Ярослав Галан - Памфлеты Страница 13

И в этом весьма невесёлом, наполовину разрушенном Мюнхене есть место, где эти права ни к чему не обязывают, это доподлинный остров чудес, остров и в переносном и в буквальном смысле этого слова. Его со всех сторон омывают зелёные и прозрачные, как кристалл, воды горной речушки Изар. На острове только одно сооружение: величественное железобетонное здание «Немецкого музея». Добавлю: бывшего музея, потому что то, что творится сегодня в его стенах и у его стен совершенно не пристало храму культуры…

Убедиться в этом нетрудно. Достаточно пройтись по набережной, которая отделяет здание от быстрых волн Изара. Она заполнена молодыми людьми в возрасте от восемнадцати до двадцати пяти лет. Увидев их, вы инстинктивно снимаете с руки часы и прячете их в самый Глубокий карман.

Инстинкт не обманул вас. Едва вы успели дойти до середины набережной, как вас окружает суетливая, визгливая толпа.

«Сигареты!», «Зажигалки!», «Парфюмерия!», «Бритвы!», «Сало!», «Консервы!», «Чулки!», «Сахар!», «Не хотите ли шоколада? Не хотите ли часики? Настоящие швейцарские, на семнадцати камнях…» Всё это звенит у вас в ушах на всех языках европейского Запада и Юга.

Насилу откупившись коробкой спичек, вы доходите до стен музея. Тут вас встречают пять огромных букв — ЮПРРА — и опрятненький швейцар с лицом типичного немецкого бюргера.

Спрашиваю у него, кто эти люди. Швейцар поднимает на меня серые мутные глаза. В них — удивление и подозрительность.

— Вот эти-то? — спрашивает он на чистом русском языке. — Студенты нашего университета, — добавляет он с вящей гордостью, измеряя меня испытующим взглядом.

Но американский пропуск успокаивает его.

На противоположной стороне громадного, до предела замусоренного двора каменная лестница, облепленная молчаливыми девушками. Это уже территория юнрравского университета. На почерневшей от грязи стене вестибюля — транспаранты на английском, польском и немецком языках (надписей на украинском языке здесь нет, потому что украинские питомцы ЮИРРЛ называют себя здесь поляками…). В этих стенах, невзирая на запрещение, Меркурий (бог купцов и жуликов) тоже господствует безраздельно. Поблёскивает в полумраке никель часов, шуршит бумага свёртков, передаваемых украдкой. Какой-то сухощавый блондин в спокон веку не стиранной рубашке спрашивает меня, не видел ли я случаем брюнета с перебитым носом. Этот брюнет лишь полчаса тому назад вытащил у него деньги за проданный только что костюм, не оставив никаких следов. Советую блондину искать следы в лекционных залах университета, по тот безнадёжно машет рукой. Это означает, очевидно: «Ищи ветра в поле…»

Большая чёрная стрелка показывает: «К общежитию студентов». Открываю дверь. Длинный ряд двухъярусных ящиков из неоструганных досок, ящиков, которые напоминают незаконченные гробы. Из них торчит солома, а местами растрёпанные человеческие волосы. Хоть на дворе и жара, но окна тут наглухо закрыты, и лучи весеннего солнца едва-едва пробиваются сквозь пыльную мглу. Воздух — хоть ножом режь. От смрада голова моментально наливается свинцом. То же самое и в другой комнате, и в третьей, и в четвёртой.

Этот коридор тянется в бесконечность. Наконец, что-то достойное внимания! На дверях надпись: «Во время занятий вход студентам воспрещён». Эта надпись становится попятной, когда вы входите в комнату. Она до отказу набита молодыми людьми обоего пола. За длиннющим столом брюнетка в зелёной юнрравской куртке, не поднимая презрительно прищуренных глаз, с размаху бросает на стол коробки консервов, плитки шоколада, пачки сига-рет. Другая, с суровым лицом Юноны, пододвигает клиентам бумагу для подписи. Третья, с выражением арканзасскою ковбоя, пристально следит за движением рук студентов и студенток.

Задержавшись в коридоре, снова чувствую присутствие бога Меркурия: субъект в роговых очках предлагает такому же субъекту без очков купить кусок только что полученного сала.

— Сто двадцать марок и ни пфеннинга меньше! — горячится на украинском языке субъект в очках.

— Дам сто марок и пи пфеннига больше. Кто мне может гарантировать, что я на этом… заработаю хотя бы пять марок, — не сдаётся на польском языке другой…

Вхожу в приёмную ректора.

— Господина ректора нет уже, придёт поело пасхи, — отвечает секретарша по-немецки с литовским акцентом.

Около канцелярии ректора развешаны объявления учебной части. Список преподавателей естественно-математического факультета. Ищу знакомые фамилии: Беляев, Гора, Залуцкий, Повиковац, Храпливый… Припоминаю. Храпливый — правая рука львовского губернатора Вехтера. Старался господин Храпливый. Даже сам генерал-губернатор Франк не мог найти для него достойных слов похвалы. Храпливый просьбами и угрозами вымогал у крестьян хлеб для «третьей империи». Он в поте лица организовывал эсэсовцев из янычар униатского вероисповедания. Он собственноручно пломбировал вагоны с украинской рабочей силой для гитлеровской Германии… Герр Храпливый нацист над нацистами, эсэсовец над эсэсовцами, гестаповец над гестаповцами, — бесценный герр Храпливый воскрес на кафедре контролируемого и финансируемого американцами «университета» ЮНРРА!

Полный впечатлений, оставляю тёмные стены дома на острове чудес. В углу вестибюля что-то недвусмысленно щёлкнуло.

Новенький парабеллум, к нему сто патронов. Даёшь шестьсот марок союзническими…

На этот раз продавцом был субъект в чёрном берете андерсовца.

Через улицу направляюсь в редакцию баварского официоза «Зюддейче цейтунг». Седой редактор беспомощно разводит руками:

— У нас масса хлопот с денацификацией. Они перекрашиваются как только могут в христианско-социальные партии, где явных и замаскированных нацистов хоть метлой мети, а тут ещё эти «ди-пи» («дисплейсед персонс», то есть «перемещённые лица»).

Редактор показывает полицейскую хронику за последние два дня. Только по Мюнхену: две кражи и три вооружённых нападения. В каждом из этих случаев были выявлены участники. Это «ди-пи»…

— Но ведь известно, что за незаконное хранение оружия оккупационные власти карают смертной казнью, — осмеливаюсь сказать.

Редактор явно удивлён.

— Кого? «Ди-пи»?

Редактор начинает волноваться. У него на щеках растут багровые пятна.

— Прискорбнее всего то, что и без этих «ди-пи» наша Бавария напоминает теперь Кобленц во время французской революции. Сюда в последний год войны съехались со всего рейха, напуганные бомбардировками и наступлением союзных войск, целые косяки немецких плутократов, то есть самой чёрной реакции из всех реакций мира. Здесь также нашли своё последнее убежище недобитые гитлеровские войска, отборные эсэсовские дивизии. Они теперь называют себя «пиратами эдельвейса» и, словно волки, рыскают в Баварских Альпах.

— А не подумали ли вы, что пираты эдельвейса могут, чего доброго, зацвести и на скалах мюнхенского острова чудес?

— Об этом мог бы, может быть, кое-что сказать президент полиции. Я знаю пока что лишь одно: через этот остров проходит около шестидесяти процентов товаров строго запрещённого чёрного рынка.

Президент полиции также неохотно говорит на эту тему.

— Позавчера в Пасинге под Мюнхеном «ди-пи» в течение одной ночи разворовали целый вагон (десять тонн) юнрравского шоколада. Обыск не дал никаких результатов.

Разузнаю ещё об одной истории. Несколько дней тому назад отряд смешанной американско-немецкой полиции произвёл обыск в одном из лагерей «ди-гги». В полицейских посыпались выстрелы. В результате перестрелки одного «ди-пи» ранили. Его перевезли в лазарет, где его положили под охраной часового. Ночью персонал лазарета услышал выстрел в коридоре. На полу лежал солдат с простреленной головой, а раненого бандита и след простыл. Остров чудес давал знать о себе…

Некоторым комбинаторам из ЮНРРА на руку деятельность этой фашистской малины, хотя бы уже потому, что она даёт неограниченные возможности строить комбинации и набивать свои карманы.

Есть и такие, на кого сегодня показывают пальцем, как на тех, кто в мутной воде комбинации с «ди-пи» хочет ловить свою рыбку. Речь идёт о «Си-ай-си» — отдел американской стратегической службы. О характере этой почтенной организации говорит само её название. Хорошо ли подумали офицеры этой хитроумной и пока ещё всесильной туг организации о том, что палка, которую они смастерили, имеет два конца, нам в данном случае не безразлично. Мы хотим только лишний раз подчеркнуть, что чудес на нашей планете не бывает. Если же джентльмены из «Си-ай-си» своими — деликатно говоря — не джентльменскими методами всё-таки надеются творить «чудеса», то они просчитаются.

Жестоко просчитаются!..

1946

Перевёл В.Щепотев

ГЕРИНГ

Герман Геринг на первый взгляд — не Геринг, а баба, толстая, пятидесятилетняя баба-торговка.