Дэвид Бейкер - Путь слез Страница 15

Паулус прикрыл глаза.

– В тот день будет воспета песнь сия в земле Иудиной. Отвори врата, о Иерусалим; да войдут дети праведные, хранящие истину. Твердого духом Ты храни в совершенном мире, ибо на Тебя уповает он. Дай им уповать на Тебя вовеки, ибо Господь Бог есть твердыня вечная!

Он открыл глаза, и долгое время стоял безмолвно. Затем умоляющим, внушающим голосом он воскликнул:

– Дети христианского мира! Пойдете ли вы на Священную войну? Присоединитесь ли вы к остальным и освободите ли Палестину от притеснителей? Послужите ли Всевышнему и Его Святой Церкви, войдете победоносно во врата Иерусалима?

Не в силах сдержать себя ни секунды дольше, паренек подпрыгнул в воздух и крикнул:

– Я пойду, блаженный отец! Я пойду!

Следом, словно резкий порыв ветра пронесся по аббатству и со всех сторон стали откликаться голоса, вторя ответу.

– Да! Да! Мы пойдем, мы пойдем! – кричали и радовались дети, топали ногами и плясали. Неистовая толчея младых крестоносцев кубарем вырвалась на улицу из церковных дверей.

– Мы идем! Мы идем к Господу!

Многие родители, заразившись детским ликованием, теперь смеялись и пели, ибо и они станут наследниками, наследниками благословения Святого крестового похода – детского крестового похода!

Улыбающийся наместник отошел от кафедры. Аббат Удо выглядел встревоженным и безмолвно смотрел прямо перед собой, раскрыв рот. Архиепископ поднялся и вежливо кивнул наместнику, хотя редкий глаз заметил бы в его взгляде скрытый упрек. Его Милость отряхнул на себе одежды и медленно утихомирил собрание, высоко подняв посох. После терпеливого ожидания он, наконец, приказал зазвонить в колокола. Затем, обретя некое подобие власти над вниманием прихожан, он заговорил очень серьезно:

– Знайте: вы посылаетесь как овцы среди волков. Идите по вере в Бога, идите с нашими молитвами, что Он избавит вас от ваших врагов.

Архиепископ поднял руки для прощания, в правой руке зажав свой посох и простерши его над головами у ног своих. Он закрыл глаза и, возвысив голос, произнес: «Уповай на Господа и делай добро; живи на земле и храни истину. Утешайся Господом, и Он исполнит желания сердца твоего. Предай Господу путь твой и уповай на Него, и Он совершит, и выведет, как свет, правду твою и справедливость твою, как полдень».

Он оставался неподвижным, словно его собственные слова приковали его к сему месту и лишили дара речи. Слушатели притихли. Архиепископ воззрел на церковные высоты необычайно мучительным взглядом, опрокинул голову назад и широко раскинул руки, точно хотел обнять все небо и землю. Потом он мысленно помолился и отвернулся.

Эту необычную субботу Вил провел, сгорая от любопытства, а колокола, звонящие без разбору, еще более того обострили его интерес. Он уже справился с томящей душу виной за смерть Анселя, и освободился решением, что это была лишь самозащита. Чтобы прогнать от себя ноющую совесть, он целиком отдался помощи матери и изучению лекарственных трав и корений брата Лукаса, которые он разложил на столе. Мальчик щупал то одно, то другое, подносил ближе к носу измельченные травы. Некоторые были сладки, другие отдавали плесенью, но мало что ему удалось распознать. Редкие надписи были нацарапаны на глиняных сосудах и крышках жестянок. Он вытряхнул из переплета горсть засушенных растений и сразу определил, что одно – тмин а другое – крушина. «Ага, это точно, – просветлел юноша. – А вот это, кажись, чертополох и шалфей, рута и иссоп. Эти я хорошо знаю. А вот сладкая мята и ромашка. Благодарю, Эмма. Мне нужно было внимательнее тебя слушать».

Он вспомнил наставление отца Пия – найти atropa belladonna от материнской лихорадки, и, хотя не испытывал ни малейшего расположения к священнику, Вил решил не отказываться от врачебных советов. После тщательного изучения гравировки на жестяной колбе, он разобрал истертую надпись: X Atropa Bell. Остальное прочесть он не смог. Довольный тем, что нашел искомое, он принялся готовить настойку для матери.

Марте стало на удивление лучше в тот день, и жар ее немного спал.

– Выпей это, – подал ей напиток Вил, втайне надеясь, что она заметит любимую глиняную чашу, в которой он подал снадобье.

Марта взяла чашу обеими дрожащими руками и поднесла к губам горячий настой. Она осторожно хлебнула, затем сжала губы и нахмурилась.

– Слишком горячо! И что за ведьмовское пойло, малец? – выбранила она сына.

– Нет, мама, – вздохнул Вил. – Это лекарство, которое предложил священник, снадобье от лихорадки, и лучше бы тебе его выпить все.

– От отца Альберта, надеюсь, – хрипло перебила его Марта.

– Нет, от отца Пия, – отрывисто ответил Вил.

– Пий! Я не желаю ничего от этого человека.

Она отложила чашу на колени и отвернула голову.

Вил согласно кивнул.

– Верно, но трава… Всего лишь трава.

Марта посмотрела на питье, прежде чем снова поднести его к губам.

– Брюхо им не наполнишь. Дай мне супу.

Вил прилежно отправился в общую комнату и набрал пригоршню сушеного гороху, проса и несколько луковиц из горшков, выстроенных в ряд на полках у двери. Он вышел наружу и зачерпнул немного воды в железный котел, когда до него донеслись первые отзвуки возвращавшихся сельчан. Мальчик прищурился в сереющем свете вечера и напряг свой слух к далеким стонам и подскрипам старых телег. «Подбавить бы чего-то еще в котел», – подумал он, и когда звук шаркающих шагов животных и крестьян заполнил всю деревушку, жидкая похлебка начала кипеть над раскаленными угольями.

Воловья повозка остановилась, чтобы выгрузить Карла и Марию, и они оба влетели в дверь дома.

– О, Вил! – воскликнул восхищенный мальчик – Этот день не похож ни на какой иной. Дети поместья собираются идти к Богу в великом крестовом походе, о котором говорил отец Пий. Деревенские дети тоже готовятся выйти на рассвете, чтобы пойти к величественному городу Сиона «не с мечом и не с луком, и не с клинком» и возвратить Палестину Господу!

– Тем лучше для них, – резко оборвал его Вил. – Хочу напомнить, что нам нужно заботиться о матери. Скажи Марии, чтоб накормила ее, и сам поешь.

Он развернулся и вышел на улицу.

– Но Вил, – настаивал Карл, следуя за братом, – отец Пий сказал, что мать можно исцелить, только понесши кару. Он сказал, что за какие бы грехи ни страдала наша семья, все они могут быть прощены чрез поход.

Вил сначала промолчал, посмотрев сначала на Марию, затем на Карла. Он медленно прошел за очаг и присел на корточки.

– О ней-то подумал? – спросил юноша, кивнув в сторону сестры. – Ты заставишь Марию шагать в Палестину ради вранья какого-то церковника? Почему бы ей ни поплыть в Левант и спасти уж весь мир!

– Мы все под защитой Господа. Церковь клянется нам, что Бог идет с нами. «Нас понесут на крыльях ангелы», – сказал священник из Кельна. А видения Стефана и Николаса? Они видели, что море разверзается перед нами, как перед Моисеем. Господь даст, Вил. Где твоя вера?

Вил подскочил на ноги и сплюнул.

– Где моя вера? Ха! А где твои мозги?

– Вил, – мягко проговорила Мария, – видишь, каждому из нас нести свой крест. – Она подняла три деревянных креста, сделанных из яблоневых веток и связанных пеньковой бечевкой.

Карл горделиво добавил:

– Я срезал их в аббатском саду, и их благословил священник из самого Майнца.

Он крепко прижал к груди один крест и с пылом продолжил.

– Умоляю тебя, дорогой брат, мы должны отправиться в поход, мы должны идти для Бога. Фрау Анка говорит, что нашьет нам на рубахи красные кресты.

Несколько минут Вил неотрывно смотрел в muss, кипящий у его ног. Он напряженно размышлял над соглашением, которое заключили он и Пий. Мысли его метались. «Мне нужно покинуть это место, я хочу уйти отсюда, всегда хотел. Но смею ли оставить эту старую каргу на смерть? Как поступить с малышкой Марией? Что же делать?» Изведенный тревогами юноша кинул в похлебку деревянную ложку и выпалил:

– Я приму решение завтра, но со всеми на рассвете мы не уйдем, и точка.

Карл, разочарованный, но как всегда покорный, медленно наполнял тарелку, пока Мария сновала около матери. Вил угрюмо удалился в укрытие своего ложа и закрыл глаза.

– Ты ведь сказал, что все решишь к заутрене, так? – несмело спросил Карл.

– Ja, ja, или после третьего часа, это точно. Теперь кончай чавкать и иди спать.

Карлу было нелегко успокоиться. Нетерпение жгло его, голубые глаза сияли широко и ярко, щеки пылали алым в свете огня. Не в состоянии уснуть, он снова обратился к Вилу.

– Сегодня я выучил еще одну загадку.

В комнату вернулась Мария и села на постель, скрестив ноги. Вил закрыл ладонями уши и застонал:

– Нет, Карл, только не сейчас. Я думал, ты уж бросил эти детские забавы.

Вил подумал, что рассвет настал чересчур быстро, а возбужденный Карл готов был спорить, что солнце запоздало. Рыжеволосый мальчик вскочил с постели и суетливо занялся привычными обязанностями, даже не обратив внимания на сладкий ветерок, волновавший ржаные поля за Вейером. Пекарский подмастерье, Томас Шварц,[iii] стоял в дверях, готовясь приступить к делам.