришел в себя, то стал более прежнего измываться над хлопами. И было хлопам вовсе невмоготу жить в его маетности. Оттого и бежали в дикую степь Иван, Грыцько, Стецько и Грыць, а с ними Горпына, Христина, Параска и Олеся.

Незавертайловка была в подданстве эдисанского сераскира[3], положившего ему отдавать десятую часть от всякой скотины, жита и пшеницы и прочей пайщицы. Ковыльную степь в пахоту обращали кто сколько мог, хаты ставили из самана с толстыми стенами, крыли камышом, у хат – сараи, овины для хлебов, клуни для сбережения немудрящего инвентаря от непогоды. Нужда заставляла слобожан наготове держать саблю и ружье что в хате, что на пашне или покосах. То разбойная шайка ногаев из Буджака закружит у крайних хат, чтоб угнать какой скот или поясырить [4] людей, или еще чем поживиться, то опять же, заплутает по воровскому делу недобрый человек без роду и племени, то объявятся надворные казаки от ясновельможных панов в поиске бежавших на волю хлопов. Потому гречкосей часто оставлял соху и брал ружье, чтоб оборонить добро, а то и самую жизнь свою от лиходеев. Податной мурза [5] с всадниками серакира наезжал раз в году по осени, считал хаты, скотину, заглядывал в овины, выспрашивал, не припрятано ли что, а ежели припрятано, то где и сколько, цокал языком да причмокивал толстыми губами, после обильного угощения блаженно поглаживал брюхо и засыпал с натужным храпом. Сераскиру полагалась десятина, а мурзе – бакшиш [6], перепадало и простым всадникам. Однако хаты в Незавертайловке множились, ширилась пашня, между заимками появились межевые знаки, умножалось поголовье овец в отарах и коней в табунах. Справлялись свадьбы, рождались дети. И всего – то за десять с небольшим лет.