Николас Уайзмен - Фабиола Страница 15

Хроматий улыбнулся.

— Зачем же негодовать, дитя мое?

— Потому что знаю тебя, знаю Тибурция Зою и Никострата, приехавших к тебе, и уверена, что вы не можете принадлежать к людям, которые... которых... ну, которые совершают преступления и так злы, жестоки и низки.

— А ты читала хотя бы одну христианскую книгу? — спросил Хроматий. — Знакома хотя бы с одним христианином? Знаешь, чему учит христиан, так всеми презираемых и преследуемых, их религия?

— Конечно, не знаю, дай знать не хочу! — воскликнула Фабиола с запальчивостью, точно она боялась узнать что-нибудь такое, против чего не могла бы устоять и сама. — Я не желаю знать, чему верят рабыни, привезенные с Востока. К тому же все знают, что христиане люди дурные. Их потому все и презирают.

— Да кто «все»?-спросил Хроматий.

— Все, решительно все, — ответила, горячась, Фабиола.

— Все, решительно все, — повторил Хроматий, — все те, которые не знают, не видали в глаза но одного христианина, не читали ни одной книги, но зато слышали рассказы людей, распускающих о них ложные слухи из своих соображений. Странное стадо — род людской! — прибавил старик печально. — Мало в нем людей мыслящих, способных понять что-то, еще меньше таких, которые, поняв, растолковали бы другим. А эти другие или равнодушны ко всему, или невежды, и потому, чем слухи нелепее, тем желаннее для них. Они всегда готовы поверить скорее клевете, чем истине. Злые люди вопят, стадо людское вопит за ними; и вот — голос большинства! Еще хотят, чтоб уважали этот голос! Нет! Человек честный и разумный не станет вопить с невежественной массой, не побежит за толпой!

Но как мало таких! Да и в числе их столько слабых, легкомысленных, которые знают, где истина, но не осмеливаются сказать ее, боясь тех же воплей невежественного большинства!

Фабиола слушала молча. В словах старика звучала печаль. Он замолчал и задумался.

— Прости меня, что я разволновала тебя, и поговорим о другом. Я, между прочим, приехала к тебе по делу: я желала бы знать, не едет ли кто-нибудь в Рим? Я хочу написать отцу. Мне бы очень хотелось повидать его до отъезда в Азию.

— Ты приехала очень кстати, — сказал Хроматий. — Сегодня едет в Рим один молодой человек. Зайди в мою библиотеку и напиши письмо. Оно будет доставлено немедленно.

Они вошли в дом и прошли в большую залу, где были ящики с рукописями. Посредине залы стоял большой стол; за ним сидел молодой человек и переписывал какую-то рукопись. Увидев незнакомую женщину, он встал.

— Торкват, — сказал ему Хроматий, — эта госпожа желает послать письмо своему отцу в Рим.

— Очень рад, что могу исполнить поручение благородной Фабиолы и явиться к ее отцу, благородному Фабию, — сказал Торкват.

— Как! Ты знаешь Фабиолу и ее отца? — воскликнул Хроматий с удивлением.

— Я имел честь служить в Азии под начальством благородного Фабия, — ответил Торкват. — Плохое состояние здоровья заставило меня оставить должность.

На столе лежали листы пергамента; старик взял один из них, чернильницу и перо из тростника, и положил все перед Фабиолой. Она написала наскоро несколько строк, потом сложила листок, перевязала его шелковой нитью и запечатала печатью, которую носила в шитом золотом и шелками кошельке. Желая когда-нибудь вознаградить молодого человека за услугу, которую он ей оказывал, она взяла другой листок пергамента и, спросив у него имя и адрес, записала их и спрятала записку за пояс в складках туники. Позавтракав, она стала прощаться с хозяином и заметила, что старик отечески нежно глядел на нее, хотя к этой нежности примешивалось чувство грусти. По крайней мере, так показалось Фабиоле. Когда она уезжала, Хроматий сказал ей вслед:

— Прощай, дитя мое! Будь благословенна, вступая на тот путь, которого еще не знаешь.

Фабиола была тронута и задумалась. Слова эти показались ей загадочными. Голос Торквата, остановившего ее колесницу, когда она выехала из ворот виллы, вывел ее из задумчивости.

— Извини, что я решаюсь остановить тебя. Угодно ли тебе, чтобы письмо твое было доставлено как можно скорее? -спросил Торкват.

— Да, да, конечно, — ответила Фабиола.

— В таком случае мне трудно будет исполнить твое желание; я иду пешком.

Фабиола предложила ему денег на наем лошадей. Торкват принял их без малейшей церемонии и замешательства.

Сумма, которую Фабиола вручила Торквату, была достаточна не только для того, чтобы доехать до Рима, но и чтобы вознаградить его за труды. Она отдала ему весь кошелек, набитый золотом. Торкват взял его с такою радостью, что Фабиола решила, что он недостоин дружбы такого человека, как Хроматий. «Если все его друзья таковы, — размышляла Фабиола, — то они обирают доброго старика и обманывают его, прикидываясь добродетельными». Она вынула спрятанную записку и, развернув ее, увидела на обороте несколько строк, написанных неизвестною ей рукой: «А Я говорю вам: любите врагов ваших, благословляйте проклинающих вас, благотворите ненавидящим вас и молитесь за обижающих вас, да будете сынами Отца вашего Небесного; ибо Он повелевает солнцу Своему восходить над злыми и добрыми и посылает дождь на праведных и неправедных».

Удивлению Фабиолы не было границ. Она не верила своим глазам. В представлении язычников мщение считалось не только позволительным, но и законным. Были даже боги-мстители, были боги ада, и им приносили жертвы. Она любила читать философов, находила много умных и хороших мыслей в их книгах, но ничего подобного она никогда еще не читала.

«Что же это? — думала она. — Верх величия или низость? Любить врагов, делать добро ненавидящим нас! Сколько надо любви, сколько надо великодушия, чтобы делать это искренне! И есть ли на свете люди, способные искренне прощать оскорбления и зло и платить за них добром? Где они? Кто они? Я спрошу у Сиры, не знает ли она их или не слыхала ли о них... А если это... Не может быть! Нет, я лучше ничего не скажу Сире. Она такая восторженная, а я чувствую, что мне надо успокоится. Я чего-то боюсь и чего-то желаю. Все эти разговоры и рассказы только больше и больше расстраивают. Не нужно мне этой бумажки... — я хочу спокойствия...»

И Фабиола бросила на дорогу бумажку, которую держала в руках.

— Стой! Стой! — закричала она вдруг вознице, будто испугавшись. — Поди, подними бумажку, которую я нечаянно уронила.

Он поднял и подал ей; она взяла бумажку, сложила бережно и засунула опять за пояс.

Так билась бедная Фабиола, мучимая сомнениями и желанием познать истину. Сияние истины пугало ее, и она с ужасом отступала назад, но ненадолго; скоро она опять бросалась вперед, влекомая неодолимой жаждой понять, выйти, наконец, из той нравственной пустоты, из того иссушающего безверия, которые мучили ее.

XII

На другой день утром на мула навьючивали мешки. Торкват отправлялся в Рим. Все жители виллы и сам Хроматий провожали его до ворот и тепло прощались с ним... Многие, зная, что он беден, отдавали ему свои деньги. Священник Поликарп отвел его в сторону и со слезами на глазах умолял его следить за собою, быть осторожным в выборе друзей, не поддаваться искушениям города, избегать шумных праздников, не надеяться на свои силы, не хвастать ими и просить у Бога, чтобы Он укрепил его в мужестве и любви. Хроматий мягко укорял Торквата за его легкомыслие, тщеславие, склонность к излишествам.

— В последнее время, — сказал он, — нам казалось, что тебе было скучно с нами, что наша простая, скромная жизнь не удовлетворяла тебя.

Торкват растрогался, стал на колени перед священником, каялся и просил его благословения. Наконец он простился со всеми, сел верхом и тихо поехал по аллее, которая вела из виллы на большую дорогу. Добрый священник долго, пока он не скрылся из виду, следил за ним глазами отца, провожающего любимого сына. Не долго думал Торкват о наставлениях священника, скоро настроение его изменилось. Он предался мечтам. Ему казалось, что он уже приехал в Рим. Вот знакомые улицы, полные народа, вот бани, где собирается веселое и шумное общество. Вот стол, где играют в кости. Торкват был до своего обращения страстным игроком и отказывался от своей привычки не без борьбы и сожалений. Теперь он не намеревался играть сам, но его прельщала мысль, что он увидит то, что так долго составляло его любимое занятие и будет иметь удовольствие следить за игрой других... Нет, он не изменит себе — он христианин, и не будет пить вина, не сядет за роскошный стол, не будет играть, как язычники! Он будет помнить наставления отца Поликарпа.

В Фонди, пока кормился и отдыхал мул, Торкват отправился к Кассиану, к которому у него было рекомендательное письмо от Хроматия. Кассиан жил на вилле и отказался от должности школьного учителя. Он принял Торквата по-братски и просил его разделить с ним скромный обед. Кассиан в каждом христианине видел брата и потому рассказал Торквату, что он намерен заняться обращением в христианскую веру детей, которых ему обещали поручить на время каникул; он рассказал множество подробностей о своей прошлой и настоящей жизни, о своем обращении и о своих надеждах на будущее.