Розмэри Сатклифф - Факелоносцы Страница 15

И вот пришла весна, настоящая весна, с туманами, расцвеченная голубыми и зелеными красками. В березовых и ольховых рощах замелькали трясогузки, привлеченные набухающими почками. По мере того как дни шли, связанная с приготовлениями суматоха все разрасталась, становилась все шумней. Так бывало каждую весну перед спуском кораблей на воду. Однако в этом году все происходило иначе, с гораздо большим размахом, ибо на этот раз Уллас-фьорд готовился не просто к летнему набегу, а к походу, из которого возвращения домой не ожидалось. Помимо воинов и оружия ладьи должны были принять на борт женщин с ребятишками и даже некоторое количество собак, не говоря уже о коровах для разведения новых стад. Еще ладьи возьмут припасов и топлива больше обычного, возьмут насыпанного в корзины отборного зерна, а также укутанные в шкуры или дерюгу молодые елочки с корнями, орудия для обработки земли и разные домашние сокровища: ковер из красивой оленьей шкуры, любимый горшок для стряпни, деревянную куклу…

В последний вечер накануне отплытия все мужчины, покидавшие Уллас-фьорд, сошлись на большое сборище в Доме Богов, неподалеку от Длинного Кургана, где племя хоронило мертвых. Там, при свете факелов, был зарезан кабан, его кровью окропили воинов и намазали ею алтарь, сработанный из зачерненных еловых стволов. Затем все принесли присягу в верности Эдрику, сыну вождя и своему предводителю в предстоящем походе. Клятва была произнесена на большом золотом обруче, кольце Тора, лежавшем на алтаре. Они также поклялись бортом корабля и краем щита, лошадиной лопаткой и лезвием меча хранить братскую верность друг другу во время битвы.

Аквила, будучи рабом, не принимал участия в сборище, но он вместе с остальными рабами пристроился на корточках у входа в Дом Богов, откуда было хорошо видно, что происходит внутри. Шею ему сдавливало тяжелое железное кольцо, которое по приказанию Тормода надели ему несколько часов назад. Старый Бруни, тот, по крайней мере, постарался бы, чтобы кольцо не сдирало кожу; надо отдать должное старику, он всегда, не в пример внуку, заботился о том, чтобы ярмо не натирало шею плужному скоту, а ошейник не выдирал шерсть на горле у охотничьей собаки. Но в то же время ссадина на шее, как ни странно, доставляла Аквиле своеобразное удовлетворение. Это все же была надежда, постоянное напоминание о том, что там, куда он плывет, ему, возможно, удастся бежать. Его вдруг коснулось то дуновение ветра — Божий знак, которого он так долго ждал. Теперь он в этом не сомневался.

Со смутной мыслью, что место, где молятся другие, пусть и чужим богам, не может быть плохим, Аквила начал молиться — с жаром и страстью, не обращая внимания на других рабов, — он молился безмолвно, сжав в кулаки висящие плетьми руки, прижимаясь лбом к резному косяку, обмазанному кровью: «Христос, выслушай меня, ты должен выслушать… Помоги мне найти сестру, если она еще жива, дай мне помочь ей или дай умереть вместе с ней, если… если нет у нее другого выхода…»

На следующее утро с востока потянуло холодным ветром, вода в заливе сделалась серой, как клинок меча. Но, несмотря на непогоду, мужчины бодро скатывали длинные ладьи на катках с берега в мелкую воду.

— Ветер от саксов дует сильный! Добрый знак, не иначе! — крикнул молодой воин — он послюнил палец и выставил его кверху.

Аквила засмеялся коротким горьким смешком, который словно застрял у него в горле. Он поступился своей честью, предал все, чему его с детства учили служить, чтобы остаться в Британии и помочь ей. Но всего-то, чего он сумел добиться, — это попасть в плен к варварам. Больше двух лет пробыл он рабом в ютском селении, и вот сейчас… сейчас ему придется сесть на весла варварской ладьи и с попутным сакским ветром мчать ее к родным берегам, сыграв тем самым свою злополучную роль в ее бедах. Смех перешел в рыдание, Аквила втянул голову в плечи и вместе со всеми шагнул в полосу прибоя; тут же он почувствовал, как ладья, подхваченная водой, сделалась вдруг легкой и резвой, будто морская птица.

Скот уже загнали в трюмы «Морской колдуньи», и все наконец было позади — погрузка продовольствия закончена, прощальные слова сказаны, провожающие, те, кого не взяли с собой, остались стоять на берегу. Глаза их были сухими, поскольку плакать тут не привыкли. Аквила занял свое место. Прожив более двух лет среди этого народа, он совсем освоился с морем и уже не был тем, ничего не смыслящим новичком, каким когда-то впервые взялся за валек.[19] Капитан Вульфнот встал у рулевого весла; за спиной у него, за высокой раскрашенной кормой «Морской змеи» постепенно удалялись дома и постройки Уллас-фьорда, уменьшались, теряя очертания, фигурки на берегу и расплывалась темная линия вересковых пустошей. Итак, с этой жизнью было покончено, она уходила, становилась прошлым.

Едва они покинули мелководье, Вульфнот скомандовал: «Весла убрать! Ставить паруса!» — и «Штормовой ветер», «Морская колдунья» и «Морская змея» заскользили по заливу, подгоняемые несильным северо-восточным ветром, дующим со стороны саксов.

Спустя два дня ветер вдруг упал, и им снова пришлось взяться за весла и грести почти вслепую, в серой пелене мглы и брызг, летящих из-под весел. Ладьи даже чуть не потеряли друг друга. Некоторые из молодых воинов забеспокоились, хотя и старались скрыть тревогу за шуткой. Они говорили: «Ран,[20] мать штормов, варит пиво. Как тут найдешь дорогу, когда из чанов у нее валит такой пар?» Однако старый Хаки, дядя вождя, разбиравшийся в морских приметах не хуже серого тюленя, втянув большими волосатыми ноздрями воздух, сказал: «А по запаху, ребятки».

Когда же наконец туман рассеялся и они, установив рангоутное дерево посреди палубы, смогли определиться по еле видному солнечному диску, выяснилось, что они не так уж отклонились от курса. Во время плавания возникали и другие неприятности: многие из женщин заболели, один ребенок ночью упал за борт, неизвестно чего вдруг испугался скот и едва не опрокинул «Морскую колдунью», а наутро в трюме нашли затоптанными двух лучших телок и у конюха оказалось продырявлено рогом плечо. И вот на седьмой день появились чайки, и перед закатом путешественники увидели длинную темную линию на западном краю моря вроде гряды облаков, и до них донесся далекий крик, тонкий, как крик чайки, — то кричал впередсмотрящий на «Штормовом ветре» из своего гнезда, прилепившегося к снастям топ-мачты:

— Земля-а-а!

«Морскую змею» приподняло очередной волной, и у Аквилы, повернувшего голову назад, чтобы взглянуть через плечо, внезапно застлало глаза — и причиной тому были не только соленые пряди волос, хлестнувшие по лицу.

Еще три дня они шли вдоль побережья, постепенно приближаясь к суше, а к концу третьего дня взяли направление прямо к низким топким берегам Таната. Ветер вдруг снова упал, и им пришлось опять грести, чтобы помочь едва надутым парусам. Вдоль фальшборта[21] между отверстиями для весел они вывесили щиты — черные, темно-красные, синие, темно-желтые и золотые, а на носу кораблей укрепили фигуры с оскаленной пастью, которые до тех пор лежали под палубой, надежно укрытые от беснующегося моря. Горделивые и зловещие, варварские ладьи цепочкой, как стая диких гусей, устремились к Британии, прямо к месту назначенной высадки.

Аквила греб, упираясь подбородком в плечо, обшаривая взглядом рыжую береговую полосу. Наконец вдалеке он увидел знакомый горб — холм, похожий на выгнутую спину кита и увенчанный серыми крепостными стенами. Вульфнот поставил рулевое весло прямо, и Аквила понял, что они держат курс на Рутупии.

Сосредоточенно прищурив глаза, Вульфнот провел «Морскую змею» вслед за «Штормовым ветром» в устье извилистого протока, который отрезал Танат от материка. До Аквилы, мерно раскачивающегося взад и вперед в такт ударам весел, донесся запах болот: горечь болотной воды, смешанная со сладковатым духом болотных трав. В Ютландии болота пахли совсем не так, и в груди у Аквилы заныло. С грохотом спустили парус, собрав его огромным полосатым пучком, похожим на бутон лилии, до гребцов донесся голос Вульфнота: «Еще! Еще!» — и по бокам заскользили рыжеватые плоские берега. Ладьи с разгону выскочили на белый песок по другую сторону канала, команда попрыгала за борт, лодки втащили на берег как можно дальше от прилива.

Аквиле было хорошо знакомо это место: они с Феликсом приходили сюда охотиться на болотную дичь. Он помнил волнистую полосу морских водорослей вдоль линии прибоя, дюны из ракушечника, по которым ползли желтые побеги вики и мелких полосатых вьюнков. Пытаясь отдышаться, он стоял подле затихшей «Морской змеи»; у него возникло ощущение, что сейчас он увидит собственные следы и следы Феликса на сыпучем белом песке. Он бросил украдкой взгляд через плечо и увидел Рутупийский маяк, возвышающийся на фоне заката. Ему почудился высокий язык пламени наверху над башней, но то был всего лишь отблеск закатного солнца на облаке.