Дэвид Лоудз - Генрих VIII и его королевы Страница 14

и заканчивается знаменитыми словами

Повязка шею обвивает ей,Где вышиты алмазами слова:«Не тронь меня, мне Цезарь — господин,И укротит меня лишь он один»[53]

(Пер. В. Рогова)

был написан намного позже и мог быть ответом на сообщение о ее смерти. Более того, все сохранившиеся стихотворения, посвященные этому сюжету, содержат недвусмысленные и «политически корректные» намеки на тот факт, что обожаемая возлюбленная неприкосновенна — и не запятнана. Следовательно, история о том, что Уайет был предшественником своего господина и был увлечен дамой сомнительной нравственности, должна быть отброшена. Вели ли Уайет и король с Анной одну и ту же игру в одно и то же время — так и останется неясным. Это возможно, и могли даже быть некоторые осложнения, но единственное сообщение об этом поступило спустя много лет от Анны Заух, бывшей служанки, и связано с кражей Уайетом безделушки — обычного приема в куртуазной любовной игре.

На этой стадии влечение Генриха к Анне Болейн, возможно, было скорее связано с затянувшимся периодом его сексуального воздержания, чем с какими-либо решениями относительно женитьбы. Но в этом трудно быть уверенными, потому что в то самое время произошли два события. Враги Анны позже представляли их как причину и следствие, но это безусловно неверно. Король периодически, в течение почти десяти лет, печально размышлял на тему деторождения, в особенности сыновей. Со времени рождения Генри Фитцроя в 1519 году он все более убеждался в том, что его союз с Екатериной навлек какой-то божественный гнев. Он, разумеется, знал, что существовало церковное препятствие их браку, которое было все-таки благополучно преодолено, и в 1521 году он написал книгу против немецкого еретика Мартина Лютера, содержащую великодушное признание полноты папской власти. Однако книга «Assertio septem sacramentorum» была далеко не случайным сочинением, написанным в надежде укрепить папский титул, и вовсе не обязательно отражала во всей полноте убеждения короля. Критика папства была широко распространена в начале 1520-х годов, и не только среди еретиков. Некоторые из опекаемых Генрихом гуманистов были настроены явно нелицеприятно в отношении римской курии в современную эпоху. Предмет стольких восторгов, Эразм даже опубликовал в 1513 году особенно злую сатиру под названием «Julius exclusus e coelis» против самого папы, который разрешал брак между родственниками. Более того, король считал себя хорошим теологом и хорошо знал свою Библию, следуя современному образовательному стандарту. И неудивительно, что он все больше убеждался в том, что несет на себе проклятье, обозначенное в книге Левита (20:21), как человек, взявший в жены вдову своего брата, и все более сомневался в действенности папского разрешения.

Существовали, как он должен был понимать, два главных возражения против его оценки данной ситуации. Одно было связано с так называемым «levirate» (законом о вдове брата) в книге Второзаконие, который предписывал мужчине жениться на вдове своего брата, если первый союз был бездетным. Второе было связано с тем фактом, что брак с Екатериной не был бездетным. У них была здоровая, хоть и недостаточно развитая для своего возраста, дочь. Первое возражение можно было не принимать во внимание на том основании, что книга Второзаконие полна противоречий, а второе было опровергнуто одним знатоком еврейской культуры, Робертом Уэйкфилдом, который сделал перевод книги Левит, опровергающий перевод Вульгаты. Обычно считалось, что в подлинном еврейском тексте сказано: «если у них не будет детей», но на самом деле — «если у них не будет сыновей»[54]. К 1527 году он со всей страстью своей упрямой натуры убедил себя, что нарушил божественный закон, женившись на Екатерине, и что папа бессилен устранить подобное препятствие. Это оказалось по многим причинам катастрофическим открытием. Во-первых, оно обострило конфликт с королевой, которая, наоборот, была убеждена, что ее брак был свершен именно на небесах, и считала сомнения своего мужа, если только они не лицемерны, заведомо кощунственными. Во-вторых, это означало, что предшественник нынешнего папы действовал ultra vires и предписывал курии библейские толкования. Наконец, это влекло за собой отрицание других, менее значимых канонических формальностей, что, однако, обеспечивало большую вероятность успеха. В действительности вся эта история «великого дела» короля — это история самоуверенного человека, который сам лишил себя возможностей успешного разрешения конфликта ошибочной тактикой и ненужными провокациями. Вероятно, к 1530 году Генрих не мог получить разумного совета и не понимал реальной политической ситуации, с которой он столкнулся.

Насколько важным фактором в этой ситуации стала Анна, не вполне ясно. К сентябрю 1527 года он начал серьезно размышлять о повторном браке, но предшествовала ли этому какая-то попытка обольщения, неизвестно. Традиционный сюжет состоит в том, что Генрих предложил Анне возможность сменить свою сестру в его постели, а она якобы отказалась, настаивая на браке и таким образом подталкивая короля к аннулированию нынешнего брака[55]. Однако представляется вполне вероятным, что король счел свой брак недействительным по крайней мере к концу 1526 года, и не сохранилось никаких точных сведений о его планах, если только он их имел. Весной 1527 года несколько разрозненных фактов начали складываться в сюжет. Кардинал Уолси был заинтересован в укреплении связей с Францией, и вновь возник вопрос о французском супруге для принцессы Марии. Сам Франциск, овдовевший в 1524 году, серьезно отнесся к этому проекту, и уже это было достаточным доказательством того, что политическое влияние Екатерины было сведено к нулю[56]. Однако к февралю 1527 года возник более приемлемый проект брака с его вторым сыном, Генрихом, герцогом Орлеанским. Считалось, что этому браку будет в высшей степени способствовать папа, желающий ослабить имперскую власть в Северной Италии, а Генриху самому не терпелось наладить отношения с Римом. Французы стремились устроить этот брак и желали завладеть принцессой незамедлительно. Уолси, однако, этого не позволил, и послы, повидавшие принцессу Марию в апреле, с этим согласились. Они сочли, что она не будет готова к брачному ложу по крайней мере еще в течение трех лет. Между тем пожелали убедиться, что она все еще остается наследницей Генриха. Это был обычный прием при заключении сделки, вовсе не означавший, что они получили какую-то тайную информацию об изменении позиций короля. Но при создавшихся обстоятельствах такие расспросы были щекотливыми. Уолси постарался их заверить, но в весьма туманных выражениях, и договор, предоставлявший свободу обеим сторонам, был подписан 18 апреля.

Прежде чем он мог быть ратифицирован, из Италии пришли плохие новости. В начале мая имперская армия подняла мятеж и предприняла яростную атаку, захватив город Рим и заключив папу в Кастель Сан-Анджело. Нет основания считать, что сам император был причастен к этим злодеяниям, но все это чрезвычайно укрепило его позиции, и Климент VII теперь не мог сделать ни одного движения без его разрешения. По иронии судьбы, именно в это время Уолси, в соответствии с тайным сговором, призвал Генриха к ответу за грех сожительства с женой своего брата, продолжавшийся в течение восемнадцати лет.

Екатерина не была информирована об этом поступке и ничего об этом не узнала. Дело было не в том, что король пытался добиться аннулирования тайно — это было бы невозможно по закону — но в том, что ему хотелось заручиться какими-то конфиденциальными мнениями по поводу своей ситуации, прежде чем решиться на ее публичное оглашение. Если он ждал восторженного одобрения, то ошибся. Мнения и представителей канонического права, и главных епископов разделились[57]. Все согласились с тем, что подобный союз есть кровосмешение, но консенсус в связи со статусом вдовы брата и действенностью папского разрешения не был достигнут. Между 17 и 31 мая было проведено несколько заседаний, но 1 июня поступили сообщения из Рима, и тайный суд был спешно прекращен. В создавшейся ситуации не было никакой надежды на то, что в Риме будет подписан вердикт против Екатерины. Уолси, однако, всю эту ситуацию оценивал противоположным образом. Поскольку Климент временно был hors de combat, он мог собрать в Авиньоне группу кардиналов, объявить о временном управлении Церковью и решить несколько срочных дел, в том числе аннулирование брака английского короля. Такой план мог бы успешно осуществиться, если бы Генрих хранил свои намерения в секрете. Однако то ли потому, что он стыдился своего лицемерия, то ли потому, что ему попросту не терпелось, но 22 июня он поставил Екатерину перед фактом, что они на самом деле никогда не были женаты. Едва ли он мог допустить более грубую ошибку. На этой стадии королева, возможно, не подозревала об Анне Болейн, и в сущности не о чем особенно было подозревать, так что честное обсуждение проблемы и расчет на ее содействие могли бы дать совершенно иной результат. Как бы то ни было, последовала первая в высшей степени бурная сцена, а вслед за нею — железная решимость защищать каждый дюйм пути, ведущего к грозящему аннулированию. Нескромность короля к тому же выбила почву из-под ног его канцлера. Прежде чем Уолси успел собрать кардиналов, от которых надеялся получить поддержку своего проекта, император уже был предупрежден о том, что за этим стояло. Один из немногих уцелевших испанских слуг Екатерины, человек, по имени Фелипес, был отправлен к Карлу в Вальядолид и добрался до него к концу июля[58]. Генрих знал о миссии Фелипеса и отдал приказы о том, чтобы он был задержан, но испанец ускользнул от своих преследователей, быстро добравшись морем. Император отреагировал с неожиданной поспешностью и, кажется, был действительно шокирован угрозой своей семейной чести. Он немедленно пообещал Екатерине свою полную поддержку, написал Генриху, прося его отказаться от своего намерения, и папе, настаивая, чтобы тот лишил Уолси всякой возможности рассматривать это дело.