Северный лес - Дэниел Мейсон Страница 15

К тому времени саженцы превратились в девятилетние деревья, дающие плоды, и Чудо прославилось на всю округу. Иногда сестры по-прежнему отправлялись на свои прогулки, но чаще Элис ходила одна. Чем старше она становилась, тем меньше казалась ей отцовская ферма, и порой ей хотелось уединения. В жаркие дни она лежала на подстилке из мха в темноте Броселианда. Над зарослями брусники покачивались папоротники величиной со страусиные перья. Она брала с собой флейту и песенник, но играла редко. На деревьях пели птицы. Мох был мягкий и прохладный, и порой она прижималась к нему, расстегнув рубашку или приподняв юбки. Ее мысли блуждали, останавливаясь на знакомых юношах и девушках: как они проводят дни? Им так же холодно зимой, так же сонно в жару?

Энн научила ее шить, и однажды летом, когда девочкам было шестнадцать, втайне от отца и сестры Элис купила в Оукфилде рулон розового ситца и сшила два одинаковых платья с кружевными манжетами и драпировками сзади. Отец пришел в полный восторг и, чтобы отметить богатый урожай того года, заказал художнику портрет сестер в этих платьях и с блестящими яблоками в руках. Мэри не противилась, но после сказала, что платья слишком нескромны, и больше своего не надевала, даже когда их пригласили на танцы в Беттсбридж.

Да и зачем им танцы, говорила она. Отец чудесно играет на фортепиано, у Элис есть флейта, у нее, Мэри, хороший голос, и вместе они сочинили столько баллад в духе Старой Англии, что в музыке у них недостатка нет. Зато работы полно.

Она предпочитала работать, любила работать, любила, когда отец хвалил ее – за силу и деловой склад ума, за ревностность, с которой она оберегала сад от свиристелей, расхаживая под цветущими яблонями с ружьем в руках. Она прочитывала “Фермерский вестник” даже раньше отца, а перед сном рассказывала Элис о новых сортах и своих планах сделать Осгудское чудо известным на весь мир.

Она придумала особый цеп, чтобы быстрее собирать каштаны, смастерила корзину, надевающуюся на плечи, а в семнадцать лет объявила, что раз Господь ценит Трудолюбие, то она больше не станет тратить день субботний на долгую дорогу до церкви. Чего она не сказала, так это того, что в церкви, как и на танцах, повсюду таилась угроза, что каждый раз, когда юноши улыбались Элис, она вновь видела, как отец протягивает яблоко сестре. Мэри боялась, что придут они вместе, а назад она будет возвращаться одна.

И все же избегать людей постоянно было невозможно. Когда Эбигейл, спящее дитя их школьных лет, в одночасье превратилась в краснеющую кокетку и вскоре нашла жениха, сестер пригласили на свадьбу. Танцы начались в полдень. Мэри целую вечность простояла в углу амбара, заполненного кружащимися парами, пока юноша за юношей проходили мимо. Наконец один из них подошел. У нее перехватило дух. Но юноша искал ее сестру. Она случайно не знает?..

Элис ушла гулять с Амосом Крофордом, старшим сыном оукфилдского инспектора заборов[15]. Когда она вернулась, Мэри заявила, что уходит, и зашагала прочь, нахлестывая буковым прутиком папоротник и золотарник, росшие вдоль дороги. Элис в недоумении пошла следом, держась чуть поодаль, затем впереди показалось гнездо бумажной осы, и Мэри ускорила шаг. “Нет!” – воскликнула Элис и, подбежав к сестре, поймала ее руку.

Ночью разразилась гроза. По долине прокатывался гром, дождь обрушивался на крышу и стены дома. Стоя у окна, сестры глядели на вспышки молний над долиной. Каждое дерево высвечивалось на фоне склона, вершина горы блестела; девочкам чудились убегающие олени, медведь, горный лев, серый, точно камень. Ветер проносился по склону, дом скрипел, с длинного ската крыши лилась вода. Наконец гроза отбушевала. Сестры опустили взгляд и увидели, что так крепко держались за руки, что у них побелели пальцы.

Между бурей и Амосом Крофордом нет никакой связи, сказала себе Элис, и все же ее не покидало чувство, будто небеса выразили свое неодобрение. Рядом Мэри думала о том же.

Позже, когда они лежали в постели, Мэри приподнялась, взглянула на сестру, спящую в прямоугольнике лунного света, и подумала, что имеет все, чего только можно пожелать.

Тем летом были и другие танцы, но близилась уборка урожая, и сестры вплотную занялись садом. Забравшись на лестницу, обрезали верхние ветки деревьев, высматривали вредителей, смазывали повреждения смолой. Удаляли поросль и сорняки, ставили заборы от оленей и гоняли осмелевших куропаток.

Вот где они были в мае, девятнадцатилетние, когда на дороге показался дядя, привезший вести о битве при Лексингтоне и новое назначение для их отца; вот где они были в феврале, оценивая ущерб от бури, когда Рамболд вернулся домой один.

Элис и Мэри поставили отцу памятник в саду, а летом отправились на военное кладбище в Пенсильвании, откопали его останки, привезли домой и погребли на холме над садом. Церемонию они не устраивали: по долине прокатилась волна патриотизма, а всем было известно, за кого сражался майор Осгуд.

Следующие три года они боролись с плодовой гнилью и коконопрядами, отражали атаки свиристелей и обвинителей в лоялизме. Гниль они победили уксусом, коконопрядов – обильным окуриванием, а свиристелей и обвинителей – при помощи двух пугал в красных мундирах, которые и птиц отгоняли, и высмеивали Корону. Опасаясь, что соседям этого будет мало, Мэри обязалась ежегодно жертвовать часть урожая в пользу местного революционного гарнизона.

Поначалу Элис была против. Пугала оскорбляют память отца, говорила она, а из-за войны пожертвования им не по карману. Мэри напомнила сестре, что по ту сторону долины у лоялистов отбирают фермы и по-настоящему они предадут отца, если потеряют Чудо. А что касается трат, урожайность у них высокая и, если новые саженцы дадут плоды, волноваться не о чем.

Элис сдалась. Она не была сильна в расчетах и давно отдала деловые вопросы на откуп сестре.

К тому же у нее появился ухажер.

Артур Бартон был горшечником из Гринфилда, но, лишившись ступни в результате несчастного случая в гарнизоне, приехал в Оукфилд работать в дядиной мастерской. Они познакомились в хозяйственной лавке на Ист-стрит, где Элис разглядывала недавно поступившие салфетки, а мистер Бартон присматривал веревку для уздечки, хотя на самом деле он все покупал у Лема, а туда зашел, потому что увидел ее.

Он вызвался подержать ее корзину для покупок, несмотря на свои костыли, а когда они вышли из лавки, предложил проводить ее до окраины города. В армии он был барабанщиком, и по пути настукивал дроби и парадидлы. Он рассказывал, как над полем битвы со свистом проносятся пушечные ядра, как одного сержанта