Игорь Генералов - В тени славы предков Страница 16

Но князь воспротивился. Мерил крупными шагами повалушу в мягких домашних сапогах перед сидевшими на лавке, будто два огромных валуна, Свенельдами.

— Я не пойму: зачем это всё нужно?

Мстислав, глядя в голубые глаза князя, смотревшие из-под упавшей на лоб пряди светлых волос, терпеливо объяснял, что долг прощать нельзя, потом древляне и вовсе из подчинения выйдут, что с Мешко Олег перестал договариваться насчёт Червеньских городов, что Волк и вовсе мыслит его, Ярополка, свернуть со стола.

— А кто об этом говорит? — не верил князь.

— Ратша мечтает возродить славу Святослава, — снова ответил Мстислав, — а без днепровской земли ему не под силу это. От Олега послы к русам ходили летом и в Белобережье, и в Тмуторокань. Зачем? Олег ведь клялся за отца отомстить, и Ратша об этом ему напоминать не перестанет.

— С печенегами у нас мир вечный, и днепровский путь в наших руках! — сказал Ярополк.

— Доверься нам, княже, — как можно мягче вставил своё слово Лютомир. Ярополк, сев на резную скамью, поставил локоть на стол, запустил пятерню в волосы. Свенельды терпеливо молчали в ожидании.

— Думу собрать бы надо, — наконец поднял голову князь. В голосе сквозило сомнение.

— Соберём, — согласился Мстислав.

Собрание вятших, как обычно, плясало под Свенельдов. Кто-то нерешительно воспротивился: «Войну бы не накликать!» Его тут же обрезали:

— Не осильнел ещё Волк настолько. Не будет войны!

Решено было везде на древлянских погостах[77] расставить Ярополковых людей, а коль воспротивится Олег, то передать ему грамоту, в которой было написано, что в таком случае и мытное, и повозное, и лодейное будет для Олега на других условиях, как для иноземного гостя, ибо ряд[78] со старшим братом он не блюдёт.

В самый разгар полюдья к древлянам отправился Лютомир Свенельд. Древлянская земля небольшая, а Свенельд шёл с шумом, выгоняя Ольговых тиунов. Сам Олег пришёл в бешенство, узнав о Лютовых шкодах, велел собирать дружину.

— Не горячись, княже! — Ратша Волк крепко держал под уздцы княжеского жеребца. Он едва поспел к отъезду Олега, за ним послали, но князь рванулся сейчас, собрав тех, кто был рядом, — остальные догонят. Волк благодарил богов, что успел вернуться из полюдья.

Олег сидел верхом в едва застёгнутом зимнем вотоле, яро раздувая ноздри, едва узнавая воеводу. Было время, когда и сам Ратша мог со Святославом собраться так же быстро, прихватив оружие, и выехать на охоту, на рать ли, без обоза и кормов. С годами пришла мудрость, учившая, что сделанного в гневе и спешке уже не воротишь.

— Не горячись! Нечего князю с воеводой-татем бодаться!

Взгляд Олега начал светлеть. Вокруг храпели и переминались, похрустывая снегом, кони застывших в ожидании дружинников. Княжий двор заполнялся ратными людьми.

— Я сам съезжу! — сказал Волк, махнув рукой в овчинной варежке кметям:

— Слезайте!

Олег, подёргав повод и видя, что не смеются над ним, молодым, над его резкой переменой решения, соскочил с седла, передав коня дворскому.

Долго Лютомира не пришлось искать: Волк обрёл его на погосте в пятидесяти верстах от Овруча в сторону Киева. Во двор дружину не пустили. Кметям, готовым ринуться в клинки, Ратша приказал уступить. Проехав сквозь отверстые ворота, Волк сразу приметил Люта, стоявшего на низком крыльце рубленного в один ярус наместничьего терема. Свенельд стоял, широко расставив ноги как перед кулачным боем, в шапке с алым верхом и наброшенном на плечи собольем опашне. Не слезая с коня и не здороваясь, Ратша спросил:

— Ты почто, Свенельдов сын, в земли чужие пришёл, как медведь к бортям? О твоей татьбе завтра же князю Ярополку станет известно!

— По княжескому приказу я здесь и есть!

Лют, не сходя с крыльца, через холопа передал Волку грамоту. Ратша, сломав княжескую печать, долго читал, веря и не веря написанному.

— Не Ярополка это мысли, но твои и отца твоего, — наконец сказал он. — Братьев стравить хотите? Мы с Мстиславом в ссоре, так пусть на судное поле меня вызовет. Нечего в нашу ссору сынов Святослава втравливать!

— Не я грады Червеньские зорил до того, что они отложились. Не я Овруч крепил от врага неведомого, и не я послов к русам тмутороканским посылал!

— В Тмуторокани мы леготу[79] на Корсуньском рынке выпрашивали — и об этом любой поведает! — ответил Ратша и прикусил язык — нечего перед киевским зброднем оправдываться. Слова здесь лишние, надо уезжать. Волк сузил колючие, полные ненависти глаза:

— Сквитаемся, Свенельд!

— Земля тесная, сквитаемся, Волк!

Глава пятнадцатая

— Свенельды совсем меня раздавить решили!

Олег смял и бросил жалобно захрустевшую грамоту на стол. Не муж, но уже и не юноша семнадцати лет от роду, небольшой, но крепкий и ловкий, как лесная рысь, князь стоял посреди покоя, размышляя.

— Я сам к Ярополку поеду, должен он брата выслушать! Коли отвернётся, так и я спиной поворочусь. У них от роду с Володькой не заладилось, так его помощи в Новгороде попрошу!

Воевода Волк, сидевший на лавке в углу, молча любовался Олегом — в отца норов! Горяч по младости, но это пройдёт с годами. То, что сам вызвался к великому князю ехать, — хорошо. Ярополк на его месте не решился бы на такое.

— Езжай, княже. Жаль, мне с тобой нельзя в паучье логово. Хвост мой вместо меня поедет…

Весёлый, шумный Корочун[80] прошёл мимо Олега и ближних воевод — не до веселья было. Через седмицу поехали по накатанной зимней дороге мимо селений с мирно курящимися избами с заиндевелыми слюдяными окошками. И труд князя в том, чтобы избы эти не превратились по ратной поре в горсть тлеющего пепла…

Несколько лет не был Олег в родном Киеве, показавшемся непривычно большим и многолюдным с белыми сахарными крышами зимних домов, возвышающихся огромными шапками холмов. Не было встречающего разъезда, и Олег велел дружине расположиться на Подоле, сам с Волчьим Хвостом верхами поднявшись на Гору.

Древлянский князь долго стучал в запертые ворота княжеского теремного двора. На Горе — ни одной праздной души, только стража с любопытством рассматривала важного, судя по алому княжескому корзну, подбитому куньим мехом, гостя. Олег длинно и матерно выругался.

— Умерли, что ли, все?

Подъехав к дружинникам, охраняющим въезд на Гору, спросил:

— Где князь ваш?

Молодой воин, опиравшийся на копьё, приосанился как можно важнее под суровым взглядом приезжего, отрёк:

— Уехал, дён трое уж как будет!

— А воевода есть ни который?

— Свенельд и боярин Лютомир тоже уехали, город на воеводу Блуда оставили, а до остальных мне дела нет.

— И где Блуд?

— В дружинной избе на Детинке-горе. А ты не князь ли Олег будешь?

Едва сдерживая злость, готовую выплеснуться на невиновного воина, Олег тронул коня, так и не ответив. А Павша, продрогший за часы сторожи, с завистью смотрел вслед гостям.

Блуда на Детинке не оказалось. Светлый зимний день подходил к завершению. Вызвавшийся в проводники воин довёл до воеводского терема на Подоле. Блуд немало удивился приезду Олега, пригласил в дом. Князь чуть помешкал, но отказать не мог — Блуда он знал и уважал ещё с печенежского набега, когда простой кметь Ольгиной дружины за доблесть свою получил из рук княгини серебряную гривну. Темноту избы разгоняли зажжённые свечи, Олег, устроившись на лавке, с удовольствием хлебал горячий сбитень, от большего отказался: «Дружина голодная!» — хотя у самого, разморенного теплом, истомно урчало в животе.

— Не ведаю, кто куда уехал, — развёл руками Блуд, — даже мне никто ничего не повестил.

В голосе воеводы послышалась обида, и вряд ли он сейчас лгал. Олег чувствовал нарастающее бессильное бешенство. Его, как никчёмного недоросля, намеренно — и это больше всего чувствовалось — провели и опозорили. И его прорвало, он ругал Свенельдов, обещал сейчас же ехать к Владимиру. Блуд терпеливо слушал, понимая и жалея молодого князя, ставшего пешкой в сдерживаемой Ольгой и Святославом, а сейчас поднявшейся как на дрожжах, и готовой выплеснуться боярской ссоре.

— Ты меня прости, князь, но мне про тебя ничего не было велено, и потому более чем до завтрашнего полудня не могу тебя в городе с дружиной оставить.

Олег молча кивнул, глядя на Блуда тёмными глазами с затаившейся в глубине обидой, прощения которой не будет…

Утреннее солнце, отражаясь от снегов, слепило очи. Олег так и не уснул за прошлую ночь, ворочаясь среди храпевших кметей (у Блуда отказался в тереме ночевать, захотел вместе с дружиной). Несколько раз, набрасывая на плечи нагольный кожух, выходил из молодечной на улицу, слепо всматриваясь в звёздное небо, проигрывая в голове одно и то же: усмехающихся Свенельдов, обсуждающих с шутками его напрасный приезд. Еды в дорогу Блуд не дал, и князь не судил его за это: у воеводы о своём голова болит. Навстречу по сверкающей радостной дороге катил обоз. Старшой обоза, приложив к глазам ладонь козырьком и разглядев едущую на него дружину, велел свернуть в сторону, дабы уступить проезд. Олег не обратил бы внимание на спешно сворачивающих с дороги мужиков, если бы одни из саней не вывернулись и не уронили в сугроб промороженную, прикрытую рогожей тушу лося. «Если в моей стороне охотились, прибью всех!» — стрельнула в голове князя усталая мысль.