Геннадий Ананьев - Риск. Молодинская битва Страница 15

— Неужто тумен? — спросил один из стражников, городовой казак. — Попрут если, не вдруг остановишь. Что тебе саранча.

— Нет, не тумен. Половина, должно быть, — возразил Никифор. — А пять тысяч — не десять. Меньше чем по десятку на одного. Выдюжим.

— Нельзя не выдюжить, — подтвердил казак. — Все едино — не жить, если одолеют.

— Что верно, то верно, — согласился воевода. — Нельзя не выдюжить.

Сам же думал, как провести вылазку, чтобы обязательно взять языка и успеть вернуться в крепость, пока не отсекут от нее храбрецов. Слишком велико расстояние от ворот до басурманских станов. Если быстро сообразят, что к чему, могут ударить сбоку и даже с тыла. Хочешь тогда или нет, а ворота придется закрыть, иначе ворвутся крымцы в город на спинах своих же.

Выходило, не сподручна вылазка с сечей. Ловчее пяток казаков выпустить. Пеших. Незаметно чтобы подкрались к юрте, желательно в центре стана, с охраной. Порешив стражника, хозяину — кляп в рот. Дружину же держать на конях у ворот, а сами ворота — в готовности, и открыть моментально, чтобы, если что не так выйдет, ринуться на выручку.

«Чего не лезут?! Чего хитрят?!»

Незадолго до заката собрал воевода казаков городовых и полевых, порубежных, которые со сторож отступили в крепость. Заговорил:

— Язык мне нужен вот так, — рубанул ребром ладони по кадыку. — Позарез. Хитрят басурманы, а мы что котята слепые. Не гоже так, братия.

— На вылазку хочешь? — вразнобой посыпались вопросы, а следом — уверения: — Не сомневайся, не заупрямимся.

— Нисколько не сомневаюсь, только не о том я. Прикинул — не годится вылазка. Опасаюсь я ее, а язык нужен. Вот и подумал…

— Верно, полдюжины хватит, — вышел на круг костистый казак с окладистой бородой и пышными усами. — К юрте, кляп — в рот, и — айда обратно. Я готов.

— Ишь ты. Опередил меня, — довольно проговорил Никифор. — Кто еще по доброй воле?

Городовые казаки нерешительно переминались с ноги на ногу. Не привычна им просьба воеводы, а из сторож которые почти все согласились. Воевода поручил вызвавшемуся первым казаку-добровольцу выбирать для себя пятерых сослуживцев. Потом сказал им:

— Мастерицам велел я белые накидки вам изготовить. Скоро принесут. А уговор такой: дружина, казаки и дети боярские в готовности будут, пособят враз, если нужда возникнет. Для вас коней тоже приготовим. Умыкнете языка, как от стана до крепости половину пути осилите, прокаркайте вороной. Трижды.

— Куда с добром, — довольно отозвался бородатый казак. — А о нас, воевода, не сомневайся. Не впервой.

Ему ли, стремянному князя Воротынского, который воеводил на засечной линии почитай до самого Козельска, не знать, как ловки казаки и дети боярские на сторожах. Им и лазутить приходилось. И сакмы перехватывать, схлестываясь с ними в коротких, но жестоких сечах, и станицами многодневно степь копытить, надеясь лишь на себя, не рассчитывая вовсе на скорую помощь.

Засечная линия на украинах царевых не приемлет неловких и робких, они просто гибнут.

— Что ж, с Богом.

Ходка за языком удалась славно. Причем не одного сгребли казаки, а целых двух. Один из них — десятник. До самого утра пленники упорствовали, хотя досталось им и плетей, и зуботычин вволю. Утром дознаватели поняли, что зря допрашивают их вдвоем. Повели десятника в кузницу, где новый подмастерье кузнеца раздувал уже горн. Оголили пленника до пояса, на угли положили пару железных прутков. Смотрит на весело разгорающийся огонь пленник насупленно и молчит.

— Почему сразу на штурм не пошли?

Молчание в ответ.

— Сколько воинов осадили крепость?

Опять молчание.

— Идут ли следом стенобитные орудия?

Желваки лишь жгутятся на широкоскулом лице.

— Ну да ладно. Господь простит, если так. Не желаешь добром, твоя воля.

Кто-то из казаков предложил не каленым железом прижаривать, а руки на наковальню положить и — кувалдой.

— Левую сперва, а не одумается — правую тоже. Чтоб никогда сабли в руках держать не мог.

— И выхолостить, если не дойдет. Ни воин, ни мужик.

Всем понравилось это предложение, и толмач со смехом перевел пленнику, что намерены с ним сделать. Добавил при этом:

— Скажешь если все, что ведомо тебе, жив и невредим останешься. В кузню определим, когда отобьемся от твоих. — И к кузнецу: — Как, возьмешь молотобойцем?

— Крепок. Сгодится.

— Убейте меня, — вдруг резко заговорил пленный. — Так предопределил Аллах…

— Не бог твой тебя наказал, а ты сам себя — раззява. Тебя твои убьют, когда мы тебе руки расквасим, выхолостим и выбросим за ворота. Ты не хуже нас знаешь, что тебя ждет. Хребтину принародно переломят. И десятку твою всю казнят. А может, и сотню. С сотником во главе.

— Сотника нет. Он только меня и того, кого со мной схватили, в своем шатре оставил. Он сотню куда-то увел. Куда — мне неизвестно. Шатер его мы поставили, место для сотни есть, а где она — не знаю. Наша сотня задержала убежавшего от вас пленника, сотник с ним ушел. Нас и коноводов еще с конями оставил.

— Паскудник! — зло выругался кузнец, а воевода, еще более нахмурившись, принялся додавливать десятника:

— Ты открыл нам большую тайну. Если не ответишь на остальные вопросы, твои слова станут известны вашим воеводам. Мы пошлем им белую стрелу.

Десятник молчал.

— Покличь писаря, — повелел Никифор младшему дружиннику, выполнявшему при нем обязанности стремянного. — Поживей чтоб. — И к кузнецу: — Подавай-ка кувалду. Пока писаря нет, мы руками упрямца займемся.

— Штурма не будет, — буркнул пленник.

— Почему?

— Не знаю. Только осада. Будем ждать.

— Подкрепления?

— Казаки и ногаи должны отступать к нам. Мы тут встретим их. Уйдем к Одоеву. Или дальше. Там — сеча.

— Как скоро?

— Не знаю.

Десятник он и есть десятник. И так очень много чего сказал. Можно его уводить в тайницкую. Пусть дожидается своего часа.

Рядовой воин знал еще меньше, хотя и был как бы в услужении у бека сотни. Упрямился же он сильнее десятника. Двужил даже велел каленым прутом по спине упрямца шлепнуть. Только это подействовало.

— К штурму не готовимся. Нам сказали, что когда возьмут Одоев и Белев, тогда пришлют сюда орудия стенобитные. До этого будем ждать. Но простые воины друroe говорят: в крепости есть что-то новое, дроб называется, поэтому нойоны наши медлят. Им что, у них богатства хватает, а нам какая корысть сидеть сложа руки, резать на еду заводных коней.

— Паскудник! — вновь зло обругал кузнец Ахматку. — Все выдал. Еще, не дай бог, на остров басурман поведет!

Об этом же думал Никифор. Прикидывал: обо всем ли он позаботился, чтобы уберечь княгиню. Выходило, что особой тревоги быть не должно. Болото уже проснулось, задышало, и пройти к острову можно только по гати. Вторая тропа, хоть и знал о ней Ахматка, в весенние месяцы совсем непроходима. Снег отсырел, не удержит человека, а под снегом — хлябь бездонная. Выходило так: что послано на остров, то послано, подмоги не подбросишь. Одна теперь надежда на его защитников.

«Должны отбиться, если татарва полезет! С Божьей помощью».

Сложней, как виделось Никифору, послать гонцов в Серпухов и Коломну, к князю своему. А слать их необходимо, чтобы поразмыслили о словах, сказанных десятником. В осаде только станут держать Белев, Одоев и Воротынск, не тратя на штурм сил, готовясь к какому-то иному сражению. К какому? Им, воеводам главным, больше возможности выведать у басурман, послав лазутчиков. Да и с полками как распорядиться, чтобы под рукой они находились, воеводам прикидывать.

Вновь собрал совет Двужил, и снова казаки-порубежники предложили выбрать из них гонцов. Заверили:

— Просочимся между татарами и литвинскими казаками. Уговор такой: две пары посылай. Через ночь. Если неудача случится, просвистим. Если не будет свиста, стало быть, просочились с Божьей помощью удачно.

— Берегом Оки опасно, как бы на татарские разъезды не напороться, — предупредил Никифор, но ему поперечили:

— Бог не выдаст, свинья не съест. Лесом-то более недели понадобится. Улиткам сподобляться сподручно ли нам?

Что верно, то верно. Весть запоздалая, что пустой орех. И тут один из детей боярских, не единый год прослуживший в порубежниках, сказал свое слово:

— Позволь, воевода, мне либо с одной из пар казачьих, либо с напарником, какого мне определишь, скакать гонцом. Я лесной путь знаю прямоезжий до Тарусы. Ходкий путь. На добрых полсотни верст[97] короче. Алексинский огиб срезается.

— Дело предлагаешь. Ловкого казака тебе в пару и — в путь.

Когда три пары гонцов были отобраны, стали решать, как выйти из крепости — пеше или конно. Казаки в один голос:

— Ужами проползем сквозь станы татарские. Коней же выкрадем у татар.

И то верно. Коней своих татары не держат в станах, а пасут под приглядом коноводов на сенокосных лугах и на лесных полянах. Коноводы же, как правило, беспечны.