Август Шеноа - Сокровище ювелира Страница 14

Чоколин вскочил и быстро зашагал в сторону горы.

Старухи, казалось, окаменели. Они даже не отозвались на прощальное приветствие цирюльника. Наконец всплеснули руками.

– И такое бывает?

– У нас!

– И Дора!

– Этот нетронутый цветочек!

– И Магда!

– Эта восковая свеча!

– И старый Крупич!

– Гордец и спесивец, он еще сказал моему Андрии на городском совете, будто ему ворона выклевала мозги.

– Еще вечно твердит молодым мастерам в цеху о порядочности!

– Ужас!

– Храни нас бог от смертного греха!

– До свидания, кума Шафраниха! Побегу к пекаревой жене!

– Прощайте, кума! Поищу-ка я своего старика!

И разлетелись кумушки чесать языки.

По пятам за цирюльником двинулся и глупый Ерко. Стараясь остаться незамеченным, он не упускал его из виду. Чоколин шагал в сторону Медведграда. Ерко за ним. Чоколин шагал по лесной тропинке, а Ерко пробирался сквозь зеленую чащу. Чоколин спустился в овраг. Ерко карабкался поверху. У цирюльника в мыслях не было, что у него такая верная стража. Вот они вышли на чищобу – вспаханное поле. Чоколин пошел полем. Ерко крался вдоль ограды из боярышника, просто прилепился парень к брадобрею.

На краю чищобы над кручей стоял развесистый граб. Под ним что-то чернело. Цирюльник спокойно приближался к грабу. От него следовало свернуть в лес по откосу. Вот он подошел к дереву. И вдруг остановился, побледнел, задрожал и, точно его змея ужалила, отскочил в сторону и помчался стрелою в лес. Из кустов шиповника появился Ерко, он поднял настороженно голову, потом лег на землю и пополз к грабу, чтобы посмотреть, в чем дело. Под грабом спал смуглый богатырь с длинными полуседыми усами и густыми бровями. Под серебряными бляхами проглядывала волосатая грудь. Рядом на траве лежал кафтан из черной грубой шестянки, отороченный красным сукном, высокий клобук без полей, плетеная торба. На плече патронташ и тяжелое ружье. По одежде можно было заключить, что это пехотинец народного хорватского войска либо харамия. Оглядев богатыря, немой слегка улыбнулся. Потом пригнул голову к земле и как лисица юркнул в лес, спустился рытвиной с откоса и вскоре нагнал цирюльника. Тот держал путь к Медведграду. Вот он уселся на пень, чтобы перевести дух. Даже и сейчас видно было, что он перепуган насмерть. В этот миг со стороны Медведграда из леса появился всадник – господар Степко.

– Эй, брадобрей какой дьявол тебя здесь носит? – спросил Степко.

– К вам иду, ваша милость! – сказал Грга и поклонился до земли.

– Хочешь накляузничать на моих друзей загребчан? Ну, как они? Лопаются от злости? – Грегорианец захохотал. – Или пришел просить задаток за новости, которые тайком приносишь от разных господ?

– Ни то, ни другое, – ответил цирюльник, – дело касается вас.

– Меня? Послушаем!

– Молодой господин Павел потерял голову!

– Черт! Как же так!

– Оставил ее в лавке золотых дел мастера, у красавицы Доры!

– У загребчанки? Да ты пьян?

– Ни капли во рту не было, ваша милость!

– Стало быть, прямым путем по кривой поехал?

– Зрение у меня острое!

– А ты разве сам видел?

– Собственными глазами!

– Сто чертей!.. Что же?

– Как господин Павел среди бела дня обнимал и целовал ту самую девушку, которой спас жизнь в прошлом году.

– Эх, жаль, что лошади ей голову не проломили! В самом деле видел?

– Как вас!

Степко нахмурился и свирепо натянул повод. Он весь дрожал от ярости.

– Ладно! – отрезал он наконец. – Ступай в Медведград, там тебя накормят и напоят. Я скоро вернусь. Сегодня же отнесешь госпоже Грубаровой в Самобор письмо; можешь рассказать ей все, что видел. А послезавтра чтобы был здесь! А сейчас иди и жди!

Дав коню шпоры, Степко умчался за гору, а Чоколин направился в Медведград. Из-за дуба у обочины вышел на дорогу Ерко и весело зашагал на восток, к Реметскому монастырю, в свое обиталище.

Около двух часов пополудни цирюльник уже торопливо шагал в сторону Самобора. Он нес письмо госпоже Кларе Грубаровой, красавице вдове и владелице самоборского замка. А господар Степко опустив голову разгуливал взад и вперед по своей спальне. Он был озабочен, очень озабочен. Изредка он останавливался у готического окна, оглядывал окрестности и снова принимался ходить.

– Лацко! – крикнул он.

Вошел слуга.

– Дома ли молодой господин?

– Так точно, ваша милость! – ответил слуга.

– Пускай придет! Сейчас же!

– Слушаюсь, ваша милость! – сказал слуга и вышел.

Степко застыл у окна. Он был вне себя. Каждая жилка его дрожала. Хотелось стереть с лица земля Загреб, а с ним и сына. Несколько раз он провел рукой по лбу, потом сгреб бороду и стал ее грызть.

– Замутить нашу чистую кровь в этой луже! – бормотал он. – С ума сошел мальчишка! Совсем обезумел! Разрази его гром! Задушил бы собственными руками!

И, поглаживая длинную бороду, углубился в думы.

«Нет, не то! Тут клин клином не вышибешь! Мальчишка заносчивый: моя кровь, как сказал Врамец! Раздражать шальную голову не гоже – совсем взбесится. Против этого яда поможет только противоядие: тут и пригодится Клара! Молода, красива, богата и к тому же вдова, лукавая вдова, вкусившая от древа познания! Не пуглива, ни глупа, как девушки, как Павел! Отличная приманка! Рыбка должна клюнуть!»

В этот миг медленно отворилась высокая дверь, и в комнату вошел Павел, вид у него был несколько смущенный.

– Приказывайте, государь отец, – смиренно сказал он.

– А, это ты? – бросил Степко, кивнув слегка головой. – Подойди-ка поближе.

Павел подошел. Степко встал перед ним и в упор заглянул сыну в глаза.

– Павел, – сказал он спокойно, – у тебя мозги набекрень. О тебе бог знает что рассказывают. Какая-то горожанка вскружила тебе голову. Так ли это? Ага! Ты бледнеешь! Значит, правда!

– Государь отец!

– Молчи и слушай! Ни к чему все это! Безмозглая ты муха! Я пекусь о славе и могуществе нашего рода, а ты, полуночник, шляешься без дела! Не стыдно ли тебе якшаться с чернью! Первородный наследник славного имени и девица без роду и племени! Если тебе пришла пора жениться, женись! Я не запрещаю. В один миг перед тобой предстанет сотня богатых и благородных невест, да покрасивее твоего цветка с загребской помойки! Простил бы я тебе и шалости, но не с загребчанками. Разве у Грегорианцев мало кметов, а у кметов нет жен? Но тебя понесло именно в Загреб! Я воюю с бюргерской шантрапой, а мой сынок тем временем ласкает и голубит загребскую девку! Так-то ты хочешь прославить наш род! И что дальше? Пойдут бродить по свету байстрюки ювелирши. Фу! Позор!

– Погодите, государь отец! – прервал его юноша, вскинув гордо голову, и его бледное лицо вспыхнуло. – Вы заблуждаетесь! Не грешная кровь меня гонит. Клянусь богом, я не замараю свое имя обманом! Не касайтесь чистого лица, подобного этому ясному небу! Сын глубоко чтит своего родителя, но дворянин обязан отвергать всякую ложь, задевающую чужую честь, особенно если сам оскорбленный не в силах ее защитить. Выслушайте меня милостиво! Вижу, что изветчики вам обо всем донесли, но я расскажу вам больше, подробней. Не умею я притворяться и сдерживать обычая ради свое сердце. Таким родила меня мать, и слава богу! Какую душу вдохнул в меня господь, такую и ношу в себе! Что глаза говорят, тому и верю, куда сердце влечет, туда и иду! Я не монашка, что читает молитвы, а думает о черте! Что вы хотите? Душа моя отступилась от господских повадок! Я живу среди людей, и они для меня закон. Глаза мне указали на Крупичеву Дору, и душа моя потянулась к Доре. Когда я вырвал ее полумертвую из рук смерти, когда держал в своих объятиях, сердце мое забилось, как ретивый конь! А душа сказала: «Погляди, не такой же белый и гладкий у нее лоб, как и у тех, кто живет в дворцах вельмож? Не так же ли шелковисты ее косы, пухлы и мягки губы, тонки и округлы пальчики, как у гордых дам, которых ты видишь в отцовском замке?» Да, сто раз да, отстукивало мне сердце. И я всем сердцем и душою отдался девушке, но знай, мое пылкое сердце в твердой броне порядочности и почтения.

Кровь бросилась Степко в лицо.

– Эй, сударь, уж больно ты занесся! Какой пьяный монах научил тебя этакой проповеди? – подавляя гнев улыбкой, сказал Грегорианец.

– Сердце, отец, сердце!

– А ведь ты как будто мой сын, моя кровь, Грегорианец? Потомок Грегорианца, прославившего митру епископов Загреба. Клянусь богом, если бы благородство твоего лица не свидетельствовало, от какой лозы ты произрос, я бы усомнился, что твоя мать зачала тебя от законного мужа.

– Отец, не надо!

– Или в самом деле тебе захотелось в цех лавочников, безумец? Поглядел бы я, как бы ты копал геройской саблей огород трудолюбивого тестя или возил на своем сером мелочной товар на ярмарку, выкрикивая: «Купите, купите красного товару, за грош, за два!» Но этого не будет, клянусь, не будет! Павел, ты знаешь, каков твой отец! Тверд, как железо! Смотри, чтоб это железо не накалилось добела, не бросай помочей, на которых водит тебя отцовская рука, иначе, клянусь богом, если и впредь будешь захаживать к этой девке, я натравлю на тебя собак!