Галина Петреченко - Князь Олег Страница 14

Аскольд, краем глаза взглянув на разметавшегося и крепко спящего сына, понял, что никакая болезнь его наследнику нынче не угрожает, а ненаглядная Экийя уже отошла от дневной, чистой, звонкой жизни и готова раскрыть крылья для полночных утех с мужем. Вот она, нежная, мягкая, сдерживающая дыхание и желание, прильнула к нему, и он почувствовал себя огромным, огненным витязем, воспарившим к небесам, чтобы поведать Радогосту о своем счастье и поклониться ему за эту божественную радость.

Аскольд взял Экийю на руки и, целуя, понес возлюбленную на их ложе любви…

Все было не как всегда, а отчаяннее и почему-то хуже. Где хуже, в какой момент было хуже, Аскольд не знал, но он учуял в жажде обладания Экийей вдруг свою настороженность.

— Экийя, — окликнул он жену хриплым от затаенного волнения голосом. — Ежели меня убьют в этом походе на Царьград, ты сожжешь себя в честь моей смерти? — спросил он, не сумев совладать с удушающим волнением.

Нет, сейчас он боялся не за себя, а за Экийю и знал, что чем дольше она смолчит в ответ, тем охотнее он оправдает любое ее отступничество.

— Почему ты спрашиваешь меня об этом сейчас?

У Аскольда зазвенело в ушах от ее чарующего голоса. Он вдохнул запах ее тела, смешанный с ароматом измельченных листьев смоковницы, взял упругие груди в свои огромные теплые ладони и быстро раздвинул ее ноги.

— Потому что Бастарн отвернулся от меня, и я не знаю, что меня ждет впереди, — засмеялся Аскольд, пытаясь все обратить в шутку. Экийе достаточно было услышать имя жреца, чтобы мгновенно вспомнить имя голубоглазого христианина. Она слегка отодвинулась от Аскольда, но сразу же передумала.

— Если тебе очень надо, чтобы я была с тобой, то я сделаю все, что ты захочешь, — прошептала она на ухо Аскольду, прильнув к нему всем телом. «Он желанен мне, — неожиданно подумала она, горячо лаская мужа. — И никакого христианина я к себе больше близко не подпущу», — решила она и вновь подчинилась порыву Аскольда.

Глава 6. Дни Рюрикова городища

Дул тот сыроватый, северный весенний ветер, который загоняет людей в дома, заставляет их в очередной раз оживлять огонь в очагах, тесно прижавшись друг к другу сидеть возле него и, глядя на затейливую игру пламени в печи, внимательно слушать какую-нибудь песню о веселом госте купце-удальце или легенды о жизни и подвигах своих предков.

Олаф, высокий, статный, с могучими плечами и красивым норманнским лицом, обрамленным окладистой, местами уже посеребренной бородой, тревожно глядел в лица людей, окружавших его не только здесь, в гридне его нового дома, но везде, где бы ни приходилось бывать молодому преемнику центральной княжеской власти Северного союза словенских племен. Чаще всего, правда, Олафу приходилось бывать только на левом берегу Волхова, который завершал знаменитый Людин мыс, властно возвышавшийся удалой кручей над Ильменем — озером, из которого вытекает мутноводный Волхов. Рюрик когда-то облюбовал этот мыс для заселения варягами-русичами и постройки своего городища. Теперь это место жители Новгорода называют Рюриковым городищем и заходят сюда редко, ежели не сказать, что вообще не заходят. Настораживает это Олафа, как преемника Рюрика, как опекуна наследника малолетнего Ингваря, как зятя безвременно умершего великого князя и как родного брата его жены, красавицы Эфанды, ныне, наверное, снова обретшей своего мужа на небесах. Именно для этой цели и был сожжен дом, в котором раньше здесь жили Рюрик с Эфандой, чтобы теперь, когда оба перешли в мир другой жизни, они смогли снова жить в нем на небесах, ибо верил Олаф, как и все русичи, что жизнь на земле — это только начало длинной жизни людей на небе.

Но если жизнь Рюрика проходит уже там, на небесах, то для Олафа, как нагадали ему кудесники по его лбу да по стопам ног, это в далеком будущем. А думать сейчас надо о том, что следует делать уже завтра утром и даже сейчас. Новый дом вот построили. Дом, в котором будут жить не только Олаф с женою, дочерью Рюрика, но и ее брат, сын Рюрика, Ингварь, со своими няньками, и лучшие дружинники Олафа, что были с ним на Ладоге, после того как из ладожской крепости Рюрик пошел войной на новгородского смутьяна — князя Вадима и, убив его, сделал Новгород своим владением.

Олаф вспомнил первые годы тяжелой жизни варягов-русичей в земле ильменских словен и снова глубоко вздохнул. Сколько дорогих людей унесла распря между Вадимом и Рюриком!.. Убиты Триар и Сигур, которых словене почему-то называют до сих пор по-своему — Трувор и Синеус. Погибли в кровавой бойне их жены и дети. Сгинули в этой сече и драгоценные изделия — метательные машины. Никто теперь ни в одной из больших или малых дружин не знает, как и подступиться к изготовлению хитроумных приспособлений, с помощью которых Рюрик когда-то побил войска трех германских королей, за что и был впоследствии изгнан с земли своих предков. Не хотел он, да и не думал, что его народ и его воинство превратятся на земле родственных племен в изгоев. Ведь не по своей злой воле появились они здесь! Ох, Гостомысл, Гостомысл! «Низкий поклон» тебе за твое деяние в промысле ратных дел среди своих племен! Ну да грех поминать лихим словом покойников, Святовит покарает! Олаф еще раз вздохнул, вспомнив смерть Гостомысла тогда, когда уже, казалось, смирились все родовитые потомки вождей славянских племен, да и сами вожди не роптали на варязей, видя, что «срама на свою голову они имати не хотят, ну, а коли тако, то и должно бысть все тако же, яко было и при Гостомысле». Ну что ж, «бысть» так «бысть», и слава Святовиту! Но не мог не видеть Рюрик, как уехал в сердцах из Новгорода во Псков сын Гостомысла, Власко, и ежели не собрал там войско против варягов, то только потому, что ведал о быстрой смерти любимой жены Рюрика — Эфаиды, после кончины которой и сам Рюрик был не жилец на этой земле.

Олаф еще раз оглядел своих дружинников, тесным кругом сидящих вокруг очага и греющихся у огня, и едва не спросил, не ведает ли кто чего о Власке Гостомысловом. Не затевает ли знатный Словении Вадимову смуту продолжить? Время-то уж больно подходящее для распри: Рюрик умер, дружина в Новгороде не велика, ее и попытать можно, ну а малые дружины сидят далеко и не сразу на помощь придут! Олаф посмотрел на Стемира, Свенельда, своих самых надежных, еще рарожских друзей, затем перевел взгляд на мудрого Дагара, меченосца правой руки еще у Рюрика, затем на Кьята, меченосца левой руки дружины Рюрика, и почувствовал, что сейчас их души заняты поисками новых путей сближения со словенами, понял их правоту. Они больше знали новгородцев и недавно, обходя торговые лавки на Плотницком конце Словенского холма, выглядели там дивного сказителя и привели его в новую гридню.

Сказитель был одет в длиннополую льняную рубаху, подпоясанную узорным поясом, широкие полотняные штаны темно-коричневого цвета, но обут сказитель был, как воин, в хорошие кожаные сапоги, и это насторожило Олафа. «Уж не от Власко ли это лазутчик, который и сказ умеет вести, и ухо с глазом востро держать не откажется. Такие ой-ей как хитры, все сумеют высмотреть! Ну, что ж, славный сказитель, говори, я послушаю, о чем ты легенды ведать нам будешь и какому уму-разуму учить пришел». Олаф еще раз посмотрел на благообразный лик славянского сказителя и не мог больше противиться самому себе. Уж больно душевная речь лилась из уст рассказчика. Уж больно метко она в цель попадала, и Олаф приглушил тоскливое страдание своей души и стал слушать вместе со всеми то, чему не внимать было нельзя…

— Долго жили в тех местах два молодых брата — Словен и Рус, но вот с озера Спящих Островов подула Яга на них злым ветром, наступило лихое для братьев время, и пришлось им вместе со своими приближенными искать себе новое отечество, — вещал между тем сказитель, и Олаф еще раз убедился, что этот пришелец не просто так появился в Рюриковом городище. Князь отыскал в группе сидящих на скамье гостей лицо постаревшего Бэрина, пристально посмотрел на него, указав потом кивком на длиннобородого сказителя, и дал понять, что надо быть с этим словенином особенно бдительным.

— Двигались братья наугад, — продолжал сказитель, — а получалось, что шли на север, неизвестный им доселе. Дошли они до озера и дали имя ему Мойско. А из озера того вытекала река Мутная. Пришельцы сели на бережку и стали гадать. Гадание предсказало им, что следует остановиться на жительство здесь. Водичка сквозь камушки не стекала совсем, так они и поняли, что и им далее хода нетути, — бесхитростно объяснял сказитель и ясными голубыми глазами глядел на своих благих слушателей. — У истока реки братья с людьми своими поставили град и поселились в нем. Озеро они переименовали в честь дочери Словена в Ильмень, а реку по имени сына Словена назвали Волхов.

Варяги-русичи зашевелились, загудели, удивляясь вести, но перебивать рассказчика не стали. Сказитель же не настаивал на тишине, никого не замолчал, всем дал душу излить, а затем спокойно продолжил: