Михаил Казовский - Евпраксия Страница 15

— Не могу иначе. Оставаться здесь еще хуже.

А сама подумала: отчего же хуже? Лучше поступиться собой, чем здоровьем крошки. Ну, в конце концов, Калман не такой уж гадкий — молодой, горячий мужчина, и мгновения близости с ним могут быть приятны. Да, она его не любит. Ну и что? Разве это важно? Разве она любила первого своего мужа? Отдалась ему в первый раз просто во исполнение супружеского долга... Может, и теперь? Просто во исполнение долга перед дочерью Паулины? Но сейчас положение иное: Генрих — ее единственная любовь; уступить венгру — значит изменить Генриху, изменить любви. Впрочем, разве Генрих сам не предал их чувства? Да, конечно, предал, но потом раскаялся. И она его по-христиански простила. Даже готова была вернуться. Калман помешал... Господи, опять Калман! Что же делать, как ей поступить?

С дрожью в голосе обратилась к Хельмуту:

— Да, ты прав. Ехать поздно. Доживем до будущей весны... — И надела на палец кольцо с бриллиантом.

Калман, против ожидания, не тревожил ее три недели. А потом явился навеселе, грубоватый, бесцеремонный, и стоял в дверях, заложив руки за спину, медленно раскачиваясь с пятки на носок и обратно. Хрипло вопросил:

— Ну, так что решили, сударыня?

Опустив глаза, женщина ответила:

— Поступайте, как знаете, ваше величество. Я всецело ваша.

Он расхохотался, подкрутил молодецкие усы. Радостно сказал:

— Умница, хвалю. Но теперь я сам не желаю этого. Ну, по крайней мере, пока. Представляете, Адельгей-да, я влюбился. Как пятнадцатилетний мальчишка! И все время думаю только о моей пассии. Это какое-то безумие. Вот ее завоюю, а потом вернемся к нашим отношениям. Будьте наготове. —• Погрозил ей пальцем и ушел, даже не простившись.

Обессиленная Опракса рухнула на колени и перекрестилась на висевшее у кровати Распятие, прошептала по-русски:

— Слава те, Господи! Наконец-то Ты внял моим молитвам!..

С королем она не виделась вплоть до осени. Это время миновало в заботах о девочке: та хандрила, у нее распухали десны от растущих зубок, но зато в хорошие дни малышка бесшабашно ползала по ковру и пыталась произносить отдельные слоги: «ма-ма», «та-та». Ела с аппетитом.

Калман заявился в сентябре, как-то поздно ночью, переполошив всю прислугу замка. Ксюша уже лежала в постели, как услышала движение в зале для пиров, а потом тревожную беготню по лестницам. От испуга села.

Дверь открылась, в темноте замелькали факелы, и затем на пороге выросла фигура монарха. Судя по интонациям голоса, он был снова пьян. Жалобно воскликнул:

— Адельгейда, представляете, она умерла!

— Кто? — спросила русская с замиранием сердца.

— Эва, моя любовь. Не уберегли, идиоты... Захотела покататься на лодке по Дунаю, налетела волна, и они все перевернулись. Эву не спасли! — Самодержец

присел к ней на край кровати и вполне натурально расплакался.

Евпраксия пожалела этого большого ребенка и погладила его по руке:

— Будьте мужественны, ваше величество. Бог дал — Бог взял...

Он вздыхал и хныкал:

— Вы же видели ее... Зайчика, лисичку... Глазки как цветочки. Голосок-колокольчик... Я влюбился впервые в жизни! Правда, Адель, впервые. Был готов подарить ей полцарства... целовал ступни... О-о, какое было блаженство обладать ею! Как она кричала от счастья в моих объятиях!.. И теперь... пустота... и могильный холод... Как мне одиноко!..

Евпраксия протянула ему вышитый платок, государь вытер мокрые от слез бороду и усы. Несколько капризно проговорил:

— Можно мне прилечь? Просто так, без всякого? Что-то я озяб...

— Окажите милость, ваше величество...

Калман мгновенно скинул с себя одежду и забрался

под одеяло. Он действительно весь дрожал — то ли от озноба, то ли от возбуждения. Грустно прошептал:

— Вы такая теплая... нежная... заботливая... Пожалейте меня, пожалуйста.

Ксюша обняла короля за шею. От него пахло выпитым спиртным, конским потом и кёльнской водой. Ощутила, как холодные волосатые икры приникают к ее лодыжкам, а колени поднимаются между бедрами, чтоб согреться. Разрешила это легко. Ноги их под одеялом сплелись, а уста сомкнулись. После бесконечного поцелуя венгр произнес:

— Адельгейда, счастье мое, я буквально воскресаю в вашей постели.

— Рада это слышать.

— Не хотите ли снять ночную рубашку? Будет много проще.

— Вы, пожалуй, правы.

Неожиданно Калман скрылся под одеялом, и она ощутила его жаркое дыхание у себя в заповедном месте. И чуть слышно застонала от сладости. Закатила глаза и открылась полностью.

Страстное безумие длилось долго. Евпраксия корчилась, задыхалась, умоляла хрипло: «Нет... нет... хватит!., прекратите!., не могу больше!» — а любовник продолжал неустанно, по-животному ненасытно, резко. Вся в испарине, женщина уже издавала лишь обрывочные нечленораздельные звуки, выгибала шею, вроде бы искала руками что-то рядом с собой и водила головой по подушке. Обжигающая волна прокатилась у нее вдоль хребта, заставляя то сжиматься, то разжиматься мышцы под животом. И она, не сдерживая себя более, разразилась душераздирающим воплем.

Калман обессиленно повалился рядом. Простонал:

— О, Мадонна!.. Вы великолепны!.. Благодарю. .. — И поцеловал Евпраксию в пылающую щеку.

Русская подумала: «Я продажная тварь... изменила Генриху... нет прощения», — но особой горечи не было на сердце, мягкая истома разливалась по телу, напряжение спало, наступали умиротворение, нега. И на короля не возникло обиды. Он, конечно, фрукт, каких мало, но доставил ей несколько счастливых мгновений. Пусть не по любви, пусть она его просто пожалела. Значит, такова ее доля. Так хотело Небо. Или преисподняя? Кто знает!..

После этого государь навещал Опраксу раза четыре. Оставался доволен. Предлагал появляться в свете, но она стеснялась, отнекивалась. А монарх не настаивал. Говорил, что по весне повезет ее в Токай, где подарит замок. Ксюша соглашалась: ведь Токай в Карпатах, на границе с Русью. Замок можно выгодно продать и вернуться в Киев, даже не спросив Калмана. Но судьба ей приготовила новое испытание.

Там же год спустя, весна — лето

Из Обуды королевский поезд выехал в начале марта. Время было теплое, горы зеленели, ласточки порхали над головами эскорта, и дышалось вольно. Ксюшиной повозкой управлял Хельмут, в шляпе с пером на венгерский манер, нарастивший брюшко от безделья в замке. В той же самой повозке находились Эстер и нянька. Девочка пошла еще в ноябре, ей уже заплетали первые косички, и она все чаще вспоминала о том, что положено ходить на горшок, а не на пол.

Путешествие до Мишкольца на реке Шайо, что впадала в Тису, на которой стоял Токай, заняло всего двое суток. Здесь король намеревался встретиться, по договоренности, с сыном киевского князя Ярославом Свято-полчичем, полномочным посланцем своего отца. Предстояло утвердить их военный союз против галицких князей, давних противников Киева. В одиночку воевать Святополк не решался и хотел привлечь венгров. Сватал за Калмана двоюродную племянницу — Евфимию, дочку Мономаха. А венгерский самодержец был не прочь отщипнуть от богатой Галиции пару-тройку плодородных кусочков и расширить государство до истоков Прута. В общем, сделка обещала быть обоюдовыгодной.

В ожидании Ярослава развлекались охотой на диких коз, поединками рыцарей и купанием в теплых ключах, бивших в живописных пещерах. Евпраксия исповедывалась епископу Купану, доброму улыбчивому мужчине лет сорока пяти. Купан слушал внимательно, а потом сказал:

— Грех твой невелик, дочь моя. Ты в разводе с мужем, это подтвердил Папа, и поэтому можешь не хранить верность Генриху. Жить с еретиком, осквернившим Крест, много хуже. И твои отношения с Калманом вырвут прежние чувства из твоей груди.

— Ох, боюсь, не вырвут. Все равно помню императора.

— Не преувеличивай. Время лечит. А Господь милостив. Не греши тяжко, и успокоение снизойдет.

Исповедь пошла ей на пользу, но какой-то горький осадок все же оставался.

Наконец появился Святополчич — невысокий, рябоватый и слегка косой. Ксюша впервые за последние годы услыхала русскую речь и едва не расплакалась от счастья. Но с испугом поняла, что давно уже думает по-немецки и теперь, прежде чем сказать, переводит с немецкого на русский, тяжело подбирая слова. Церемонно раскланялась с Ярославом, доводившимся ей двоюродным племянником. Он сказал с удивлением:

— Вот не ожидал тебя встретить на угорской земле! Слухи на Руси ходят разные — где ты, что ты, а вот про Калмашку — ни звука.

— Так уж получилось. Ехала домой к маменьке, да застряла тут.

— Значит, не намерена возвертаться?

— Может, и вернусь.

— А король отпустит?

— Я и не спрошусь, коли захочу. Он ведь не супруг мне.

— Ишь какая бойкая!

— Я была германской императрицей, не забывай.

Он почтительно, но не без иронии поклонился.

При другой встрече рассказал о русских событиях.

Русские князья собрались в Любече на совет — прекратить распри и определить, кто где правит. Вроде договорились, целовали крест. Но потом опять пошли козни, и по злому умыслу ослепили Василька Теребовль-ского. Вспыхнула вражда, Мономах встал на сторону изувеченного князя и едва не выгнал Святополка из Киева. Еле замирились и теперь желают расквитаться с галичанами — Володарем, Давыдом и Васильком.