Евгений Сухов - Тайная любовь княгини Страница 14

— Боя желаю, — коротко отвечал конюший.

— Вижу, что примирения у вас не получится. Тогда хочу спросить, чем драться желаете? Мечами или палками?

— А я с ним и на кулаках слажу, — произнес окольничий.

— Что ж, на кулаках, так на кулаках, — согласился Овчина.

В дело вступил Андрей Шуйский:

— Пусть божий суд решит, кто прав, а кто виновен. Кто в живых останется, того, знать, господь своей дланью от удара прикрыл. Деньгу я получу с виноватой стороны. А теперь скидайте охабни и заворачивайте рукава. А вы, ротозеи, не мешайте поединщикам. Если надумаете неправдой тревожить, так с каждого зачинщика по алтыну возьму, — пригрозил князь кулаком в сторону зевак, среди которых были холопы и Батурлина, и Оболенского.

Андрей Шуйский не однажды становился свидетелем того, как челядь немедленно вступалась за хозяина, когда видела, что тому приходилось туго. И тогда поединок больше напоминал побоище, чем божий суд. В ход шли не только камни, подобранные под ногами, но и длинные колья, вырванные из плетней.

— Как же мы смеем, боярин, — ухмылялись холопы, пряча под тулупами аршинные дубины, — на то оно и божий суд.

Шуйский, однако, не сомневался, что слова их — пустые.

— Знаю я вас, бесов. Такую свалку можете учинить, что и спросить потом будет не с кого. Яшка! — окликнул князь легконогого подьячего, который никак не мог устоять на месте и напоминал козленка, прыгающего под веселую дуду. — Веди скоморохов с медведями.

— Слушаюсь, боярин. — И подьячий юркнул в заросли ивняка.

Через минуту раздался медвежий рык и треск поломанных сучьев.

— Вот что я вам скажу, — князь Шуйский строго оглядел зевак, — ежели вы надумаете в поединок встревать, то медведя на вас напущу, а он уж сумеет вас разогнать. Понятно ли глаголю?

— Как же не понять, боярин, — мрачно отозвался за всех московитов бородач, с опаской поглядывая на огромного зверюгу.

Медведь заинтересованным зрителем уселся неподалеку от поединщиков и принялся терпеливо дожидаться боя.

— А теперь сходитесь!

Молодцы медленно двинулись навстречу друг другу. Своим осторожным приближением они напоминали бойцовских петухов, которые пристально выбирали место, чтобы клюнуть супротивника пошибче. Петушиной была даже поступь: грудь крута, ноги врастопырку, движения кругами.

Андрей Батурлин ударил первым, и, если бы Овчина замешкался хоть на мгновение и не отстранился назад, кулак нападавшего встретил бы грудь конюшего.

— Что же это ты, окольничий, так неловок? — надсмехался Иван. — Или я так мал, что ты в меня даже попасть не можешь?

Зыркнул сердито Батурлин и повыше закатал сползший с локтя рукав.

— А ты, я вижу, пересмешник, князь. Да недолго тебе шутковать.

Окольничий с силой выбросил руку вперед, стараясь угодить Оболенскому в корпус, но князь опять умело уклонился, пропустив кулак Батурлина над самым плечом.

— Ты все бахвалился, что знатный кулачный боец, так где же твоя удаль, окольничий? Может, ты ее всю в корчме поразменял?

Об Андрее Батурлине и вправду ходила молва о том, что он удалой боец и за два стакана красного вина готов принять участие в любой драке. Не однажды ему приходилось на божьем суде отстаивать правду истца. И не однажды после божьего судилища его противника сносили сразу в церковь.

Предстоящий спор многим виделся неинтересным — слишком несоразмерными казались силы. Ясно было, что против такого искусного драчуна, как Батурлин, князю Оболенскому, который привык больше распоряжаться, чем размахивать кулаками, не устоять. Впрочем, некоторые вспоминали о том, что рос Иван Федорович бедовым детиной и в юности шага не делал без того, чтобы не стукнуть кому-нибудь в ухо.

А тем временем князь уверенно уходил от ударов, то пригибаясь, то отклоняя корпус в сторону, и постепенно такими действиями выматывал противника. Он постоянно оказывался в самом неудобном для окольничего месте: то заходил сбоку, то вдруг отскакивал далеко назад, а то забегал за спину.

Московиты боялись пропустить даже мгновение поединка. Теперь всем стало понятно, что Батурлин повстречал куда более умелого поединщика, чем он сам, который забавляется с ним, как молодая лисица с пойманной полевкой.

Совсем немногие подозревали о таком исходе боя с самого начала. Это были люди, которые знали, что князь Оболенский в отрочестве два года воспитывался в монастыре у суровых схимников. А среди них оказалось немало бывших ратников, которые чтили кулачные бои так же свято, как ежедневные молитвы. И, выйдя из обители, юноша научился не только правильно вытягивать «Отче наш», но еще и крепко раздавать оплеухи обидчикам. Это мастерство, приобретенное за стенами божественной твердыни, не однажды выручало его в немилосердных схватках.

Андрей Батурлин изрядно подустал; теперь он старался бить наверняка, чтобы точным ударом сокрушить своего удалого соперника. Окольничий подошел на расстояние вытянутой руки и, когда борода Овчины почти упиралась в его грудь, сделал решительный замах. Батурлин метил Ивану Федоровичу прямо в подбородок. Он подался вперед всем корпусом, встав на носки, чтобы удар получился как можно более внушительный, как вдруг Овчина-Оболенский поднырнул под руку и двинул окольничего локтем в лицо. Батурлин опешил только на мгновение, но этого оказалось достаточно. Кулаки князя работали так же скоро, как лопасти мельницы, стоявшей на быстрой реке. И огромная фигура окольничего подгнившим столбом рухнула на землю, разворотив под собой комья ссохшейся грязи.

Некоторое время Овчина-Оболенский стоял над Батурлиным, как богатырь над поверженным Соловьем-Разбойником, а потом повернулся к Шуйскому:

— Так на чьей стороне господь, князь?

— На твоей, боярин, — охотно согласился судья. И тут московиты услышали голос Михаила Глинского:

— Никак ли помер окольничий?

Нагнулся Оболенский над поверженным ворогом и отозвался участливо:

— Дышит едва. Через минуту отойти должен. — И, когда окольничий закатил глаза, объявил: — Все, отошел его дух к небу.

— С кого же мне теперь десять алтын взять? Со вдовы аль, может, с отца Батурлина? — зачесал рыжеватую бороду Андрей Шуйский.

— Со вдовы, — посоветовал Глинский.

— Нет, лучше взять с отца, — сказал свое слово Оболенский, — ему не так горше, как вдове, будет. Мужи-то покрепче баб будут.

— Бабы, они существа семижильные, любую беду вытянут, — заспорил Глинский. — Да и не так бедна вдова, чтобы с нее десять алтын не взять.

— Я так, бояре, думаю, — со значением произнес Шуйский. — Деньги за суд надо взять и со вдовы, и с отца покойного. Пускай платят по пять алтын.

Вдруг на небе жутко загрохотало, а потом разом все смолкло, и, если бы не затихающее в лесу эхо, можно было бы подумать, что удар грома примерещился.

— Что за напасть такая? — подивился Овчина-Оболенский.

— Это покойник тебе знак подает, — возник из толпы мельник Филипп. — Ежели ты его крестовым братом не станешь, так он твою душу с собой заберет.

— Вот оно как. — Иван Федорович глянул на небо, откуда на него должна была смотреть душа почившего Андрея Батурлина, и размашисто перекрестился, отгоняя лихие силы.

Окольничий лежал в сосновой домовине, где в трещинах свежеструганых досок проступала прозрачная пахучая смола. Смиренный, тихий, он совсем не походил на себя прежнего — забияку и квасника.

— Успокоился, Иисусе, — вместо приветствия хмуро произнес Иван Овчина-Оболенский, перешагивая порог.

Перекрестился князь троекратно, а потом маленькими шажками, не озираясь по сторонам, приблизился ко гробу.

— Господи, — выдохнул кто-то за спиной, жалеючи.

Поклонился князь Иван Федорович низенько, а потом заговорил тихонько:

— Ты уж не обессудь на меня, Андрей Пантелеймонович, так уж вышло. Кто бы мог подумать. Э-эй! Теперь уже не воротить прежнего. Братом я твоим хочу стать… крестовым. Не пожертвуешь ли ты мне свой крестик, а я свой тебе отдам… золотой и с каменьями изумрудными.

Медленно склонился Иван Федорович над покойником и едва не загасил дыханием свечу у изголовья. Князь поцеловал окольничего в холодные неподвижные губы, а потом снял у него с шеи медный крестик.

— Спасибо тебе, Андрей Пантелеймонович, за подарок. Теперь меня ни одна вражья сила тронуть не посмеет. А ты мой крестик возьми, сердешный, тебя с ним хорошо встретят. Это распятие сам митрополит освящал.

И, нацепив на шею «подарок», конюший покинул дом.

ХРАМ ГОСПОДЕНЬ

Храм Вознесения в селе Коломенском был возведен в честь долгожданного наследника.

Поначалу Василий Иванович хотел призвать в столицу итальянских мастеров, которые особенно были искусны в каменном ремесле, однако, подумав, решил не опустошать казну напрасными тратами. И скоро в Москву прибыли новгородские и псковские каменщики, которые пообещали, что собор будет возведен ко дню ангела юного наследника.