Николай Никитин - Северная Аврора Страница 14

Помимо промыслов, крестьяне занимались земледелием и скотоводством. Сеяли рожь, ячмень, овес, коноплю, картофель, горох. Плодородием онежская земля не может похвастаться. Хозяйство вели только для себя. Люди Севера привыкли держаться свободно. Наряду с этой привычкой здесь до сих пор были сильны старые, даже древние понятия, связанные с религией и дошедшие до нового времени через столетия. В этом таежном крае еще жила память о протопопе Аввакуме, и, несмотря на то, что повсюду были православные церкви, многие люди скрытно держались за старую веру и, проклиная патриарха Никона, уважали и чтили только старые церковные книги и старый церковный обряд.

Таежный лес, болотная ягода, кочковатые торфяные поля, угрюмые люди да извечно холодный ветерок, несмотря на летнее солнце, – вот чем встретила Онега отряд Фролова.

Бойцы помогали крестьянам. Сельские работы не мешали военным занятиям: рытью окопов, обучению винтовочной и пулеметной стрельбе, метанию гранат.

Фролов созвал крестьян и бойцов на митинг. Он рассказал им о планах империалистов. Валерий Сергунько произнес горячую речь об опасности, нависшей над таежным краем. Но эти слова многим крестьянам показались странными. Людям не верилось, что даже здесь, в тайге, могут появиться чужеземцы.

Андрей и Сергунько жили на дворе у Нестеровых. Вечерами, когда Драницына и Фролова не было дома, Андрей сидел в избушке, слушал рассказы старика. Тихон часто покрикивал на Любу, но Андрей понимал, что без нее хозяйство развалилось бы. Всем в доме управляла она.

Люба порой разговаривала со стариком свысока, и тогда Тихон огрызался – полусерьезно, полуснисходительно.

Однажды, укладываясь спать на сеновале, Андрей и Валерий разговорились о Тихоне и его снохе.

– Любка – полная хозяйка в доме, – заявил Валерий. – Старик от нее все стерпит.

– Почему стерпит? – спросил Андрей.

– Боится, как бы не ушла от него. Не сладко старику одному оставаться.

Сквозь разметанную кое-где крышу сеновала виднелось небо. Тихая ночь как будто приглашала молодых людей позабыть о войне со всеми ее тяготами. В такие ночи хорошо поговорить по душам. Но сегодня Сергунько, видимо, не был расположен к разговорам. Он повернулся к приятелю спиной.

Андрей любил разговаривать с Валерием, хотя каждый их разговор непременно кончался спором. Сильная воля Валерия, резко выраженный характер, полное пренебрежение к тому, что не соответствовало его взглядам, вызывали в Андрее острое чувство недовольства собой. Он пытался утешить себя тем, что если бы его жизнь сложилась так, как жизнь Валерия, то и у него был бы такой же резкий и сильный характер, которому он завидовал и который хотел бы выработать в себе…

Валерию Сергунько с одиннадцати лет пришлось работать в переплетной мастерской вместе с отцом. Работа была не из легких, но, несмотря на это, Валерий тайком от родителей посещал вечерние классы городского училища и читал революционные книги. Когда в Петербурге стали создавать Красную гвардию, Сергунько одним из первых записался в отряд Нарвского района. Он уже воевал с юнкерами, участвовал в облавах на буржуев, производил обыски, водил контрреволюционеров в Чека, на Гороховую, сражался с немцами возле станции Дно, был ранен… Он испытал многое из того, что было еще неизвестно Андрею, и в то же время мог поговорить обо всем: о политике, о стихах, о любви. Суждения его подчас были наивны, но Андрей, искренне полюбивший Валерия, завидовал его прямолинейности, и хотя часто с ним не соглашался, но всегда признавал его превосходство над собой.

– Ну, давай спать, – сказал Валерий своему новому приятелю.

В сарай вошла Люба. В просвете распахнувшихся дверей Андрей увидел ее силуэт. Неслышно набрав большую охапку сена, Люба вышла. Валерий приподнялся на локте и посмотрел ей вслед. То же самое сделал и Андрей. В бледном свете северной ночи фигура Любы казалась еще более тонкой, почти прозрачной. Когда она поднимала на плечо охапку сена, сарафан приподнялся, обнажив стройные белые ноги.

– Хороша… – вздохнув, сказал Валерий.

– Да… В ней есть что-то тургеневское.

Валерий усмехнулся.

– Опять завел свою интеллигентщину!

На этот раз Андрей разозлился.

– Ничего позорного в этом не вижу! – с неожиданным для самого себя раздражением сказал он. – Гораздо хуже быть полуинтеллигентом…

– Это я полуинтеллигент?

– Да, ты.

– А кто виноват?… – насмешливо спросил Валерий. – Ваш мир, ваш строй.

– Мои родители не лавочники и не бароны! – взволнованно возразил Андрей. – Я учился на свои собственные трудовые гроши!..

– Скажите пожалуйста… Ах, как ужасно! Да ежели бы твой отец имел на руках восемь ртов, не видать бы тебе университета. Тебя поощряли! А я получал подзатыльники… На мои гроши хлеб покупали!

Чтобы окончательно уничтожить Андрея, Валерий прибавил:

– Тургенев? Ахи да охи? Нежная любовь? Вот вчера Сенька мне говорил, будто он с ней гуляет.

– Какой Сенька? – растерянно пробормотал Андрей.

– Парень из деревни. А в общем, ну тебя к черту!.. Завтра с шести часов стрельба… Это тебе не Тургенев!

Он снова повернулся спиной к Андрею и через минуту уже похрапывал. Андрей же долго не мог заснуть. «Нет! – думал он. – Этого не может быть! Врет Сенька… Этого не может быть!»

3

Покосы и уборка уже кончились. Клочки сена валялись повсюду. В этом году травы поднялись поздно, вторая половина июля была дождливой и холодной, с косьбой запоздали. Но и за Ческой, в полях, и на лесных опушках теперь уже стояли стога, точно длинные ржаные ковриги. Сараи были доверху набиты сеном. Деревня надежно запаслась кормами для скота.

По вечерам молодежь гуляла. Вперемежку с деревенскими парнями стайками ходили по улице и бойцы.

Женщины в праздничных сарафанах либо в сборчатых широких юбках и в пестрых кофтах с узкими рукавами сидели возле изб на завалинках и судачили.

Однажды вечером Андрей увидел на улице чернобровую полную девушку в кокошнике. Он уже знал, что это Калерия, дочь Мелосеева. После петровок ее просватали за Сеньку-плотовщика, самого отчаянного парня на деревне. Вскоре ожидалась их свадьба. Люди и вправду болтали, будто до Калерии Сенька бегал к Любе, но Андрей по-прежнему не верил этому.

Калерия шла с подругами. Вслед за ними плелся Пашка, приятель Семена, босиком и с гармонью. Возле церкви толпился народ. Через раскрытые двери церковного притвора виден был иконостас, озаренный немногими свечами. Из церкви доносился запах ладана, слышны были возгласы священника, пение стариков и визгливый голос Мелосеева, стоявшего на клиросе. Всенощная уже кончалась.

Гармонист, проходивший мимо церкви, не стесняясь, пел свое:

По Москве Сенька гуляет,Извозчика нанимает,Извозчика не нашел,Сам заплакал да пошел,Ко товарищу зашел.Ты, товарищ дорогой,Сядь, подумаем со мной.Уж я думал, передумал,Кого к Любушке послать,Кому Любушке сказать,Что женюся на другой,На богатой, на чужой.

Калерия обернулась и погрозила гармонисту кулаком.

– Доехало, – засмеялись бабы на завалинке. – Кошку бьют, невестке наметки дают.

С выгона показалось стадо. Впереди него неторопливо шел бык с железным кольцом, пропущенным сквозь ноздри. Позади стада брели пастухи в лаптях, с батогами. Стога курились от сырости. Мычали коровы, позвякивали колокольчики.

За линией окопов, вырытых неподалеку от деревни, отряд выставлял дозоры. Они либо углублялись на две или на три версты в лес, либо подходили к грунтовой дороге, идущей сюда из города Онеги. В этих же местах лежали по канавам секреты. Каждый секрет состоял из двух человек.

Старшим одного из секретов сегодня был назначен Иван Жарнильский. Вместе с молодым бойцом Маркиным он подошел к логовинке пересохшего ручья, протекавшего неподалеку от берега реки Онеги. Обменявшись с товарищами паролем и отзывом, они залегли. Жарнильский выкопал в сене пещерку с таким расчетом, чтобы просматривалась дорога и кусок поля за ней.

Лежавший рядом с ним Маркин зевнул во весь рот и сладко потянулся.

– Раззевался, как лошадь! – с досадой сказал ему Иван. – Рановато! Нам до полночи тут барабанить. Ты на природу любуйся. Смотри, как хорошо!

– Вода да кочки… – вяло, со скукой в голосе отозвался Маркин.

– Ну, и довольно, – сказал Иван. – Для красоты много не надо.

– Неправильно Драницын дежурство распределил, – сказал Маркин. – Отдежурим до полночи, а в четыре опять заступать. Дорога, то да се… Факт, не зыспишься.

– Зато сразу отделаемся. И с колокольни долой. Живи, как хочешь, цельные сутки… Пойдем, Маркин, завтра рыбку половим. Я вчера из проволоки крючки обточил. Славные вышли крючки!.. Ты удить любишь?

Но Маркин будто и не слыхал его. Вынув кисет, он кое-как слепил цигарку и подал табак Жарнильскому.

Над болотом поднимался густой туман.