Давид Бек - Раффи Страница 13

Тела еще дымились. Густая копоть покрывала их. Лишь изредка появлялись бледные языки пламени и, задрожав, закружившись, гасли в гуще дыма. То были последние жалобы, последнее бормотание несчастных…

Внимание толпы привлек подросток, который, не вынеся мучений, вырвался из объятий матери и лежал теперь возле костра. Вдруг кто-то быстро подошел и накинул мокрую накидку на горящую одежду юноши. Потом откинул накидку и стал осторожно раздевать его, ибо одежда все еще жгла тело. Юноша был без сознания, но жизнь еще теплилась в нем. Лицо, волосы, ресницы были опалены.

— Что ты будешь делать с этим щенком, Ахмед? — спросили из толпы.

— Вылечу и усыновлю, — веско ответил Ахмед, старый евнух.

— Гяура?! — с отвращением вскричали со всех сторон.

— Я из него сделаю магометанина.

Хотя старый Ахмед в душе оставался христианином, но сказал так, чтобы не пробудить фанатизма толпы. Услышав о злоключении несчастных крестьян, он поспешил сюда, чтобы оказать им помощь, — если бы было возможно, он бы многим помог, — но до его прихода все уже было кончено… Спасся только этот юноша.

Однако в то самое время, когда пламя еще пожирало горемык, взывающих к милосердию, в это самое время мимо костра проходили двое армян — мелик Франгюл и Давид Отступник. Они быстро смекнули, в чем дело, им-то была понятна причина самоубийства этих людей. Лицо Давида омрачило облако печали, сердце сжалось, он задрожал всем телом, ноги подкосились. Но в нем говорили не только совесть и сострадание: то был страх злодея, увидевшего жертвы своего преступления и тогда только осознавшего меру своей вины. Сжегшие себя люди были жители Татева, отданные во власть мелика Давида. Отступник обложил их высокими налогами, которые они не могли выплатить. Тогда злодей велел забрать их домашнюю утварь, скотину, а покончив с этим, приказал продать магометанам и детей их. Такого варварства не стерпит даже нищий крестьянин. Он предпочтет видеть своих детей мертвыми, чем мусульманами. Жестокость Отступника доходила до зверства. Он терзал армян похуже турка или перса. Доведенные до отчаяния люди хотели обратиться к хану, рассказать о своих бедах и добиться справедливости. Они надеялись найти у хана больше доброты, чем у предателя, ради почестей и богатства изменившего своей вере. Но хитрый мелик закрыл перед ними все ходы, лишил возможности подать хану челобитную. Он подкупил всех, от фаррашбаши до последнего слуги. В стране, где суд вершился устно, где судья был доступен не всем, где не велось никакого следствия и судебного разбирательства, заступничество или злословие придворных играли огромную роль. Они могли направлять волю судьи, который одновременно был владыкой над народом. В их воле также было скрыть все от хана, который мог совсем не знать, что происходит в народе. Крайние беспорядки в управлении страной порождают обычно и исключительные средства для их устранения — уничтожение несправедливой власти во имя восстановления правопорядка. Однако для этого народ должен иметь достаточно моральных и нравственных сил. В ту пору (да и по настоящее время в Персии) народ был настолько сломлен, что решения: «Накину петлю на шею» или «Сожгу себя на глазах у хана» были в порядке вещей. Это было последним средством, к которому в отчаянии прибегали несчастные, чтобы на них обратили внимание. Лукреция, всадив себе в сердце нож, своей смертью протестовала против развратного Рима. Армянский крестьянин, сжигая себя у порога магометанского владыки, восставал против насилия.

— Это дело плохо пахнет, — сказал мелик Франгюл Отступнику, когда они стали свидетелями необычного пожара.

Отступник ничего не ответил. Он думал о том, какое впечатление произведет происшедшее на хана. Изобретал в уме тысячу причин, приводил факты, чтобы оправдаться, когда спросят об этом. Мелика же Франгюла терзала другая мысль — как бы самоубийство крестьян не возбудило у хана чувство сострадания. Это затруднило бы исполнение их замысла — отсрочить или вовсе сорвать выкуп пленных и вернуть князя Тороса домой ни с чем. Проклятые мужики выбрали неудачное время для самосожжения. Сегодня надо было удержать хана в состоянии злобного раздражения. А они смягчили его. Какое сердце не тронут горящие в огне женщины и дети? Подобные мысли проносились в голове у Франгюла, пока они шли к ханскому шатру.

Стоя перед своим шатром, хан смотрел, как несколько евреев тащили железными крючьями обгорелые трупы и, словно падаль, бросали в яму где-то в стороне и засыпали землей. Боясь оскверниться, магометане поручили эту работу «нечистым» евреям, которые по каким-то своим делам приехали в становище хана.

Увидев двух меликов, торжественно приближающихся к нему, хан с насмешливой улыбкой сказал:

— Видели, что выкинули эти безмозглые армяне?

Мелики низко поклонились, улыбка хана подбодрила их. Пользуясь его веселым настроением, Отступник ответил:

— Откуда у армян мозги? Будь они умны, почему бы назывались армянами?

Лесть пришлась по душе хану, он положил руку Давиду Отступнику на плечо и сказал:

— Верно, Багр-бек (так звали его персы), будь они умны, последовали бы твоему примеру. Приняли бы нашу священную веру, жили бы и умерли достойно. Не так ли, мелик Франгюл? — обратился хан к старшему мелику.

Тот вновь поклонился и сказал:

— Да, хан, целую ногу, это так.

Хан прошел в ту часть шатра, что была отведена для заседаний совета — дивана. Опустившись на специально приготовленное для него ложе из дорогих ковров, он пригласил сесть и меликов. Они устроились чуть пониже хана. Из знати рядом с ханом сел только муншибаши, другие остались стоять. В это время мимо шатра проходил старик Ахмед. Движением глаз и бровей он подозвал к себе одного из прислужников хана.

— Салам, — сказал ему главный евнух, — вот тебе двадцать золотых. Обо всем, что будут говорить эти люди, сразу же доложишь мне. — И показал на двух меликов.

— На что мне деньги? — ответил слуга с красивым женоподобным лицом. — Чтобы услужить тебе, я и так готов на все.

— Нет, лучше возьми. Бери, раз говорю, да смотри, не упусти ничего из того, что скажут.

Салам обычно подносил хану кальян и всегда состоял при нем. Юный прислужник и без взятки рад был угодить старому евнуху, гаремному властелину, перед которым дрожали все слуги.

Беспорядочная толпа прошла за ханский шатер, чтобы не бросаться тирану в глаза, и расположилась на траве. У входа остались только фарраши, шатиры и прочие слуги.

Разговор в шатре снова вернулся к армянам.

— Фаррашбаши, — сказал хан, — тебе не известно, почему армяне сожгли себя?

Фаррашбаши подошел, смущенно поклонился, колеблясь и не зная, что