Виктор Дьяков - В году 1238 от Рождества Христова Страница 15

– То-то, гляжу, меня всего ломает, и голова гудит, будто в нее как в колокол бухают, – Милован болезненно поморщился, попытался приподняться и с помощью Ждана сел. – Говоришь, ушли поганые… с чего бы это?

– Не знаю… Господь, видно, помог. Как они совсем ушли мы тебя и других раненых собрали, засеку нашу разобрали и из тех бревен, вот, сани сделали, вас всех на них положили, сами в те сани впряглись и потащили оттуда быстрее. Даже похоронить убитых было неколе. Боялись, как бы поганые не воротились, – продолжил свой рассказ Ждан.

– Сколько там осталось? – этого вопроса Милован не мог не задать.

– Тридцать двух там без погребения оставили, да уже в дороге трое кончились. Но этих в Киверичах отпоем и похороним. А раненых у нас еще девятнадцать, – закончил отчет Ждан, поправляя на Миловане сбившуюся шапку.

– Это что ж получается от девяноста двух отнять тридцать два да еще трех и еще девятнадцать… Это получается всего пятьдесят четыре… Значит осталось всего тридцать восемь!? – головная боль не лишила Милована способности производить расчеты.

– Из тех девятнадцати раненых восемь совсем чуток ранены, неделю, может две и все в строй встанут, – чуть добавил оптимизма в ситуацию Ждан.

– Да, немного нас осталось… – «сани» подпрыгнули на ухабе, Милован со стоном схватился за голову. Едва боль ослабла, заговорил вновь. – Говоришь, сами впряглись, а лошади откуда? – Милован кивнул вперед, потом назад – по накатанной санями дороге, проложенной в лесной просеке, довольно ходко ехали еще с десяток таких же самодельных «саней» запряженных низкорослыми лошадьми. – Да и лошади какие-то не наши, татарские, что ли?

– То, Мил, еще одно чудо-чудное, опять Господь помог, – Ждан заговорил восторженно. – Только мы тебя и других раненых немного отволокли, взопрели, передохнуть остановились. Вдруг слышим ржание лошадиное недалеко, да так будто лошадь бьется и помощи просит. Послал я ребят они на снегоступах сбегали, вернулись и говорят. Там татар вместе с лошадьми в овраге снегом завалило. Я сообразил, что это тех, которых нам в обход послали, потому-то они до нас и не доехали. Пошли мы туда и в самом деле где-то два десятка лошадей по самое брюхо, а то и по головы в снегу бьются и вылезти не могут. Те татары, что на них ехали видать с седел пососкакивали да убежали, а остальных всех и лошадей и поганых совсем засыпало. Видать, они по краю оврага поехали, а снег-то под ними и сошел… Ну мы тех лошадей, которых еще спасти было можно веревками обвязали да поднатужившись выволокли. Снег немного раскопали, а там татары с лошадьми задохнувшиеся. Ну, мы с которых поближе были оружие поснимали, а лошадей вот в сани запрягли да и поехали. Непривычные они тягло тащить и к сбруе-то нашей, все норовят из оглобель вывернуться. А все одно куда быстрее на них-то. Без них дней пять, а то и неделю тащились бы, а тут назавтра уже в Киверичах будем…

В Киверичи «обоз» прибыл где-то в середине дня. Солнце припекало уже по-весеннему, снег понемногу чернел и проседал, хотя, ни ручьев, ни луж еще не было. Со всех сторон к «саням» подбегали бабы, ребятишки, «разбирали» своих раненых. А некоторые бабы, узнав о гибели мужей, сынов, братьев, тут же начинали рыдать в голос…

Любим подвез Милована к его, так называемому, княжьему дому, в общем, обычной избе, в отличие от прочих крытой не соломой, а щепой-дранкой, да в окнах было вставлены стекла, а не слюда или бычьи пузыри. Главное же отличие княжьего дома состояло в том, что топился он не по-черному, а по белому. Таких домов в селе было всего два – такая же белая печь имелась в доме священника. Вся дворня высыпала встречать своего господина. Впрочем, ключница Евпраксия первым делом кинулась на шею сыну и наскоро смахнув слезы радости привычно закомандовала дворовыми, которые вместе с Любимом помогали князю встать и войти в дом.

В доме Милована постоянно присутствовала немногочисленная потомственная дворня: ключница, ее муж, сторож и пастух в одном лице, две старые девы-прислужницы, одна занималась уборкой в доме и готовкой пищи, вторая скотным двором, доила коров и все прочее. Все эти дворовые были уже не молоды и служили еще отцу Милована, было и двое молодых, сыновья ключницы и сторожа. Старший Любим стал оружником и являлся телохранителем и оруженосцем князя. Второй сын тринадцати лет выполнял обязанности «мальчика на побегушках». Все дворовые очень гордились своим положением, и ставили себя гораздо выше прочих смердов, и за своего молодого князя были готовы, что называется, жизнь отдать…

Ждан же первым делом пошел в дом к священнику. В доме отца Амвросия тоже царила суматоха, Голуба уже одетая в зимнюю шубу бегала из комнаты в комнату, смотрелась во все зеркала, чтобы не дай Бог не показаться на глаза жениху некрасивой. Задержка же вышла потому, что она не знала, во что обуться. С сапогами у Голубы была беда. В селе красивые женские сапоги, соответствующие статусу будущей княгини, шить никто не умел. Отец Амвросий привозил таковые для своих жены и дочерей из Владимира. Но из своих детских сапог Голуба уже выросла, старшей сестры были ей тесны в голенищах, матери – велики. Вот и сейчас для того, чтобы бежать проведать жениха ничего не оставалось, как одевать болтающиеся на ней сапоги матери. Именно в этих сапогах, едва не оступившись, она столкнулась на крыльце со Жданом.

– Мил дома… что с ним… он ранен? – с тревогой в голосе и во взгляде спросила Голуба.

– Дома… беги скорей… по голове его ударили, но вроде Бог спас, до свадьбы заживет, – попытался успокоить невесту князя Ждан.

Едва Голуба сбежала с крыльца, тут же объявилась и Бояна, кинулась на шею:

– Дядя Ждан… как ты… не зашибли тебя!?

– Да, ничего… видишь жив-здоров. Ты то тут как, с Голубой больше не ругалась?…

Войдя в дом и перекрестившись на иконы, Ждан поздоровался со священником:

– Здрав будь отче.

– Благослови тебя Господь Ждан. Говори, как князь и что с вами случилось? – голос священника звучал тревожно.

– Князь, слава Богу, жив. Только в бою его сильно кистенем по голове ударили, да потоптали пока он в беспамятстве лежал. Сейчас в себе, но еще не совсем оправился. Ты отче к знахарке, что в Большухе живет человека пошли, пусть ее привезут, и Мила и других раненых посмотреть. Человек пять там совсем плохи, а остальных я думаю поднять можно.

Тем временем матушка Марфа, Бояна и Веселина собирали на стол – здесь Ждан всегда был желанным гостем.

– Как бились-то, отбили поганых? – этот вопрос священник задал, когда они с гостем уже сели за стол и выпили по чарке медовухи.

– Какое там. Хорошо хоть сами не все там легли. И Великий Князь, я думаю, вряд ли устоял. Татарвы слишком много, да и воюют они, и люто, и хитро. Полк, в котором мы состояли, на наших глазах весь порубили, а воевода сразу сбег. Если бы Мил нас заранее из деревни не увел, и мы бы там сейчас все лежали, – горестно поведал Ждан отставив пустую чарку, в которую стоявшая рядом племянница тут же заботливо подлила медовухи.

– Ясно… Так что же теперь нам и сюда тех татар ждать? – священник не ел не пил, хоть и чашка с хлебовом и чарка с медовухой стояли перед ним.

– Кто ж то может знать? Если Великий Князь уже побит, то вскорости и сюда могут прийти. А если ушел лесом на Белоозеро, то те татары, что с нами бились следом за ним пойдут, тогда может и минет нас судьбина горькая…

Голуба прибежала в княжью избу, когда дворовая прислуга собиралась кормить Милована. Он в одной рубахе сидел на постели, опустив ноги на пол и пил какой-то лечебный отвар, приготовленный ключницей. Это давалось ему не без труда. Допив, он бессильно оперся спиной о бревенчатую стенку, на его лбу выступили капли пота.

– Ты, князюшка, сейчас полежи немного, отвар как тебе в жилы войдет силу даст, а мы уж и еду тебе спроворим, поешь горяченького и…

Ключница не договорила, по дощатому полу прозвучала уверенная дробь каблуков и, решительно отодвинув женщину с чашкой, место возле постели по-хозяйски заняла Голуба.

– Мил… куда тебя ударили… где болит!? Дай я там поглажу, боль отыму, – Голуба опустилась на колени перед Милованом и, преданно глядя в глаза, готова была своими ладошками нежно прикоснуться к больному месту.

– Да ничего уже Голуба моя, почти и не болит. Да не сильно меня… так по голове стукнули маленько. Скоро встану…

Голуба движением плеч скинула шубу и прижалась головой к груди Милована, на ее глазах выступили слезы… Но эта слабость продлилась всего мгновение. Она тут же вскочила и заговорила громко почти зло:

– Почему в избе холодно, вы что печь с утра не топили… князя заморозить хотите!?

Одна из дворовых баб, до того в статичной позе стоявшая поодаль, встрепенулась быстро подскочила, подняла лежащую на полу шубу Голубы, а ключница, поджав губы недовольным тоном ответила: