Татьяна Беспалова - Генерал Ермолов Страница 15

   — Да что случилось-то, Максимович? Скажи толком!

   — Вторая неделя истекала с того дня, как ты пропал. Алексей Петрович с их сиятельствами и большим отрядом в Андреевскую деревню отбыли...

Кирилл Максимович снова умолк, набил трубочку, закурил.

   — Не томи, Максимович! Что за беда приключилась?

   — Свои же и пограбили. Да с затейливым умыслом. Ты знаешь наше имущество: нет у нас завидного богатства. На бумаги Алексея Петровича покушались и не без успеха. Часть писем похитили.

   — А ты?

   — А что я? Подобно тебе, вскочил на коня, шашку из ножен долой... — Кирилл Максимович помолчал, вздохнул горестно, — ...шашку долой и на лету так с коня-то и сверзился. Срамота одна, а не воинская доблесть... А ведь, помнится, в малолетстве и без седла лихо скакал.

   — Карты и донесения покрали, басурмане?

   — Если б басурмане! Свои расстарались. Вольную волю ценой предательства выкупить решили. Эх, Федя! Хоть то благо, что неграмотными воры оказались. Не тот ларец схватили, где военные донесения и важные депеши из столиц, а тот, в котором Алексей Петрович личную переписку хранил. Но всё одно — беда.

   — Злодеев поймали, дядя?

   — Куда там! Скрылись, убегли вместе с ларцом. Помнишь ли чернявого волжанина? Того, которым ваши казаки чеченом обзывали?

   — Как не помнить...

   — Так вот он пропал и ещё двое. Валериан Григорьевич искали, догоняли, но всё попусту. На одно надеемся: предавшие христианскую веру сами преданными окажутся, не минуют воздаяния.

Каждый из них был в сверкающем шлеме, кольчуге, с круглым щитом и тонкой пикой в руках. Аслан-хан выделялся среди прочих богатством сбруи и оружия. Орденская звезда Святого Владимира блистала на его груди.

Всадники затеяли безумную круговерть. Прах земной стоял столбом на лужайке перед землянкой Ермолова. В облаках пыли мелькали стройные ноги курахских коней и арабских рысаков, звучали громкие возгласы, мелькали преисполненные воинственного воодушевления лица.

Отряд встречали с почётом, не хватало только общего построения и полковой музыки. И Ермолов, и Сысоев вышли на площадь, сопровождаемые адъютантами, штабными офицерами и прочими чинами, служащими при штабе.

— Его сиятельство князь Мадатов привёл воинство из рейда по чёрным горам, — шептал Максимович в ухо Фёдору. — Глянь-ка, глянь! Вот тот молодой татарин, видишь? Орден Святого Владимира на груди его, как и у старшего брата. Это Гасан-ага, меньшой брат Аслан-хана.

Фёдор уже и сам приметил молодого воина на белоснежном арабском скакуне, со знаками отличия полковника на сабле, с русским орденом на красно-чёрной ленте.

На коне одного из воинов, позади седла болтался мужичок, худой, плешивый, заросший неопрятной бородой.

Пленный? Не похоже. Наконец всадники умерили пыл разгорячённых коней, бешеная карусель сверкающих доспехов, пик и щитов остановилась. Всадники спешивались. Громко переговариваясь, они сбрасывали в пыль седельные сумки. Сверзился на землю и странный мужичонка. Он неподвижно лежал на земле, спрятав лицо в пыльной траве и тяжело дыша. Фёдор встрепенулся:

   — Неужто, Кузьма?

   — Вроде русский... — подтвердил Максимович.

   — Урус солдат, — один из всадников свиты Аслан-хана приблизился к ним. Сверкающий шлем он держал в руке. Длинные, до плеч, волосы его поседели от дорожной пыли. Кольчужная рубаха закрывала его тело до колен, броня покрывала предплечья и голени.

   — Ранен, болен. Кирилл-ага, вода, еда, отдых... — молвил всадник, хищно улыбаясь. Азарт недавнего боя горел в его глазах. Фёдор украдкой рассматривал вождя вражеского племени, и вековая, неутолимая ненависть зашевелилась в его груди. Рука легла на эфес шашки — простого чеченского Волчка, выданного ему взамен оружия, изготовленного руками деда. Максимович извлёк клинок из нутра одного из дорожных сундуков Алексея Петровича, бережно развязал бечёвку, отбросил в стороны полотнища холстины. Клинок блеснул матово. На лезвии, под рукоятью Фёдор увидел клеймо в виде волчьих челюстей.

   — Это Волчок, Федя. Знакомься.

Фёдор принял Волчка. Клинок ладно пришёлся по руке, хоть и легковат показался.

«Эх, где же ты, сестрица Митрофания! — подумал Фёдор тоскуя. — Пользует тебя дикий зверь лесной. Употребляет во славу басурманского бога, сшибая христианские головы с плеч!»

Огромный жеребец бурой масти вылетел из клубов пыли. С его оскаленной морды падали клочья пены, пустые стремена усердно били по бокам. Всадник уже не правил конём. Его смуглое лицо исказила гримаса боли, на шитой золотым галуном черкеске и в чёрных кудрях запеклась кровь, бурые пятна покрывали чепрак и генеральские аксельбанты.

   — Рустэм-ага ранен, — галдели татары.

   — Ранен, что ли, Валериан Григорьевич? — встрепенулся Кирилл Максимович.

   — Настиг меня свинец... — всадник рухнул с седла в руки Самойлова и Бебутова.

   — Несите генерала ко мне! — скомандовал Ермолов. — Григорий! Скачи в лазарет за лекарем. А ты, Кирилл Максимович; что стоишь столбом? Неси всё, что в хозяйстве имеем для помощи раненым героям!

В поднявшейся суматохе Фёдор не заметил, как оказался наедине с татарским рыцарем.

   — Чего стоишь, урус? — Гасан-ага топтался на пороге дома Ермолова. Кольчужные кольца поскрипывали при каждом движении. Щит и пику он небрежно бросил возле крыльца генеральского дома.

   — Товарищ твой — не воду пил, не лепёшка ел — пыль грыз. Двадцать вёрст скакали мы, догоняя поганого Цицу-торгаша. Шали — сожгли, Герменчук — сожгли, Автуры, Гельдиген, Майртуп — всё сожгли. Поганого Цицу — не поймали. Шли дальше, быстро, быстро. Рустэм-ага впереди. Догнали Цицу, отбили товар, отбили урус аманат...

Речь татарского рыцаря прервал Николаша Самойлов.

   — Его сиятельство князь Мадатов просил передать тебе, Гасан-ага приказ располагаться на отдых. Завтра на закате его высокопревосходительство генерал Ермолов ждёт твоего высокородного брата Аслан-хана и тебя на товарищеский ужин, — произнёс он, церемонно кланяясь.

Когда Фёдор смог наконец добраться до Кузьмы, тот уже и на ноги поднялся и принялся жаловаться:

   — Всего измордовали, изуверы... ой-ёёёё... един раз смирти избегнул, так они вторично подвергнуть хотели... на коне бешеном по лесам дни и дни мотали... всю душу вытрясли, едва лишь удержал её, душу-то, в горсти, тай и горсть-то ослабела... Уж не чаял тебя узреть... Федя, ты ли?

   — Я, Кузьма, я.

Фёдор поначалу пытался подхватить товарища под мышки, но тот никак не хотел становиться на ноги. Тогда казак изловчился взвалить солдата на закорки. Так и нёс он Кузю через весь лагерь до госпитального шатра, где и свалил мучным кулём на несвежую соломенную подстилку:

   — Отдыхай тута, герой. Часто навещать не обещаю, а потому выздоравливай скорее.

   — Вы бледны, Валериан Григорьевич. Лекарь доложил мне, что пулю извлёк, но опасается горячки, — Ермолов пристально, исподлобья разглядывал Мадатова. Тот, облачённый в изумрудного бархата шлафрок, полулежал на диване, обложенный со всех сторон подушками. Движения его были скованны, взгляд помутился от боли. Но он старался казаться весёлым, и это ему удавалось:

   — Я бледным не бываю, Алексей Петрович. Вот отведаю вашего вина и закуски — стану совсем здоровым.

Генеральская горница была скупо обставлена самодельной сосновой мебелью. Из приличной дворянину меблировки присутствовали лишь памятный Фёдору столик красного дерева, да обитое зелёной кожей кресло с высокой спинкой, приобретённое, по словам Максимовича, ещё в польском походе. В нём-то и сидел сам хозяин, одетый в простую холщовую рубаху, генеральские панталоны с красными лампасами и мягкие войлочные сапожки. Прочее офицерство расположилось на походных раскладных стульях и сосновых скамьях. Аслан-хан, суверенный владетель Кураха, и его младший брат Гасан-ага заняли свои места на равных с русскими офицерами. Оба освободились от доспехов и облеклись в обычную для этих мест одежду — черкески, высокие козловые сапоги со шпорами. Мужественный облик Аслан-хана выдавал опытного, закалённого в боях воителя. Седеющая шевелюра, красная борода, борозды на челе — следы глубоких раздумий и суровых сражений, тяжёлый, внимательный взгляд, уверенная неторопливость движений, низкий очаровывающий голос — Фёдор вспомнил его. Ему доводилось встречаться с Аслан-ханом раньше, в бою. Но тогда он был врагом, а не союзником. Ныне, заняв место низложенного правителя, он пожинал плоды верности престолу русского царя. Поиски новых выгод привели его в Грозную крепость, на военный совет командующего кавказской армией. Фёдор чутко прислушивался к тихим разговорам, которые вели между собой братья. Ах, люди, не ищущие лёгких путей, не находящие удовлетворения в мирных занятиях! Они всюду сумеют найти врага, даже в собственной семье. Фёдор ясно видел, как разгорается недотлевшими угольями взгляд Гасана-аги, как раздуваются в гневе ноздри его тонкого носа, как ищет рука кинжал, отобранный предусмотрительным Бебутовым при входе в генеральский дом. Нет, не было мира между братьями.