Алоис Ирасек - Скалаки Страница 14

Девушка долго стояла как зачарованная, мысли ее блуждали. Сегодня ей не хотелось петь. Какая-то неведомая тревога болезненно сжимала ей сердце, наполняя его предчувствием чего-то недоброго.

Внезапно налетел ветерок, таившийся в темном ущелье, и сразу все изменилось. Ветви елей стали плавно раскачиваться, по траве побежали волны, и на склоне задвигались тени.

Лидушка очнулась. Цимбалы, лежавшие у ее ног, напомнили ей сейчас о несчастных беглецах. Балтазар никогда не называл их по имени. Сюда, к обрыву, бежала бедная девушка, преследуемая незнакомым паном, и здесь ее нашел брат.

Задумавшись, Лидушка стала спускаться ниже. Каменистая, местами заросшая тропинка вскоре кончилась, и девушка вступила на мягкий ковер лужайки, расстилавшейся под обрывом вдоль изогнутой дугою реки. Здесь в тени деревьев царила приятная прохлада. Солнечный луч тут не задерживался. Прилепившись к скале, стояла маленькая хижина, принадлежавшая усадьбе. Потемневшая от времени и непогоды соломенная крыша во многих местах покрылась бархатистым зеленым мхом. Небеленые стены покосились от старости. Два маленьких окошка и низенькая дверь, к которой вели две каменные ступеньки, были обращены к реке; два других окна находились в стене, над которой возвышался тесовый щипец. Дорожка к дверям почти совсем заросла травой, пробивавшейся и меж каменных ступеней.

Дожди смыли краску с деревянных ставней, некогда окрашенных в красный цвет, на них остались лишь пятна со следами грубо намалеванных цветов. Справа от двери у самой избушки возвышался большой, старый клен; шелест его листьев и щебетание ласточек, гнездившихся под щипцом крыши и над дверью, оживляли одинокую лачугу. Перед крыльцом шириной не более двенадцати шагов зеленела лужайка, окаймленная излучиной реки. На берегу высились старые темные ольхи, простирая свои развесистые густые кроны высоко над домиком. Между деревьями разросся ивняк и молодой ольшаник. Дикий хмель, оплетавший стволы, свешивался с ветвей над прозрачной водой. Эта зеленая ограда вокруг лужайки смыкалась с густым кустарником и деревьями, разросшимися по обрывистому берегу.

Сюда-то, в это тенистое, укромное местечко, где слышался шелест деревьев, щебетание птиц и журчание речки, и пришла Лидушка. Она остановилась на мягкой, цветущей лужайке перед избушкой, как лань в сумеречном лесном уединении. Девушка глубоко вздохнула, прохладный ветерок, слегка колебавший ветки деревьев, овевал ее гладкий, белый лоб. Усевшись на каменную ступеньку, она положила цимбалы в траву и, подперев подбородок ладонями, задумчиво оглядывала лужайку.

Здесь она почувствовала себя вдали от целого света. Сквозь листву то тут, то там проникали солнечные лучи, отражаясь в реке; в просветах между деревьями виднелось голубое небо и плывущее по нему белое облачко — и больше ничего; даль закрывала зеленая завеса. Лидушка взяла цимбалы и двумя палочками ударила по струнам. Струны задрожали, и их трепетный, постепенно замирающий звук походил на жужжание улетающей мухи. Лидушка снова ударила по струне, звук ее слился с другими звуками, и в тихом, тенистом уголке послышалась нежная грустная мелодия.

Неожиданно девушка поднялась. Ей показалось, что вода зашумела сильней, словно наткнулась на какую-то преграду, ветви кустарника задвигались, как будто кто-то вышел из реки на берег, но тут порывы ветра усилились и Лидушка успокоилась. Отложив цимбалы, она толкнула притворенные двери и вошла в избушку.

Бывая в свободное время в ольшанике, она всегда заходила в простую бедную избушку. Ее манила эта маленькая почти пустая хижина. Перед окном в углу стоял старый стол, вдоль стены протянулась скамейка без спинки; к полуразрушенному очагу был придвинут необычный голубой сундук, разрисованный причудливыми цветами и птицами.

Яркие солнечные лучи, проникавшие в мрачную комнату, дрожали на ее темных стенах.

Вдруг тихо зазвучала нежная музыка. Лидушка вздрогнула, хотела было выбежать, чтобы посмотреть, кто так хорошо играет, но, как зачарованная, остановилась и слушала. Под звуки цимбал приятный мужской голос негромко пел:

О боже, бесконечнаЛюбовь к тебе!Охраной будь мне вечноВ моей судьбе.

На стенах избушки, словно в деревенской церкви, перед окнами которой на кладбище высятся липы, тени перемежались со светом. Затаив дыхание, слушала девушка неизвестную ей песню.

Музыка и пение смолкли. Лидушка еще мгновение помедлила и затем легким шагом вышла, нетерпеливо ища глазами незнакомого певца.

Глава вторая

ПЕВЕЦ

На каменной ступеньке у дверей сидел юноша лет восемнадцати, на коленях у него лежали цимбалы. Склонившись, он внимательно рассматривал инструмент. Лидушка остановилась на пороге и, опираясь рукой о косяк, скорей с удивлением, чем со страхом, смотрела на незнакомца. У него было худощавое смуглое лицо, из-под шапки, отороченной черным барашком, на виски и лоб падали кудрявые темные волосы, коротко остриженные на затылке. Его бедная, простая одежда состояла из грубошерстной заплатанной куртки неопределенного цвета, коротких штанов из неотбеленного полотна и такой же рубахи, расстегнутой у ворота; он был бос.

Глубоко вздохнув, юноша отложил цимбалы в траву и оглянулся. Взгляд его встретился со взглядом молодой стройной девушки, наблюдавшей за ним, но он ничуть не смутился. Зато Лидушка не выдержала огненного взгляда блестящих темно-карих, почти черных глаз. Покраснев, она уже хотела было скользнуть обратно в хижину, но ее остановил и привел в себя вопрос незнакомца.

— Ты живешь здесь? — спросил он низким, но не грубым голосом, звучавшим, как струна.

Лидушка до сих пор не слышала такого голоса: ни «дядюшка», ни Ванек, ни один мужчина в селе не говорили так. Да, это он только что пел ту чудесную песню.

— Нет, я живу наверху, в усадьбе. — Последние слова она невольно произнесла отрывисто и гордо.

Незнакомец усмехнулся, обнажив белые, как снег, ровные зубы.

— Знаю, «На скале», — сказал он.

— Да, «На скале», а ты откуда знаешь?

— Цимбалы оттуда.

— Как ты узнал? Незнакомец мрачно ответил:

— Я видел их, они висели там на стене.

— А что же я тебя там не видела? Но ты так хорошо играешь и поешь! Сыграй и спой еще что-нибудь.

Юноша пристально посмотрел на нее. И снова Лидушка отвела глаза. Но когда она опять взглянула на него, он уже положил цимбалы на колени и, как-то странно усмехаясь, ударил по струнам.

Как мелькали палочки по струнам! Цимбалы рокотали, ликовали, резвились; задорная, веселая мелодия разносилась вокруг, как бы желая вовлечь всю природу в веселый хоровод. Мелодия искрилась, звуки переливались, темп все убыстрялся, пока буйный рейдовак1 не оборвался на высокой ноте.

Прижав пальцами струны, музыкант посмотрел на Лидушку; вновь на его губах мелькнула и исчезла улыбка.

По лицу красивой девушки было видно, что веселая, бравурная музыка не произвела на нее впечатления; в ее ушах все еще звучала проникновенная, благоговейная песня. Серьезно и даже сурово смотрела она на странного музыканта.

— Понравилось тебе? — спросил он.

— Почему ты сыграл танец? Ведь вначале… — Она не договорила, догадавшись, что он нарочно, чтобы подразнить ее, выбрал буйную мелодию танца. Она не хотела повторять своей просьбы и поэтому замолчала. Незнакомец смотрел на нее, но в его взгляде уже не было прежнего недружелюбия; медленно отвернувшись, он взялся за палочки.

Струны вздрогнули, издали низкий звук, и полилась музыка. Казалось, это были не те цимбалы, не тот музыкант; в ясном воздухе чудесного уголка зазвучал негромкий приятный мужской голос:

Чешский танец.О боже, бесконечнаЛюбовь к тебе!Охраной будь мне вечноВ моей судьбе.

Окончив песню, незнакомец провел рукою по лбу и встал. Лицо его было серьезно, даже печально.

— Ты заметила, что на цимбалах в правом уголке наверху стоит буква «С»?

— Да, конечно, это означает «Скалаки», цимбалы принадлежали им.

— Гм, Скалаки, Скалаки! — как бы припоминая, повторял юноша. — Мне приходилось слышать это имя; кажется, один из них чуть не убил камердинера из замка. Да, да, и поэтому они должны были бежать отсюда, знаю, знаю.

— Убить? Пожалуй, нет, он только хотел проучить камердинера, ведь тот издевался над ними.

— Говорят, они были непокорные.

— А если бы тебя кто-нибудь стал мучить, разве бы ты не защищался? Они, бедняги, многое пережили, что-то теперь с ними?

Юноша пристально смотрел темными глазами в раскрасневшееся лицо Лидушки.

— Гм, пережили… Кто сейчас не переживает? И батрак, и бедняк, и даже зажиточный, — всем достается. Разве мало крестьян бежало, бросив свои хозяйства? Разве ты не слышишь нареканий и жалоб? И разве народ не должен отбывать барщину, обрабатывать вначале господские поля, а свою землю — только когда пойдут дожди и задуют ветры. А всему этому виной чиновники господа — вот и следовало бы Скалаку прикончить того пана из замка, тогда все бы они…