Василий Панкратов - С царём в Тобольске Страница 13

Откуда у вас такие сведения?

— В газетах пишут.

Мало ли что пишут в газетах? Учредительное собрание еще не созвано, и никто не знает, как оно решит этот вопрос, — отвечаю я.

Княжна смутилась и через несколько минут вдруг заявляет:

— Лучше пусть нас вышлют еще дальше куда-нибудь в Сибирь, но не за границу.

Я посмотрел на княжну и невольно задал себе вопрос, что это значит.

— Вам не хочется уезжать из России?

— Лучше в России останемся. Пусть нас сошлют дальше в Сибирь… Вы тоже выбраны в Учредительное собрание?

— Да, — ответил я.

— И вы скоро поедете? Вы можете и не поехать. Кто вместо вас останется здесь?

Я ответил, что, если не пришлют заместителя, должен буду остаться, но употреблю все усилия, чтобы быть в Учредительном собрании.

Не знаю почему, но семья Николая II очень не желала, чтобы я уезжал, — об этом мне не раз говорили фрейлины, Боткин и другие.

Собственно говоря, с падением Временного правительства моя официальная связь с Питером и вообще с Россией прекращалась. Тобольск существовал как бы сам по себе. Никакой переписки ни официальной, ни неофициальной с новой властью у меня не было.

Надежда моя на Учредительное собрание была единственная. С каким нетерпением приходилось ждать этого созыва!

Даже Николай II неоднократно спрашивал: «А скоро ли будет созвано Учредительное собрание?»

Я отвечал уклончиво, ибо сам не имел точных сведений… Да и кто тогда мог ответить на этот вопрос?

Полагаю, что, во всяком случае, не позже начала января.

— Мы с Александрой Федоровной просим вас разрешить священнику отцу Алексею преподавать закон божий нашим младшим детям.

— Ведь с ними занимается сама Александра Федоровна.

— В настоящее время она не может, — возражает бывший царь. — Кроме того, отец Алексей, вероятно, более опытен и сведущ. Александра Федоровна находит, что он был бы очень подходящим преподавателем закона божия. Почему бы вам не разрешить? Приходит же он сюда совершать службу.

«По существу, я сознавал, что просьба самая невинная и почему бы не допустить. Но, помня все происходящее кругом, я никак не мог удовлетворить просьбу бывшего царя, особенно не мог допустить отца Алексея. Насколько удалось присмотреться к нему, он оказался в высшей степени бестактен и несвободен от стяжательства. Это последнее его качество вызывало страшную зависть в дьяконе той же церкви. Он не раз просил меня допускать и его на вечернюю службу в губернаторский дом, чтобы иметь право участвовать в доходах за эту службу. За то, что Алексей служил всенощные в доме губернатора для бывшей царской семьи, он получал 15 рублей и брал себе, не делясь с причтом.

— Я человек бедный, многосемейный, доказывал мне дьякон, — пятнадцать рублей для меня доход. Почему вы даете зарабатывать отцу Алексею, а мне нет? Надо быть справедливым…

— Вы, значит, желаете иметь доход? — спрашиваю я дьякона.

— Разумеется.

— Я полагаю, что с такими же претензиями могут ко мне обратиться и из других церквей города Тобольска. Что же я им должен ответить? Вы понимаете всю нелепость вашей просьбы, даже претензии, — говорю дьякону. Но никакие доказательства не действуют. После этого я просто категорически отказываю ему.

Служитель церкви ушел очень недовольный, не отказавшись, однако, от своего намерения «иметь доход»…

И что же он придумал для достижения этой цели? Так как и священник Алексей остался недоволен моим отказом допустить его законоучительствовать в бывшей царской семье, то они составили заговор против меня. И вот что устроили. Во время молебна 6 декабря, когда вся семья бывшего царя была в церкви, дьякон вдруг ни с того ни с сего громогласно провозглашает многолетнее здравие «их величеств государя императора, государыни императрицы» и т. д. и приводит всех присутствующих в крайнее изумление и возмущение, особенно некоторых из команды. Оно и понятно: никогда такое величание в Тобольске не допускалось и не совершалось. Так как это совершилось в самом конце молебна, я сейчас же подошел к дьякону и спросил: по чьему распоряжению он это сделал?

— Отца Алексея, — ответил тот.

Вызываю также священника, который в полуоблачении вышел ко мне из алтаря. Нас окружили возмущенные солдаты и любопытные свитские.

— Какое вы имели право давать такие распоряжения отцу дьякону? — говорю я священнику.

— А что же тут такого? — отвечает он как-то вызывающе.

Меня это крайне возмутило и даже испугало: возле меня стояли два солдата, сильно возбужденные, и один даже грубо буркнул: «За косы его да вон из церкви…» «Оставьте», — решительно остановил я его.

— Если так, отец Алексей, то знайте, что больше вы не будете служить для семьи бывшего царя, — сказал я священнику.

Тот что-то начал говорить в свое оправдание, но я уже не стал продолжать с ним разговор, ибо в церковь стала набираться посторонняя публика, начался какой-то говор, и дело могло кончиться величайшим скандалом, над попом мог совершиться самосуд. Хорошо, что в этот день в карауле был хороший взвод солдат, он сразу успокоился. Но инцидент этим не кончился.

Весть о происшедшем моментально облетела весь город и, попав в Рабочий клуб, превратилась здесь в величайшее событие. Тобольский Совет, который в то время соединился с городской управой, вмешался в это дело по настоянию Писаревского, Кочаницкого и других. Живо была составлена следственная комиссия, в нее попали и городской голова, и председатель местного гарнизона. В тот же день начались допросы попа и дьякона, которые единогласно показали, что за всенощной в губернаторском доме всегда бывший царь и царица величались «их величествами», что я, комиссар, никогда не протестовал и не запрещал попу это делать. Вот почему в день тезоименитства Николая дьякон провозгласил их величества. По городу уже пошла гулять эта ложь, пригласили меня на допрос. Отец Алексей, улыбаясь, протягивает мне руку как ни в чем не бывало.

— Я вам руки не подам: вы священник, а так беззастенчиво лжете и клевещете, отец Алексей, — говорю я ему в присутствии всех. — Вы утверждаете, что величание их величеств совершалось всякий раз, когда совершалась всенощная. В неправде вас может уличить весь хор, весь отряд, если вашей совести мало. А вы, — обращаюсь к городскому голове и председателю гарнизона, — могли бы меня и не допрашивать, а опросить хотя бы солдат нашего отряда, чтобы убедиться в нелепости и лживости этих обвинений.

Священник посмотрел на меня, дьякон тоже как-то тупо, равнодушно. Последний, впрочем, сейчас же как только я ушел, сознался, что оклеветал меня.

Зачем же вы это сделали? — спросил его председатель гарнизона. — Ведь вы служитель церкви, Христа!

Мне так посоветовал отец Алексей, — ответил дьякон.

Призывают попа. И тот, видя, что дьякон сознался, тоже не выдержал и заявил вместе с дьяконом, что этим способом они хотели скинуть меня, потому что я не дал им увеличить свои доходы службою в семье бывшего царя.

В результате всей этой истории наши солдаты чуть-чуть не избили дурного попа. Хорошо, что своевременно удалось его выпроводить в Ивановский монастырь, а на его место назначить другого для совершения службы в бывшей царской семье.

Я покидаю пост комиссара

Совершился разгон Учредительного собрания, между тем как я оставался в Тобольске, ожидая из Питера делегации, которая была отправлена в Учредительное собрание с моим заявлением. Делегация возвратилась, но с инструкцией местному Совету о ликвидации всех учреждений и организаций Временного правительства. Говорили, что с делегатами Совет Народных Комиссаров собирался отправить мне заместителя, но, не желая вмешиваться в дела Омского Совета, он предоставил решить этот вопрос Омскому областному, приказав переменить весь командный состав и комитет нашего отряда посредством перевыборов.

Семья Николая, очевидно, знала обо всем этом. На смену выбывших старых солдат в отряд были присланы новые, прибывшие из Петрограда. Раздоры в отряде приняли невероятный характер. Мои противники старались выставить причиной всего этого меня, как комиссара, который не устанавливает никаких отношений с центром.

Мои сторонники, солдаты отряда, приходили меня уговаривать, уверяя, что если я соглашусь уступить, то отряд успокоится.

О своем намерении уйти я сообщил прежде всего своему помощнику Вл. А. Никольскому, этому смелому и бескорыстному другу. Затем полковнику Ев. Ст. Кобылинскому. И 24 января 1918 года подал следующее заявление комитету отряда особого назначения:

«В комитет Отряда особого назначения комиссара В. С. Панкратова. Заявление.

Ввиду того, что за последнее время в Отряде особого назначения наблюдается между ротами трение, вызываемое моим отсутствием в Отряде, как комиссара, назначенного еще в августе 1917 года Временным правительством, и не желая углублять этого трения, я — в интересах дела общегосударственной важности — слагаю с себя полномочия и прошу выдать мне письменное подтверждение основательности моей мотивировки.