Цицерон. Между Сциллой и Харибдой - Анатолий Гаврилович Ильяхов Страница 14

* * *

Цицерон успешно вёл адвокатскую деятельность. Ему довелось защищать бывшего наместника Галлии Гая Пизона, обвинённого в убийстве галла. Адвокат отвёл обвинение, ссылаясь на исполнение своим подзащитным закона при исполнении должностных обязанностей. Памятным оказался процесс против Луция Мурена, только что избранного очередным консулом, – «за домогательство должности незаконными путями», иначе – подкуп избирателей. Главной проблемой защитника явилось обстоятельство, что обвинителем выступил «идеально честный римлянин» Катон Младший, о котором Цицерон однажды высказался, что «ведет он себя так, словно находится в идеальном государстве Платона, а не среди подонков Ромула»…

Против Катона испробованные ранее Марком методы защиты представлялись невозможными. Цицерон начал с достоинств… обвинителя, что Катон – «самый лучший, самый воздержанный, самый справедливый, самый твердый. Словом, он – само совершенство, выше которого даже вообразить ничего нельзя»… Цицерон хочет не исправить его, а только направить. Но как? Можно было бы, если бы у Катона «добродетели смягчались прекрасным чувством меры».

– Ну, а если ты ошибся, Катон? Ты заявил в Сенате, что привлечёшь к ответственности кандидата в консулы Мурена. Но произнёс в гневе, все видели, а мудрец не поддается гневу! Я полагаю, что для тебя, мудрого человека, милосердие казалось прекраснейшим чувством, и ты можешь судить о проступках человека, которого осуждаешь, не в порыве гнева и раздражения.

Цицерон выстраивал речь в защиту Мурены, опираясь только на чувства Катона. Говорил о его мудрости и принципиальности, которая «обязывает не уступать своей симпатии к кому бы то ни было, не прощать чьей-либо вины». Вот почему адвокат уверен, что Катону не свойственно милосердие, которое возможно лишь у неразумных и легкомысленных людей.

Люди на Форуме, следившие за сражением ораторов, поняли, какую игру ведёт адвокат, смеялись. Катон в ответ тоже усмехался:

– Римляне! Консул-то, оказывается, изрядный шутник!

Цицерон обращал внимание судей на сосуществование нескольких законов, принятых в разные годы, о домогательстве должности, из-за чего предложил отрицать подкуп Муреной избирателей. А значит, кандидат в консулы не совершил ничего противозаконного.

Суд оправдал Мурену, а Цицерон обратился к огорчённому Катону шуткой:

– Я уверен, друг мой, жизнь, время, зрелый возраст сделают тебя мягче.

Цицерон взялся защищать всадника Гая Рабирия, человека пожилого, по обвинению трибуна Тита Лабиена из окружения Гая Цезаря. Рабирию грозила смерть за то, что… тридцать семь лет назад он якобы убил мятежного трибуна Луция Сатурнина. Для Цицерона трудность защиты заключалась в том, что Рабирий предстал перед специально назначенными судьями – Гаем Цезарем и Луцием Цезарем. В случае вынесения приговора преступник подвергался казни «по обычаю предков» – избивали палками и отрубали ликторским топором голову.

Гай Юлий Цезарь принял участие в процессе как заинтересованное лицо. Он добивался контроля над Сенатом. В случае доказательства вины Гая Рабирия влияние сенаторов на принятие законов ослаблялось. Цицерон опровергал все доводы обвинителя и доказал, что «Рабирий совершил убийство не римского гражданина Сатурнина, а заговорщика Сатурнина». Невзирая на злобные выкрики сторонников Цезаря, адвокат продолжал доказывать суду, что убийство оправдано государственной необходимостью.

– Вы ждёте пояснений, по которой причине я взялся защищать Гая Рабирия? Ему угрожает смертельная опасность, и я вижу в этом достаточно вескую причину для исполнения своего долга. Хочу защитить его доброе имя, всё его достояние и жизнь. Думаю, что мои аргументы должны показаться вам столь же обоснованными для оправдания.

Недовольные выкрики зрителей смолкли, конец речи Цицерона встречали рукоплесканиями.

После ряда подобных процессов с участием Марка к нему за адвокатской помощью стали обращаться люди с необычными просьбами. Встречались такие, кого он недавно привлекал к суду за измену отечеству, заговоры. Он имел право отказаться, но защищал их, что приносило ему глубокое профессиональное удовлетворение. Но в судебных заседаниях с таким же пылом говорил он вещи, обратные прежним своим речам и убеждениям. Однажды среди клиентов Марк узнал человека, которому заговорщики Катилины поручали убить его. Он взялся и ему помочь! Когда друзья внушали ему, что немыслимо быть защитником заговорщиков, он будто не слышал. Продолжал быть адвокатом обвиняемых, объясняя самым несговорчивым друзьям со сдержанной улыбкой:

– Делаю так по мягкости своего характера. А если я выносил им приговоры, то на самом деле скрепя сердце и боясь гражданской резни. Сейчас же, когда беда миновала и я с радостью сбросил с себя суровые обязанности консула, во мне опять объявился адвокат, который обязан защищать всех, кто нуждается во мне.

Тайное и явное

Предчувствие не подвело Марка Цицерона. По окончании консульской службы, которую он оценил для себя и отечества успешной, политическая ситуация оборачивалась не в его пользу. Как случается в суетном обществе со сложной демократией, побеждённые затребовали пересмотра результатов деятельности консула. Но если раньше препятствия в делах и неудачи заставляли Марка активно мыслить и действовать, осознание того, что Фортуна поворачивается к своему любимцу спиной, отражалось на настроении. Он вовсе упал духом…

Как предполагалось, продолжатели дела уже мёртвого Катилины затаились в ожидании подходящего момента. Они выискивали любой повод встретиться с римлянами на Форуме, Марсовом поле и народных сходках, чтобы под понятными всем призывами к улучшению жизни простонародья лишний раз напомнить о себе как о противниках действующей власти. Они возбуждали в народе протестное настроение, направленное прежде всего против почти обожествлённого «Спасителя Отечества» Марка Цицерона. По Риму ползли слухи, что казнённые по его инициативе главные заговорщики Лентул, Цетег, Габиний, Статилий и Цепарий оклеветаны, а ведь они могли оправдаться по закону. Но консул нарушил закон и настоял на казни, заставив сенаторов голосовать по его воле. У преступников, приговорённых к смерти, имелся шанс избежать судебной ошибки подачей аппеляции к Народному собранию. Но этого не произошло, что явилось грубейшим нарушением законодательства в отношении прав свободнорожденных граждан Рима.

С этого всё и началось. Первым публичным обвинителем Марка Цицерона оказался трибун Квинт Метелл – родственник бывшего наместника Сицилии Луция Метелла. После известного процесса над Верресом представители семьи Метеллов имели к консуляру своё отношение. Квинт Метелл начал наступление исподволь, предъявляя претензии к исполнению Цицероном должностных обязанностей, намекая на превышение полномочий. Позволял резкие выпады, осуждая казнь участников заговора Катилины, катилинариев. Осознавая опасность дальнейших действий противников в этом направлении, Цицерон обращался за поддержкой к Гнею Помпею. Но, облечённый диктаторскими полномочиями на Востоке, главнокомандующий отмалчивался. Не решался принимать чью-либо сторону. Марк попытался примириться с противником, действуя дозволенным среди политиков методом – через женщин. Обратился к жене Помпея, Муции, сводной сестре Метелла, затем к Клодии – жене брата Квинта. Но встретил равнодушный отказ…

Марк собрался обратиться к римлянам на Форуме, но Метелл, пользуясь правом трибуна, поспешил запретить. Объяснил тем, что гражданин Цицерон намерен возбуждать толпу к неповиновению должностному лицу. После перепалки в Сенате с трибуном Марк всё-таки добился разрешения выступить перед народом, но «только для произнесения возможной в подобных случаях клятвы верности республике». В тот день со свойственным ораторским искусством Марк превратил произнесение клятвы в страстную речь, в которой напомнил о своей роли в подавлении смертельно опасного для Рима заговора. Он добился