Игорь Лощилов - Отчаянный корпус Страница 14

Шешковский не вынес и половины обычной дозы показания. Человек, уже тридцать лет занимавшийся палаческим ремеслом, оказывается, совсем не выносил боли и потерял сознание, когда число ударов едва перевалило за сотню. Правда, тут могло сказаться особое рвение, с каким в этот раз отнесся Митрич к своим обязанностям.

Полученного оказалось достаточным, чтобы Шешковский промаялся ночь в жестокой лихорадке и почувствовал себя совсем разбитым. Когда утром к нему прибыл курьер с приказом немедленно прибыть во дворец, первой мыслью было отказаться от поездки по причине внезапной болезни. Духа, однако, перечить не хватило, к тому же императрица проявила особую милость, прислав собственную карету.

Кряхтя и стеная, Шешковский сполз с кровати и начал приводить себя в порядок. Трудность состояла в том, что, опасаясь огласки, он не стал признаваться слугам в позоре, велел только принести чистую холстину. Когда принесли, помочил ее собственной влагой — единственным признававшимся им «снадобьем», применявшимся во всех случаях, и стал обматывать пострадавшее место. Ах, как болело избитое старое тело, какую боль причиняло каждое движение! Он стонал, пускал невольные слезы, ругался. Ноги и руки плохо повиновались, а походка была такая, будто его поставили на ходули. С трудом доковылял старик до кареты, но там не мог пристроиться и простоял весь путь враскорячку, благо потолок оказался высоким.

По дворцовым покоям он прошествовал в одиночку — наслышанные о вздорном нраве старика, обитатели предпочитали уклоняться от встречи с ним. Лишь в приемной пришлось задержаться.

— Поздравляю с торжеством! Как здоровьице? Императрица скоро примет вас, прошу присесть… — Храповицкий так и вился возле него. — Что же вы стоите? Если есть какое недомогание, сразу объявите, вам предстоит нынче много трудиться.

— Я в полном порядке, — буркнул Шешковский и, поймав недоверчивый взгляд Храповицкого, подумал: «Должно быть, знает, подлец, о случившемся, сам и научил молокососа. Ничего, я все вызнаю и, коли причастен, воздам по заслугам».

Через некоторое время Шешковского позвали в кабинет. Императрица встретила его ласковой улыбкой, но, по мере того как он демонстрировал свою странную походку, улыбка сходила с ее лица. А после нелепого поклона совсем встревожилась:

— Что с вами, Степан Иванович? Уж не больны ли вы?

Шешковский с трудом выпрямился и бросил негодующий взгляд на Храповицкого — уже, должно быть, нашептал государыне. Стараясь выглядеть как можно более уверенным, проговорил:

— Благодарствую, здоров. Я, ваше величество, навроде рабочей лошади: вида не имею и прыгать не горазд, но воз еще свезу.

— Прекрасно, — обрадовалась Екатерина и подвинула лежащий на столе указ, — было бы досадно не получить приготовленный для вас подарок. И все же придется пройти небольшую проверку. Извольте сесть вон на то кресло и сделать, как скажет Адам Васильевич.

Шешковский несколько замешкался, однако, встретившись с подозрительным взглядом государыни, заковылял в указанном направлении.

— Садитесь, сударь, — любезно предложил Храповицкий.

Шешковский начал с великим тщанием готовиться к посадке.

— Помогите же ему, Адам Васильевич, у нас не так много времени, — напомнила императрица.

Храповицкий с видимым удовольствием схватил Шешковского и с силой вдавил его в сиденье. Раздался ужасный крик, и старик потерял сознание. Екатерина не на шутку испугалась, поспешила к креслу и при виде неподвижного старика стала тормошить его.

— Что, что с ним такое? Боже, а какой запах!

— Запах рабочей лошади, — пояснил Храповицкий.

— Но почему вы стоите? Сделайте хоть что-нибудь, пошлите, наконец, за лекарем.

В это время Шешковский открыл глаза. Увидев склоненное над собой лицо императрицы, он слабо улыбнулся и прошептал:

— Простите, ваше величество, сомлел не ко времени.

— Вы обманщик, — сердито сказала Екатерина, — притворились здоровым, а на самом деле больны.

Шешковский протестующе поднял руки и начал доказывать свое отменное самочувствие обычным способом изъяснения, к которому привык:

— Не извольте сердиться, матушка-государыня. Несмотря на злостное покусительство сквернителей верных слуг престола, заверяю, что не дошел до состояния полного погубления, но токмо немного сомлел от кратковременного отсутствия духа.

— Жених снова возвращается к жизни, — заметил Храповицкий.

Императрица с несвойственной несдержанностью оборвала его:

— Ваши замечания неуместны. Позаботьтесь, чтобы больному оказали помощь.

Храповицкий вызвал слуг и приказал препроводить Шешковского в лекарские покои. Екатерина стала ходить по кабинету, изредка останавливаясь у столика, чтобы сделать глоток воды. Это свидетельствовало об ее крайнем раздражении. Сердито сопроводив взглядом ковыляющего Шешковского, она с досадой воскликнула:

— Ну что вы на сие скажете?

— Боюсь, наш конь не доскачет до венца, — сказал Храповицкий.

Императрица поморщилась и хотела снова отругать статс-секретаря, но тот услужливо поднес ей стакан воды. Она поблагодарила. Нет, секретарь, конечно, ни при чем. Но, согласитесь, обидно потратить столько сил, чтобы в последний момент все рухнуло из-за какого-то пустяка. Неужели нельзя ничего сделать? Храповицкий понял этот немой вопрос и как бы между прочим сказал:

— Спектакль может быть сыгран вторым составом.

— Что вы имеете в виду?

— Ваше величество знает, что случай часто благоприятствует молодым исполнителям.

— Вы говорите об этом молодом человеке, Нащокине?

— Точно так-с. Уверен, что он отлично справится с ролью, во всяком случае без всякого труда сможет постоять, посидеть и даже…

— Довольно, довольно… вам никак не обойтись без пошлостей… Ну а как же величальная, там же другое имя?

— Не извольте беспокоиться, все будет сделано в наилучшем виде.

Екатерина задумалась. Кажется, предложение заслуживает внимания, не отменять же торжество. Правда, перед стариком неудобно.

— Возможно, он еще поправится, — нерешительно проговорила она.

— Без сомнения поправится, — уверил Храповицкий, — мы тогда этому скакуну другую пару подберем.

Екатерина погрозила ему пальцем, но не строго, было видно, что предложение принято. Храповицкий попросил разрешения удалиться, дабы сделать новые распоряжения.

— Прошу вас не афишировать наше решение, — напутствовала его императрица, обожавшая разного рода сюрпризы, — особенно невесте. Я ведь обещала окончить дело к ее полному удовольствию.

Храповицкий приложил палец к губам — дескать, могила. Через некоторое время хористы получили новые слова величальной:

Так пребывай же вечно славна,Прекрасна дщерь княгиня Анна!И чтоб потомством род прославилНаш князь младой Нащокин Павел.

Им строго наказали, чтобы они до времени никому ничего не говорили. Они и не говорили, только пели.

Представление началось в означенное время. Все участники играли свои роли с большим воодушевлением, хотя неожиданно введенный в спектакль Нащокин безбожно путал слова. Зато Аннушка, обрадовавшись замене партнера, выглядела сущим ангелом, от нее будто свет исходил. В зале не нашлось, верно, ни одного сердца, которое бы не дрогнуло в ответ на излучаемое ликование. А потом, стоя перед алтарем, она не сводила глаз с божественного лика и, шевеля губами, вела с ним доверительный разговор. Юная пара вызывала общее умиление, и довольная императрица призналась:

— У этого дела есть хороший конец, только Шешковского жалко.

— Да, про его тело такое не скажешь, — согласился Храповицкий.

— Вы это про что? — насторожилась Екатерина и погрозила ему пальцем: — Вы настоящая проказа!

— Проказник, всего лишь проказник, ваше величество.

Она поглядела на улыбнувшегося Храповицкого и нахмурилась. Просто так, для острастки — сегодня ей совсем не хотелось сердиться.

Тихая месть

Петя Тихонов поступил в кадетский корпус 10-летним мальчиком. Мать его незадолго до того умерла, а отец, полковой командир, был так занят хлопотливой должностью, что руки до сына не доходили. Отдавать его сестрам он не рискнул из-за боязни испортить характер наследника женским воспитанием и после недолгих раздумий привез в корпус, дав на прощание такое наставление:

— Учись, сын, по своему разумению, но нашей фамилии не позорь.

По правде говоря, Петя в таком наставлении не нуждался, поскольку имел характер своенравный, всегда коноводил и в корпусе своих привычек менять не захотел. Сразу же остановил Ваню Горохова, самого маленького кадетика, и деловито осведомился:

— Обижают?

— Еще чего? — вскинул тот голову и показал рогатку. — Пусть только сунутся.