Ольга Погодина-Кузмина - Герой Страница 14

– Ирина, воды! Послать за доктором!

Поднялась суета, над которой прозвучал торжествующий голос Терещенко.

– Николай отрекся… Наконец началось!

Графиня Зубцова прижала к губам руку в серой замшевой перчатке.

– Боже мой… Что будет с императрицей?

Глава 11

Договор

По ночам, иногда и наяву Андрей Куликов переживал эпизоды чужой жизни, полной тревог и глубоких чувств, которых сам он никогда не испытывал. Как ни пытался он убедить себя, что это всего лишь игра воображения, разбуженного находкой «руссо-балта» и романтическим воздействием парижского воздуха, это не объясняло реалистической силы видений. Понять, почему картины прошлого являются ему в таких мельчайших подробностях, о которых он и не догадывался до этого момента, Андрей не мог.

На душе лежал и еще один груз – осознание того, что он поступает против совести. За эти дни он успел еще два раза встретиться с княгиней Езерской, снова осмотрел автомобиль и составил экспертное заключение. Мишель, прилетевший в Париж накануне, изучил и одобрил бумаги. Андрей заикнулся было о том, что коллекционный «руссо-балт» стоит намного дороже трехсот тысяч долларов, и чтобы выяснить это, достаточно посмотреть пару сайтов в Интернете. Но Мишель не разделял его беспокойства.

– Я говорил с княгиней, вы произвели нужное впечатление – молодой, простодушный. Она доверяет вам. Смотрите на вещи с правильного ракурса. Княгине давно пора очистить гараж от старой рухляди, и мы поможем ей в этом. Пусть скажет спасибо, что я плачу триста тысяч, другой на моем месте отделался бы и десятью.

– Но ведь рано или поздно она узнает настоящую цену машины, – возражал Андрей. – Она может оспорить сделку.

– Пускай попробует! Нет уж, что ко мне попало, то я не выпущу из рук, – Мишель уставился на Куликова тяжелым и пронзительным взглядом серо-зеленых глаз. – Я плачу хорошие комиссионные. Они утешат вашу совесть, если вы об этом.

Андрей вспоминал этот разговор в небольшой и уютной гостиной княгини, сидя у стола, покрытого вязаной скатертью. Лица со старинных фотографий, развешанных по стенам комнаты, смотрели на него как будто с укоризной. С чувством вины он наблюдал, как Езерская расставляет чашки, приносит из кухни домашнее угощение – ароматные булочки, варенье, яблочный пирог.

Мишель, как всегда невозмутимый, стоял у окна с сигаретой. Лев Эммануилович угощал компанию очередным рассказом о своих мифических родственниках.

– В нашей семье было несколько знаменитостей. Например, мой двоюродный брат бросился с Эйфелевой башни. О нем говорил весь Париж…

– Андрей, вы любите чай с ромашкой? – заботливо спросила Езерская. Куликов кивнул, отводя глаза.

Булочки, варенье, чашки из сервиза с золотым ободком – все это так напоминало детство, каникулы у бабушки. Что, если бы его бабулю или мать вот так же обманул какой-нибудь «молодой и простодушный» советчик?

Но Мишель выразительно посмотрел на Андрея: «начинай», и Куликов раскрыл папку с документами.

– Елизавета Ивановна, вот… я подготовил экспертное заключение.

Чиж шумно отхлебывал чай, с аппетитом уминая второй кусок пирога. «Его-то не мучит совесть, – подумал Андрей. – Хотя, он и не готовил липовых заключений».

Езерская внимательно изучила бумаги, подняла глаза. Андрей уже не мог выносить ее всегдашней сдержанной улыбки.

– Ну что ж, триста тысяч – большие деньги…

Мишель поднялся, открыл свой портфель.

– Предлагаю не откладывать с подписанием договора.

Тут же на столе рядом с булочками явился договор на продажу машины и толстенькая пачка купюр, которые Мишель положил сверху.

– Здесь аванс, ваши тридцать процентов…

Езерская смотрела на Андрея, словно чего-то ждала от него – слова, поступка. Чиж невозмутимо поглощал пирог.

– Да, деньги мне очень нужны, – княгиня повернулась к Мишелю Теренсу. – Дом сильно пострадал, но что-то еще можно спасти…

Чиж пояснил:

– Княгиня занялась восстановлением родовой усадьбы, так сказать, дворянского гнезда. Тургенев, знаете ли, Бунин – все это описано у классиков. Дядя моей жены тоже был писателем…

Езерская с улыбкой покачала головой.

– Лев Эммануилович смеется над моей затеей – на это нужны миллионы!

Мишель придвинул к ней договор, достал из кармана авторучку с золотым пером.

– Елизавета Ивановна, подписывайте – и деньги ваши.

Езерская взяла авторучку и готовилась прикоснуться к бумаге.

В душе Андрея разворачивалась мучительная борьба. Он видел перед собой лицо княжны Веры. В ее взгляде читалась печальная укоризна. Черты ее стали таять в воздухе, и Андрей понял, что она готова исчезнуть из его снов и реальности навсегда.

– Не подписывайте! – воскликнул Андрей Куликов и, выхватив договор, порвал его раньше, чем Мишель успел что-то сделать.

– Что это за выходка? Что вы себе позволяете?! – опомнился коммерсант.

Андрей бросил смятый договор на стол.

– Елизавета Ивановна, я вас обманул – простите, если можете. Ваша машина стоит больше трехсот тысяч. Намного больше. Вы можете продать ее с аукциона… за два, три миллиона. Это очень редкий и очень ценный автомобиль. Коллекционеры охотятся за ним по всему свету.

Езерская улыбалась растерянно, Чиж внимательно смотрел на Куликова из-под очков. Андрей снял со спинки стула свой рюкзак и направился к двери. Мишель преградил ему дорогу; серо-зеленые глаза горели бешенством. Он прошипел:

– Ты еще пожалеешь об этом, щенок!

И тут же обратился ко Льву Эммануиловичу.

– Выйдем-ка, поговорим?

Чиж, исполненный достоинства, поднялся во весь свой небольшой рост. Чашка дрожала в его руке, но голос прозвучал весьма твердо.

– Я еще не допил свой чай.

Глава 12

Барон фон Ливен

Князя Чернышева отпевали в храме Воскресения на Смоленском кладбище. Провожающих было немного, и речи на могиле, и разговоры вокруг шли не столько о покойном, сколько о положении на фронтах, о голодных бунтах, поджогах, неясной будущности. Генералы при звездах и дамы в душистых мехах распрощались у ворот, расселись по экипажам. Ехали по вымершим проспектам, усыпанным обрывками листовок и объявлений нового правительства. Полоскались на промозглом ветру красные полотнища, агитировали за Интернационал, за избирательные права для женщин. Пробегали бродячие псы, скакал к Таврическому взвод казаков. Лежал на мостовой мертвец, едва прикрытый рогожей, с торчащими вверх босыми ступнями. Тело караулил жандарм.

Дамы закрывали лица платками, генералы кивали седыми бородками: «Последние времена».

От Чернышевых Долматов с фон Ливеном вышли уже в десятом часу. Барон позвал ехать в Удельную, где всю войну не закрывалась ресторация с цыганами. Там подавали в чайниках запрещенную сухим законом водку, варили ханжу с опием. Долматов подумал и согласился – не хотелось сейчас возвращаться в офицерскую гостиницу, быть одному со своими мрачными мыслями.

По дороге Ливен рассказывал о нравах молодых штабных офицеров, которые нынче с коньяка все перешли на кокаин и морфий, а в содержанки берут теперь не толстых немок и расчетливых француженок, а дворянских дочек, измученных голодом чистеньких гимназисток.

– Библейские времена, Долматов. Иной раз думаешь, где там Саваоф, что ж он медлит?

– Я не узнаю Петербурга, – признался Долматов. – Как все разрушено, искалечено. Витрины забиты досками. Словно попал в другой город.

– Он и есть другой город, – рассмеялся Ливен. – Петроград! Да только и сюда бегут людишки, в деревнях-то еще страшней. Знали поручика Шингарева? После ранения уехал в свое имение в Орловской губернии.

– И что с ним? – спросил Долматов, уже ожидая худого завершения.

– Отказался отдать крестьянам под вырубку парк со столетними дубами. Сожгли ночью. Его, престарелую мать, жену, десятилетнюю дочь и сына-младенца. Вот он весь перед нами, народ-богоносец. Вот такая ему нужна «земля и воля». Жечь, грабить, убивать.

– Во всем виновата война, – ответил ротмистр.

Извозчика обогнала пролетка. Нетрезвая компания чиновников и студентов, очевидно, направлялась в то же заведение. С ними были женщины.

– Да здравствует свободная Россия! – размахивая кружевным предметом дамского туалета, кричал, надсаживая голос, юноша в очках.

– Ура, господа! – вторил ему человечек в клетчатом костюме, с мефистофельской бородкой. – У нас будет такая революция, какой еще нигде не видали! Все будем висеть на фонарях, господа!

– Газетчики, – барон длинно сплюнул в сторону обогнавшей их пролетки.

Подъехали к деревянному длинному дому с резными наличниками. Лакей в фартуке подбежал, стал помогать швейцару высаживать из экипажа подвыпивших гостей. Нищий на костыле, в латаной солдатской шинельке, просил подаяния у крыльца. Проходящий газетчик толкнул его, да так сильно, что калека повалился под ноги мохнатой извозчичьей лошади. Долматов едва успел выдернуть хромого из-под копыт. Не найдя медных монет, сунул ему в руку серебряный рубль.