Вилен Хацкевич - Как говорил старик Ольшанский... Страница 14

Вскоре зажиточные «клубы» стали посещать магазин «Гудзики» и приобретать комплекты отличных игроков с самой замысловатой расцветкой. Для этого мало было средств, отпущенных на школьные завтраки. Нужны были деньги. И мы стали играть на деньги. Победа в матче оценивалась рублем. Борька преуспевал. Он имел постоянное поле и часами отрабатывал технические приемы, которыми удивлял противников и многочисленных зрителей во время официальных матчей. Он так здорово подсекал своего игрока, что тот, находясь, скажем, на месте левого крайнего нападающего, за пределами штрафной площадки противника, после удара летел за боковую линию, а мяч от его касания влетал в верхний противоположный от вратаря угол ворот и трепетал в сетке, словно бабочка в сачке!..

Школу посещали все реже и реже… Не хватало времени. Росло число команд. Мы и так за день едва успевали провести очередной тур…

Кто знает, может быть, эта наша игра послужила прообразом того настольного футбола, который сейчас продается в магазинах в шикарных коробках. Правда, вместо пуговиц здесь уже металлические фигурки игроков, мяч — шарик, а указательный палец со специально ухоженным ногтем заменила пружина. Может быть, и создал это чудо кто-нибудь из бывших «пуговичных пиратов», как называл их старик Ольшанский.

Одно дело — гонять пуговицы на столе, или участвовать в футбольных баталиях во дворе, другое дело — присутствовать на настоящем матче мастеров на Центральном стадионе. В день матча, задолго до его начала, мы пешком со Сталинки, через всю Красноармейскую, шли к Черепановой горе, где кто-то обнаружил заветную калитку, а затем, спустившись к стадиону, пробирались на сектора. Но все это было тогда, когда по возрасту мы уже не могли быть «сынками».

Ведь раньше было как?.. Перед матчем мы рассыпались у входа на стадион и жалобно всматривались в лица взрослых, идущих на футбол.

— Дяденька, проведите! — неслось со всех сторон.

— Пойдем, сынок, — говорил «дяденька» и брал вас за ручку.

«Родство» заканчивалось сразу же за спинами контролеров. Конечно, среди нашего брата были и «счастливчики», которые въезжали на стадион в инвалидных колясках и наблюдали за игрой с мягких сидений. Сотни колясок стояли на беговых дорожках и за футбольными воротами, и сотни ребят сидели в них со своими «дядями», которым поставила свои отметины прошедшая война.

И начиналась игра… И росли мы вместе с Пашей, Пекой, Балериной, Лерманом, Голубевым, Макаровым, с детства зараженные чудом, называемым футболом.

У Вильки появились первые деньги. Нет, это не те жалкие рубчики, которые ему выдавала Лиза на школьные завтраки, а полноценный честно заработанный червонец, а то и тридцатник.

Мотик Мирсаков, а потом Лазик, а потом Йосик, а потом и Лева, который теперь Юра, поступили на курсы закройщиков. Они писали рефераты, курсовые работы, а спустя долгие месяцы — и дипломные. Так вот, Вилька рисовал им всем модели, чертежи, графики, выкройки…

Миша Мирсаков купил новенький магнитофон «Днепр». У него была куча довоенных пластинок, чудом уцелевших в годы эвакуации. И это были настоящие, фирменные диски с красивыми этикетками. У Миши возникла идея переписать все пластинки на магнитофон, но с объявлениями, как по радио. И Вилька долгими часами работал в Мишиной квартире. Он брал очередную пластинку, ставил ее на проигрыватель, который за «пошив брук» на время дал Халемский, включал магнитофон и поставленным голосом объявлял в микрофон: «Лимончики». Исполняет Леонид Утесов.» После объявления нажимал на клавишу с надписью «СТОП». Теперь запускалась пластинка на проигрывателе и включалась запись. И лилась песня, и весело мигал глазок магнитофона. Миша водил утюгом и блаженно улыбался, а Маня, возясь у плиты, поглядывала на Мишу, и губы ее шепча помогали Утесову… И звучали голоса Лещенко, Вертинского, Козина, Хромченко, Эпельбаума, Ляли Черной… А когда Вадим Козин пел «Нищую», то Маня рыдала, и Миша, в смятении поглаживая ее плечи, утешал Маню:

— Маня, — говорил он, — не надо, успокойся. Это же только песня.

— Ой, Миша, что ты знаешь? Ведь и я могла быть на ее месте…

А когда, наконец-то, тетя Берта уезжала к себе домой в Нежин, то из квартиры Мирсаковых звучал марш «Прощание славянки».

Слушайте, не отсюда ли родилась теперешняя дискотека? Чем Вилька не «диск-жокей»?

Вовка Японец шил модельные лакированные туфли из заготовок, которые ему поставляли деловые люди. И в воскресенье, собрав тройку-пятерку пацанов и вручив каждому по небольшому чемоданчику с готовым товаром, он направлялся на толкучку в район Саперного поля. Японец и Соболь смешивались с толпой, а хлопцы с чемоданчиками дежурили на своих точках за воротами толкучки. Японец и Соболь, продав свои пары, приходили за очередным товаром к Юрке Цыпе, Фимке, Вильке… От реализации товара зависела их денежная премия.

А заработанные Вилькой деньги шли на покупку книг, красок, кистей, новых диафильмов, открыток, фотографий с артистами. Борька Соловейчик купил себе гитару, Юрка Цыпа — настоящую финку с наборной ручкой, а Вовка Тюя — новенький настоящий футбольный мяч — очередное горе для старика Ольшанского.

А вчера у нас во дворе были похороны… Вовка был нормальным мужиком, работягой — висел на Доске почета на своем заводе, любил свою жену Тамарку, сына Петьку, но позволял себе выпить лишнего. Ну и, понятно, превращался в скотину. Тамарка страшно переживала по этому поводу, да и мать ее постоянно доставала попреками в адрес Вовки. А ту науськивала ее мамаша Миенчиха. Все бы было хорошо, да как его, Вовку, от выпивки отвадить? На бабьем совете Миенчиха доложила о разговоре со знахаркой — девяностолетней бабой Лаврентьевной, которая посоветовала в бутылку с Вовкиным питьем добавить собачьей крови. Мол, не пройдет и недели, как Вовка до конца дней своих в рот ничего спиртного не возьмет. А у Вовки традиция была такая: он с работы приходит, руки моет и за стол садится вместе со всеми, а на столе должна всегда стоять бутылка с его любимым портвейном.

Короче, бабы решили провести эксперимент. Купили в магазине его вино. Миенчиха сходила к Лаврентьевне, и знахарка зарядила его «по науке». Все чин-чином: бутылка как бутылка, пробка на месте. Не подкопаешься. Принесла Миенчиха бутылку домой и в шкафчик на кухне поставила. А надо сказать, что тот бабский разговор слышал сын Вовки, он и за всеми последующими действиями мамы и бабушек проследил.

Петька дежурил во дворе, поджидая отца. Когда Вовка появился (на удивление трезвый), Петька ему и рассказал о том, что придумали мамка с бабками. Вовка сыну дал на мороженое, а сам пошел в магазин, купил точно такую же бутылку с вином, придя домой, тут же проник на кухню к шкафчику и вместо «заряженной» бутылки поставил свою. Сели за стол. Тамарка еду подает, бутылку из кухни несет. Все какие-то напряженные сидят, у бабы Миенчихи руки трясутся больше, чем всегда.

Вовка берет бутылку, наливает вино в стакан, подносит ко рту, и, как всегда, выпивает. Бабы украдкой за его действиями наблюдают. Выпил, значит, Вовка вино и молча, как всегда заедает борщом. Напряжение усиливается. Вовка наливает второй стакан, выпивает. Бабы на него уже нахально в упор глядят. У Миенчихи трясутся руки и губы, нижняя беззубая челюсть отвисла. Вдруг Вовка стал оседать, присел на корточки, опустился на четвереньки, подбежал, перебирая руками и ногами к Миенчихе, зарычал, залаял и укусил ее за ногу. Все в испуге вскочили со стульев. Миенчиха схватилась за сердце, жадно глотнула воздух и упала замертво. Последнее Вовкино «Гав!» тоже умерло в зародыше… Вовку Труханова судили. Ему дали год (условно) за хулиганство.

Мишка Голубь, узнав о смерти Миенчихи, рассказал Мише Мирсакову, а Миша потом рассказал Шмилыку, старому Ольшанскому, Сундуковскому и всем соседям «тоже очень смешную историю». И мы ее слышали из уст Миши Мирсакова:

— Один мужчина, какой-то там важный начальник, подозревая свою молодую красавицу-жену в измене, решил ее попугать. За несколько минут до ее прихода домой с работы, этот мужчина повесился в своей собственной квартире на круке, где вешают абажур. Это там, на потолке. Поняли? Ну, вот… А повесился он очень хитро. Он к поясу прикрепил веровку, пропустил ее под рубаху, под пиджак, закрепил где-то там под мышками, выпустил через воротник и прицепил веровку на крук. Потом ногами отпихнул табуретку, на которой он стоял, и повиснул в пиджаке. Висит он так, значит, а жена почему-то не идет. А он перед этим даже двери в квартиру оставил открытыми, чтобы видеть, когда она появится. И вдруг раздаются шаги и кто-то заходит. Но это совсем не жена пришла, а сосед пришел из нижнего этажа. Чего он пришел? Ни этот начальник, ни мы с вами еще не знаем. Ну, этот сосед, когда увидел труп на веровке, сначала очень перепугался. Вы представляете себе эту картину! Потом он огляделся, попривыкнул, увидел, что в квартире больше никого нема, и давай лазить по шифлядам. Потом стал на табуретку и поднялся до трупа…