Александр Волков - Скитания Страница 15

Здесь читать было невозможно, и Бруно ушел с рынка. Найдя укромное местечко, Фелипе дрожащими руками развернул бумагу.

«Дорогой, добрый синьор Филиппе! Я сознаю, что, обращаясь к Вам, нарушаю все приличия, но мне некого больше просить о заступничестве. Из всех христиан Неаполя я знаю (правда, лишь по имени) только Вас, и, если Вы мне не поможете, я погибла. Отец выдает меня замуж за ненавистного старика, но я лучше умру, чем стану его женой… Я решила покинуть отчий дом, но кто приютит меня в городе, где даже уличные камни враждебны нашему племени? Помогите мне… Но будьте осторожны: отец подозрителен, и стоит ему догадаться, тогда всему конец.

Если моя просьба невыполнима, простите и вспоминайте иногда бедную Ревекку».

Голова Фелипе кружилась, когда он читал это трогательное послание. Снова и снова перечитывал он неровные строки, написанные, как видно, украдкой, торопливо.

«Ревекка просит меня о помощи… Ревекка… Как странно, что я до сих пор не знал ее имени, а теперь мне кажется, что оно всегда звучало в моей душе…»

Поможет ли он Ревекке? Юноша сознавал, что, если он на это решится, перед ним встанут почти непреодолимые трудности. Мысли стремительно неслись в голове Фелипе. Он не сомневался, что прекрасная Ревекка наложит на себя руки, прежде чем станет женой постылого старика.

– Я спасу ее… – лихорадочно шептал Фелипе. – Спасу, чего бы это ни стоило… Если дядя не примет Ревекку, я увезу ее в Нолу. Отец поймет меня, но мать вряд ли одобрит мою любовь… Мы покинем Италию и найдем другую страну, где евреи могут жить свободно…

Взволнованный Фелипе не замечал, что он говорил о Ревекке, как о подруге жизни, что он рассуждал так, точно между ними все решено.

Юноша огляделся, вышел из безлюдного закоулка. Надо сообщить Ревекке адрес. Написать записку, как сделала она? Это рискованно, записку может перехватить отец. Нужно придумать другое…

И Филипе придумал.

Вернувшись на рынок, он громко обратился к книготорговцу, показывая ему толстую книгу в кожаном переплете:

– Сер Анжелико, я беру вот эту книгу и беру ее с большой охотой!

Старый, сморщенный Анжелико с удивлением посмотрел на школяра, который уж слишком горячо говорил о «Геометрии» Эвклида. Ревекка поняла тайный смысл слов Фелипе, и румянец радости залил ее щеки.

Бруно продолжал:

– У меня с собой нет денег, но пусть ваш ученик через час принесет ее ко мне на улицу Добрых бенедиктинцев, в пансион синьора Саволино. – Обратившись к ученику, Фелипе спросил: – Паулино, ты знаешь дорогу на улицу Добрых бенедиктинцев?

– Нет, – ответил Паулино.

– Так слушай!

Громким голосом Фелипе растолковывал мальчику дорогу к своему дому, повторяя по нескольку раз, называя повороты, указывая приметы. И каждое его слово врезалось в память Ревекки.

«Какой он догадливый, мой Липпо… – с восхищением думала девушка. – Как замечательно придумал… Нет никого на свете умнее моего Липпо…»

Глава четвертая

Праздник Сан-Дженнаро

Осенью в Неаполе торжественно праздновался день Сан-Дженнаро,[85] патрона города. Итальянцы были большими любителями религиозных процессий, и чуть не каждый день из той или иной церкви или капеллы выходило шествие с иконами, хоругвями, статуями святых. Но такие шествия привлекали не очень много участников и зрителей.

Иначе обстояло дело, когда чествовали Сан-Дженнаро. На праздник стекались тысячи и тысячи верующих со всей Счастливой Кампаньи. Их привлекало желание своими глазами увидеть великое чудо – кипение нетленной крови Сан-Дженнаро.

Фелипе с двенадцати лет добивался у дяди разрешения побывать на празднике Сан-Дженнаро и всякий раз получал отказ.

– Конечно, любопытно посмотреть, как нетленная кровь святого закипает как раз тогда, когда это выгодно патерам Сан-Дженнаро, – говорил, посмеиваясь, Саволино. – Но я не хочу, чтобы тебя принесли ко мне в Дом с переломанными ногами или раздавленной грудью. На площади и в соборе бывает ужасная давка, и страдают больше всего дети.

Действительно, жертвы насчитывались десятками, случались увечья со смертельным исходом. Но в этот раз пансионский преподаватель пения по усиленным просьбам Фелипе устроил его в церковный хор, достал для юноши стихарь[86] и кружевную пелерину, надевавшуюся поверх.

Когда Фелипе торжественно явился в дядин кабинет в стихаре, с молитвенником в руках и с преувеличенно благочестивым выражением лица, на Саволино напал смех.

– Это что за маскарад?

– Я пойду в собор Сан-Дженнаро с певчими, буду стоять на хорах,[87] и мне не грозит опасность пострадать от давки, – объявил Фелипе.

– Ну что ж, если так, ступай, – согласился синьор Джакомо. – Тебе полезно посмотреть на безумие фанатичной толпы, свято верящей в чудеса. Я сам был на празднике Сан-Дженнаро только раз, и этого с меня оказалось достаточно.

– Дядя, а как они устраивают, что кровь в сосуде закипает?

– Ну, милый мой, за этот секрет церковники, наверно, дорого заплатили алхимикам.[88]

19 сентября, во вторник, площадь перед величественным собором Сан-Дженнаро еще с полуночи заполнилась народом. Патрициям приходилось оставлять кареты за три-четыре квартала от собора, и слуги силой прокладывали им дорогу в храм, где у каждой знатной семьи были наследственные места.

Когда подошел час начать службу, соборные священники, клирики,[89] церковные певчие, среди которых был и Фелипе, с трудом пробились через толпу.

После окончания торжественной мессы хор пропел заключительную молитву и на амвон[90] вышел настоятель собора дон Америго Гусман. Он держал массивный хрустальный сосуд, дно и стенки которого покрывали сгустки багровой жидкости. Народ верил, что это и есть нетленная кровь самого Сан-Дженнаро. Несколько священников в парадных ризах с трудом пронесли и водрузили на престол серебряную статую Дженнаро.

Верующие перешептывались:

– Поворачивают к нам лицо… Смотрите, смотрите – облачают в драгоценные ризы… Вот надевают на голову епископскую митру.[91] А он-то, он… наш родимый… наш покровитель… Он улыбается!..

Толпа, плотно заполнившая храм, уже приходила в возбуждение. Этому немало способствовал запах ладана, курившегося в многочисленных кадильницах.

– Чудо! Покажите нам чудо! – слышались голоса.

Хор запел славословие Сан-Дженнаро, а патер вертел в руках сосуд, постепенно ускоряя его движение.

Быстрее пел хор, священники громче выкрикивали слова молитв, терявшиеся в душном воздухе храма, быстрее вращался хрустальный кубок, и возбуждение верующих росло неудержимо.

– Кровь, закипай! – раздавались возгласы. – Дженнаро, соверши чудо!

Шли минуты, кровь не закипала, и повальное безумие охватило богомольцев. Люди вскакивали с мест, вытягивали шеи, стараясь получше рассмотреть, что творится на амвоне. Фелипе Бруно ужаснулся, видя потные багровые лица с расширенными глазами, дыбом стоящие волосы, широко раскрытые рты, судорожно сжатые кулаки…

Поведение толпы потрясло юношу.

«И это делает вера, – думал в смятении Фелипе. – Та самая вера, которая, по словам писания, может двигать горами. Куда же вера движет этих легковерных людей?.. Они подобны диким зверям…»

И уже не крики, а какой-то рев гремел под высокими сводами храма, вой, стоны, мольбы, рыдания – все смешалось в диком разноголосом хоре.

– Дженнаро, мы просим чуда! На коленях смиренно умоляем тебя! Сжалься над нами!!

Совершение чуда задерживалось, и голоса становились все более угрожающими, выкрики все более дерзкими.

– Старик, не раздражай нас! Забыл, что с тобой сделали наши отцы?! Ты не шути с нами, святой?!! Подавай чудо, Дженнаро!! Дженнаро, Дженнаро!!!

Священники тряслись от страха: они помнили, как лет тридцать назад, когда кровь святого долго не закипала, фанатичная толпа вытащила статую Дженнаро из алтаря и поволокла по уличной грязи. Драгоценные покровы были разодраны в клочья, а священников, пытавшихся помешать святотатству, избили до полусмерти.

Дон Америго Гусман изнемогал с высоко поднятым тяжелым сосудом в руках, а рев озверевшей толпы становился все грознее. Как волна океанского прибоя, он перекатился на площадь, на окрестные улицы.

– Иноверцы! Иноверцы! Нет ли здесь иноверцев?! – раздавались гневные возгласы.

Предание гласило, что если среди верующих замешаются еретики, мусульмане или евреи, то чудо не совершится. И еще немного лет назад толпа католиков растерзала трех богатых маранов[92] из Мадрида, которые заходили посмотреть на чудо кипения крови.

Безумие толпы достигло предела, и наиболее рьяные фанатики уже пробивали кулаками дорогу к алтарю. Стонали ушибленные и придавленные люди… Но долгожданное чудо наконец совершилось. Торжествующий аббат высоко поднял сосуд: кровь в нем сделалась жидкой, приобрела ярко-алый цвет и бурно закипела.