Анри Труайя - Свет праведных. Том 1. Декабристы Страница 156

– А я – сибирский тракт! – подхватил Костя Ладомиров. – Николай, дорогой мой друг Николай! Как это все чудовищно!.. И подумать только: если бы он не заставил меня в то утро 14 декабря спешно уехать в Царское Село, я бы оказался вместе с моими товарищами на Сенатской площади!..

Его большой нос покраснел, на глазах появились слезы. Шумно сморкаясь, он принялся объяснять, что теперь, после всех физических и нравственных мук, которые пришлось пережить, ему просто необходимо отправиться в деревню и немного отдохнуть, прийти в себя. Софи спросила друзей Николая, что они думают о его поведении во время следствия. Они отвечали осторожно – так, словно говорили со вдовою. Насколько им известно, их бедный друг усугубил свое положение, отказываясь признать себя виновным и дерзко отвечая на вопросы следователей. Из их не слишком понятных объяснений Софи сумела сделать только один вывод: Николай, одержимый своими идеями, погубил себя гордыней – он, тридцатилетний, вел себя как пылкий юнец. И в то время как они упрекали Николая за его необдуманное поведение, она восхищалась тем, что муж оказался на такое способен, – ведь многие заговорщики предали их веру.

Внезапно Софи почувствовала, что у нее нет ничего общего с этими счастливцами, ускользнувшими от исхода только что разыгравшейся политической трагедии. Оборвав Костю Ладомирова на полуслове, она встала и вышла, убежденная, что ее уход доставит им только облегчение.

Никита встретил ее у порога чрезвычайно взволнованный. В гостиной – посетитель, вот уже десять минут ожидает.

– Это офицер, барыня! Весь как есть офицер – с орденами, с аксельбантами!..

Софи сразу же подумала: Ипполит Розников! Так и оказалось. Гость извинился за то, что пришел без предупреждения, потом протянул Софи лист серой бумаги, сложенный вчетверо. Она развернула – и узнала почерк Николая.

«Любимая моя, самая моя любимая! Наверное, ты уже знаешь, какая судьба нам уготована. Нет слов, чтобы выразить, как я подавлен. Что с тобою станется? Надеюсь, что мы свидимся до того, как меня отправят в Сибирь. А после – тебе нужно вернуться во Францию: там тебе легче будет меня позабыть. Просто необходимо, чтобы ты забыла меня! Я люблю тебя. Я день и ночь думаю только о тебе.

Твой несчастный Николай».

– Я смог увидеться с ним только что, и мы пробыли наедине десять минут, – сказал Розников. – Николай попросил бумагу, карандаш и написал вот эту записку. Он держался очень спокойно…

Софи уняла руки, чтобы не так дрожали, и пробормотала:

– Что значит «очень спокойно»?

– Я хочу сказать – мужественно, мадам. Николай принял свой приговор и не потерял достоинства. Тюрьма не переменила его…

– Когда их отправляют на каторгу? – спросила Софи, изо всех сил стараясь выговаривать страшные слова хотя бы с видимым хладнокровием.

– Не знаю.

– Но вы же должны, по крайней мере, сами что-то думать об этом!

– Все, что я знаю: первые восемь человек были увезены вчера – сразу после казни.

Софи прижала руки к готовому выпрыгнуть из груди сердцу:

– Уже?

– Успокойтесь, мадам, речь идет о преступниках первого разряда – это Трубецкой, Оболенский, Волконский, Якубович…

– А другие?

– Что касается остальных – ничего еще не решено. На каторге не хватает места, чтобы принять всех – там, в Сибири… Нужно время, чтобы все приготовить…

– Несколько дней?

– Или несколько месяцев! – поспешил обнадежить ее Ипполит Розников. – До тех пор можно надеяться. Приближаются торжества по поводу коронации. Может быть, по этому случаю государь…

Софи не дала ему договорить:

– Простите, но я больше не верю в царственное милосердие!

Ипполит, словно в знак покорности судьбе, развел руками:

– Жестокость мятежа повлекла за собой и жестокость отпора ему. Император решил наказать виновных в назидание другим. И я ведь предупреждал Николая…

– Да, я знаю, – вздохнула она.

И упрекнула себя в том, что таким сухим тоном говорит с человеком, который старается ее утешить и помочь им с Николаем, несмотря на все противоречия в политических взглядах. К счастью, у этого Ипполита вроде бы достаточно толстая кожа, и самодовольство защищает его от обид. Хорош собой – ямочка на подбородке, усы такие надменные… Прищурившись, он смотрел на молодую женщину с явной симпатией, несомненно, находя ее по своему вкусу, и ему нравилось разыгрывать перед нею значительное лицо. Ах, как легко она могла бы одним лишь кокетством переманить его на свою сторону, переубедить… Но ломать комедию, да еще такую – выше ее сил!

– Вы намерены вернуться во Францию, как советует Николай? – спросил Розников.

Она пожала плечами.

– Об этом не может быть и речи!

Зубы гостя блеснули – какая-то людоедская у него улыбка все же…

– Я был уверен, что вы непременно так ответите! Ах, вы совершенно такая, какой я вас себе представлял!

– Не смогли бы вы добиться для меня разрешения на новое свидание с мужем?

– Сделаю возможное и невозможное… Надеюсь, что преуспею в этом… Но вас так много – тех, кто осаждает правительство ходатайствами! Генерала Бенкендорфа просто завалили письмами… Если отвечать на каждое – ему жизни не хватит. Что же до государя, то он уже сокрушается о том, что позволил княгине Трубецкой сопровождать мужа в Сибирь.

– Что?! – не веря ушам своим, прошептала Софи. – Княгиня Трубецкая получила разрешение следовать за мужем…

– Да. Наверное, уже готовится сейчас в дорогу. И другие жены декабристов – княгиня Мария Волконская, графиня Александрина Муравьева – они тоже пытаются получить такое разрешение…

Ипполит заметил взволнованность Софи и добавил:

– Но это не означает, что дело выиграно! Случай княгини Трубецкой – особенный: царь заинтересован в ней лично. Она такого высокого рода, у нее такие могущественные связи…

– Кому следует адресовать прошение? – перебила Софи.

– Никому.

– Иными словами, императору?

– Да нет же! Клянусь, государь не станет ничего делать для вас! Зато вы рискуете добиться нерасположения властей по отношению к мужу!

– Это правда, – согласилась она со вздохом.

Розников искоса взглянул на собеседницу – он не был уверен, что ему удалось ее переубедить.

Минутку Софи помолчала, и вид у нее был такой, будто ушла в грезы, но потом она спустилась с облаков и посмотрела Ипполиту прямо в лицо:

– Как бы там ни было, я предприму все, что только смогу, для улучшения участи моего мужа, и мне в этом понадобится ваша помощь, месье.

– Прошу вас как о милости – располагать мною в любой момент и обращаться ко мне, не задумываясь, – ответил Ипполит, приосанившись.

«Может быть, конечно, он фат и интриган, но душа у него, кажется, добрая», – подумала Софи. Она не отпустила гостя, им принесли ликеры, и Софи попросила его рассказать о себе. Большего удовольствия Ипполиту Розникову доставить было невозможно: он, расцветши на глазах, принялся рассказывать обо всей своей карьере – поэтапно, о том, как она чуть не была погублена убийством генерала Милорадовича, но, к счастью, дружеское к нему отношение великого князя Михаила Павловича и генерала Бенкендорфа поспособствовали ее успешному продолжению…

Одиннадцать дней спустя после казни пятерых мятежников Николай I совершил торжественный въезд в Москву, чтобы стать здесь императором всея Руси. Празднества по поводу коронации продолжались в течение месяца. Но ни множество писем от самых разных людей, ни военные парады, ни пышные церемонии в Кремле, ни услужливость дворянства не растрогали сердца государя – он не пересмотрел своего решения о судьбах декабристов. Узники в Петропавловской крепости потеряли всякую надежду на смягчение приговора. Тысячи неуловимых признаков свидетельствовали о том, что там, за стенами крепости, жизнь вернулась в свою колею, общество, какое-то время возбужденное, успокоилось, и теперь они не интересуют никого, кроме близких. Вся Россия поторопилась забыть их, чтобы полностью отдаться любви к новому государю. Разве не было слухов, что Николай I вернул из ссылки Пушкина, сосланного покойным императором некоторое время тому назад на свои псковские земли, в село Михайловское, и что поэт в благодарность за возвращенную ему свободу пообещал отныне вести себя достойно, как подобает истинно верноподданному? Вот и еще одна победа деспотизма над гением, материи над духом!

Чтобы утешиться, Николай порою декламировал в своей темнице пушкинскую «Оду к вольности»:

«…Питомцы ветреной Судьбы,Тираны мира! трепещите!А вы, мужайтесь и внемлите,Восстаньте, падшие рабы!

Увы! куда ни брошу взор —Везде бичи, везде железы,Законов гибельный позор,Неволи немощные слезы;Везде неправедная ВластьВ сгущенной мгле предрассужденийВоссела – Рабства грозный ГенийИ Славы роковая страсть.

Лишь там над царскою главойНародов не легло страданье,Где крепко с Вольностью святойЗаконов мощных сочетанье;Где всем простерт их твердый щит,Где сжатый верными рукамиГраждан над равными главамиИх меч без выбора скользит

И преступленье свысокаСражает праведным размахом;Где не подкупна их рукаНи алчной скупостью, ни страхом.Владыки! вам венец и тронДает Закон – а не природа;Стоите выше вы народа,Но вечный выше вас Закон».

Он даже попытался перевести оду на французский – может быть, когда-нибудь сможет прочитать ее Софи… Писать ему было не на чем и нечем, надо было все держать в голове. Сначала его развлекло это занятие, потом стало раздражать, и, наконец, он разочаровался. Поэзия Пушкина – такая точная, такая музыкальная – не позволяла выразить себя на ином языке, кроме родного.