Анри Труайя - Свет праведных. Том 1. Декабристы Страница 15

– Вы не устали, Софи? – спросила мать.

– Думаю, этот роман утратил для меня прелесть новизны. Пойду, возьму в библиотеке другой.

– Не стоит, дитя мое, уже поздно…

– Пойду. Скоро вернусь.

Если бы кто-то осмелился сказать, что она воспользовалась этим предлогом, дабы увидеть Озарёва, ее бы это искренне возмутило: не было ничего необычного в том, чтобы пойти в библиотеку за книгой, как вчера или как завтра… И все-таки, когда женщина приблизилась к дверям, странная надежда вспыхнула в ней, душа замерла, как будто одна ее частичка обманывала другую. Софи открыла дверь, библиотека была пуста. Только часы нарушали тишину. Она положила книгу и подошла к окну, что выходило в сад. Тени деревьев на газонах, тихие аллеи. Должно быть, их квартирант уже в своей комнате. Где-то напевал его денщик. Забыв, зачем пришла, госпожа де Шамплит села в кресло. Ее охватила вдруг беспричинная грусть.

Спустя полчаса пришли родители. Господин де Ламбрефу вернулся из Тюильри, куда отправился с друзьями приветствовать возвращение короля и засвидетельствовать ему свое почтение. Он без умолку рассказывал трогательные истории о восторге, который вызвало появление Людовика XVIII. За ужином рассуждал о великом будущем, что ждет французский народ благодаря мудрости государя и благосклонности царя. Дочь слушала его снисходительно, хотя еще вчера подобные разговоры вызвали бы у нее исключительно раздражение.

– Даже те, кто поначалу не склонен был доверять русскому императору, сегодня были совершенно покорены его благодушием и мягкостью, – говорил граф, разделываясь с курицей. – Подумайте только, друг мой, чтобы не оскорбить нашего короля тем, что город наводнен иностранными солдатами, он решил, что в день возвращения государя в Париж все войска союзников останутся в казармах. Я не встретил ни одного русского, прусского и австрийского офицера…

Глаза Софи наполнились слезами, руки ослабели, пришлось положить их на стол: так это не ради нее Николай Озарёв расстался с мундиром. Какой же наивной дурочкой надо быть, чтобы приписать ему подобную душевную тонкость! «Итак, мое первое впечатление оказалось верным, – сказала она себе. – Это всего лишь русский!» И пока родители беседовали где-то за тысячи лье от нее, мечтала оказаться в полном одиночестве.

Муж ее умер два года назад, с тех пор вдова жила в каком-то умственном и физическом оцепенении, из которого, казалось, никто и ничто не в состоянии ее вывести. Хотя господин де Шамплит вызывал у нее лишь восхищение, граничившее с уважением. Он завоевал ее своими идеями, удержал – нежностью. Потеряв его, женщина лишилась друга, но не возлюбленного, и втайне была благодарна ему, что они так мало были близки: теперь никакие терзания плоти не нарушали чистоту ее воспоминаний. Софи считала себя рассудительной, спокойной, холодной даже, неспособной изведать радость и тяготы любовных мук, воспеваемых модными писателями. И это несколько примиряло ее с судьбой.

Слуга принес лимонный сорбет. Она погрузила ложечку в маслянистую холодную массу. Вдруг раздался выстрел. Госпожа де Ламбрефу прижала руки к груди. Граф отбросил салфетку и воскликнул:

– Королевский фейерверк! Скорее в сад, оттуда нам будет его прекрасно видно!

Софи поднялась из-за стола и последовала за родителями. Заметив в аллее Озарёва, вздрогнула и подумала: «Ну и что? Я к этому готова! В этом нет ничего необычного!» Он снова был в военной форме. В этом ей виделось подтверждение его искренности. Отец захотел представить дочери офицера, она честно сказала:

– Мы уже знакомы.

Это удивило родителей, которые теперь терялись в догадках. Фейерверк рассыпался в небе золотым дождем. Из дома вышли слуги. Господин де Ламбрефу по-отечески покровительственно приглашал их на главную аллею:

– Мариетта, Любен… Вы ничего не увидите из угла, где стоите… Французы не каждый день встречают своего короля!..

Слуги встали позади, на почтительном расстоянии от хозяина. Софи слышала, как они шептали:

– Как красиво! Как будто звезды!..

Ординарец Озарёва крестился после каждого залпа! Варвар! Говорят, спит на полу в коридоре под дверью своего господина, который, должно быть, тоже не слишком цивилизован, раз допускает подобное. Она украдкой взглянула на него: лицо молодого человека сочетало в себе детскость и дикость. Лицо ребенка, наблюдающего за пожаром. «Что ж, он совершенно иной породы, – заключила госпожа де Шамплит. – Говорит по-французски, но думает-то – по-русски!» Сильный залп заставил ее вздрогнуть. Одна из служанок закричала от страха, кто-то заметил:

– Самый красивый!

На небосводе рассыпались огни, отражаясь в окнах, превращая деревья в пышные черные кружева.

– Прекрасно, – удовлетворенно заметил граф. – Как жаль, господин Озарёв, что вам не удалось увидеть королевский кортеж…

Смущенный Николай не знал что ответить, и вдруг Софи обнаружила, как сладким голосом произносит:

– Почему вы думаете, отец, что лейтенант лишил себя этого удовольствия?

– Потому что я вам говорил уже, дитя мое, ни одна душа из армий союзников не имела сегодня права показаться на улицах.

– Но офицеру, пусть даже и русскому, не сложно нарушить приказ, – возразила дочь.

Постоялец с интересом взглянул на нее:

– У вас дар провидения, госпожа де Шамлит. Конечно, многие мои товарищи, да и я сам, так хотели присутствовать при этом знаменательном событии, что сменили мундир на гражданское платье, чтобы смешаться с толпой ваших соотечественников. Наше начальство вправе упрекнуть нас в этом, но только не французы и не француженки!

– Поздравляю вас, господин Озарёв, – сказал граф. – Надеюсь, у вас остались прекрасные воспоминания о въезде короля в Париж!

– Великолепные!

Его голос выражал подлинный восторг – поцелуи Дельфины и вправду были восхитительны!

– Позвольте мне на правах француза порадоваться за вас! – заметил граф, они церемонно раскланялись. Последние всплески фейерверка – гигантский белый букет с вкраплениями изумрудов и рубинов – осветили сад со стороны моста Людовика XVI. Когда небосвод погас, слуги вернулись в дом.

Вечер был свежим, Софи плотнее закуталась в шаль. Не придет ли отцу нелепая мысль пригласить Озарёва в гостиную на чашку чая? Но господин де Ламбрефу слишком боялся вызвать раздражение дочери, а потому довольствовался тем, что, опершись на руку русского офицера, решил прогуляться по аллее. Дочь и жена следовали за ними. Потрескивал гравий. Мужчины о чем-то тихо беседовали. О чем? Рядом с графом маленького роста Николай казался огромным: длинные ноги, широкие плечи, тонкая талия. У дома хозяева и гость расстались.

– Желаю вам доброй ночи, – произнес Николай, обращаясь к Софи.

Легкий акцент придавал его словам милое очарование. Она попыталась сказать в ответ что-нибудь приятное, вместо этого произнесла ничего не значащее:

– Завтра русским офицерам вновь будет разрешено ходить по улицам?

– Да, – не без иронии откликнулся Озарёв. – Париж ведь не ждет нового короля?

– Боже упаси! – вскрикнула госпожа де Шамплит.

Ей казалось, что все это происходит не с ней, и говорит не то, и играет плохо.

– Что ж, вы только сутки позволили Людовику чувствовать себя как дома, – продолжила она. – Не так много.

– Через месяц-два, надеюсь, все изменится.

– Почему?

– Мы уйдем отсюда.

– И многие об этом пожалеют! – вздохнул господин де Ламбрефу, похлопывая молодого человека по плечу.

Софи подобрала юбки и быстро вошла в гостиную. Вскоре к ней присоединились родители. Николай остался в саду, зажег сигару и с удовольствием выкурил ее, глядя на звезды.

7

Выйдя от парикмахера, Николай почувствовал, что кивер стал ему велик. С грустью думал он о своих длинных золотистых волосах: не будет ли смешон с этой французской стрижкой – голые виски, зачесанные на щеки пряди волос и короткие кудри на лбу? Дельфина разуверила его в этом, когда в восхищении упала ему в объятия: он стал еще соблазнительнее и заслуживал всяческих наслаждений.

Через некоторое время Озарёв обнаружил ту же прическу у некоторых своих товарищей, из чего заключил, что и они не остались глухи к настоятельным просьбам француженок. Словом, эта стрижка стала своеобразным знаком отличия русских офицеров, которым удалось обзавестись в Париже любовницей. Ипполит Розников, не устоявший перед кондитершей с улицы Клери, говорил, смеясь, что у большинства парижанок душа Далилы. Прислушиваясь к историям, которыми обменивались его сослуживцы, Николай хранил в тайне собственные приключения: разве может быть что-то общее между банальными интрижками, коими пробавлялись другие, и его исключительной страстью.

Служба в казарме стала вовсе не обременительной, а потому почти каждый день после полудня они с Дельфиной, очаровательной, не терявшей любовного аппетита, встречались в квартире ее портнихи. Их неизменно пылкие свидания длились два-три часа, но любовникам едва удавалось перемолвиться словечком – каждое новое объятие приводило баронессу в неистовство. Затем, розовая, свеженькая, невинная, отдохнувшая, она одевалась, целовала юношу в лоб и уносилась на какой-нибудь светский прием. Он же оставался, словно зачарованный выпавшей ему удачей, не в силах пошевелиться. Ему уже было известно, что подруга ведет двойную жизнь, что комната эта давно место тайных свиданий, а потому глупо ревновать к ее прошедшему или будущему. И сожалел о том времени их знакомства, когда Дельфина скрывала желание под завесой тайны и благородства. Отдавшись ему, она больше не считала нужным скрывать истинное положение дел. Возвращаясь вечером в особняк господина де Ламбрефу, Озарев был и доволен и разочарован одновременно: тело больше ничего не требовало, душе не хватало поэзии.