Лотар-Гюнтер Буххайм - Крепость Страница 16

Азартная игра! Просто ослепление какое-то! И Я ничего не могу с этим поделать! Да к тому же эта необузданная страсть к приключениям, к риску – в этом вся Симона. Скорее всего Симона в кафе. Нужно сказать ей, что у меня приказ выехать в Берлин. А как же я преподнесу ей известие о том, что уже сегодня должен отчалить? Лучше не в кафе – а может быть все-таки там? В кафе она будет сдержаннее и не устроит мне сцену? В любом случае я постараюсь увидеть Симону, чтобы узнать, как она воспримет это известие.

Не имеет значения, что у меня нет машины около двери. Пятнадцать минут пешком до кафе пойдут мне на пользу…

- Эге, морячок! Да ты стал слишком тяжел на подъем! – подтруниваю над собой. На углу главной улицы стоит адский шум от ужасной стрельбы, настоящий бой между каким-то военным патрулем и пьяным матросом, которого они никак не могут поймать. Улицу стали заполнять толпы пьяных. Прямо за перекрестком располагается кафе Симоны. «Caf; a l’ami Pierrot», на котором сияет большая яркая вывеска: «ТОЛЬКО ДЛЯ ГЕРМАНСКИХ ВООРУЖЕННЫХ СИЛ».

Вновь меня охватывает ярость: может все уже по-другому? Я по-прежнему упрекаю Симону. Но значит ли все это, что у нее неприятности с ее земляками? Однако не были ли мои предостережения просто смешны для нее? Не могла же Симона быть настолько легкомысленна? Она должна была бы постоянно перестраховываться. Без поддержки или без спецзадания навряд ли нашелся бы безумец, идущий на сотрудничество с противной стороной под взорами окружающих земляков. Значит, всего лишь притворная легкомысленность, этакая маскировка? Маскировка чего?

Теперь я вынужден, по крайней мере, признать: эта праздничная трапеза – это было почти театральное действо: candle dinner23 приправленный раззолоченными галунами! Чистый фарс на провинциальной сцене! Но, тем не менее, с хорошо определенными ролями. И только мсье Бьекс, в качестве официанта в своей слишком короткой курточке, был словно из другой оперы: слишком неуклюж для задуманной цели всего спектакля. Потрескивающие в огне поленья и появление Симоны, которая мило жеманится и словно неземное существо появляется и исчезает в компании этих старых мешков, подражая при этом Люсьен Бойер…! Это надо признать абсолютная comme-il-fait!

В кафе какая-то старуха восседает за кассой и всем своим видом выражает полное отрицание чего бы то ни было. А где же Симона?

- Je ne sais pas! – произносит матрона таким тоном, словно я ее чем-то обидел.

Во дворе кафе громко кудахчут куры. Здесь, позади кафе раньше жила Симона, в то время когда они с матерью только переехали в Кер Биби. Весь двор загажен куриным пометом – белым и зеленым, цвета шпината. А что это за загородка в одноэтажной времянке? Хлам во всех углах, причудливый беспорядок из драной одежды и разнообразной обуви – обуви в огромных количествах.: Симона немного чокнутая насчет обуви.

В этом засранном птичнике с его нищенской кладовой для всякого хлама Симона уж точно как дома. Трофейщики здорово удивились бы, начни они тут все очищать: скрытое от чужих глаз гнездышко семьи Сагот. Здесь уже не театр, а чистая, неприкрытая действительность. Не всякий хозяин возьмет такие лохмотья даже для огородного пугала. Еще более удивляет то, что, несмотря на все, что творится на заднем дворе, в самом кафе все блестит чистотой. Дом вести – не задом трясти! Эта пословица лучше всего иллюстрирует положение дел.

Когда Симона изображала в кафе официантку, она действовала как прима театра: пританцовывающая, напевающая официантка из оперетты, например. Совершенно открыто она давно дала понять, что ей было очень приятно, когда взгляды солдат сопровождали ее выход. Иногда она быстро присаживалась рядом со мной и рассказывала о каком-нибудь забавном случае: например о том, как «la patronne» , ее мать, взвешивала конфеты: последнюю конфету она бросала так сильно в кулек на весах, что стрелка зашкаливала отметку необходимого веса, а затем быстро, так, что стрелка не успевала еще вернуться на отметку меньшего веса, снимала кулек.

- Pas mal, n’est-ce pas? – шелестел ее голосок мне в ухо. Ладно. Надо разобраться в себе: но только не позволить обмануть себя! Надо держать ухо востро! Быть прагматиком! Прежде, чем я сяду в поезд, везущий меня в Париж, я хочу окончательно выяснить, что здесь происходит на самом деле. Также необходимо выяснить, какую роль во всем этом деле играет отец Симоны. Действительно ли старый Сагот является похотливым и довольно удачливым женским угодником, не обучившимся ни одной профессии, зато имеющим постоянный успех у многих пожилых состоятельных женщин? По крайней мере, пятнадцать лет родители Симоны в разводе. Почему же он позволяет себе бесстыдно шататься в их парижской квартире? Являются ли они все звеньями черного рынка, которые заставляют его делать все впопыхах, беззаботно или же он все-таки принадлежит к маки , как уже намекала Симона? Сделала ли она этот намек, чтобы придать себе вес в моих глазах, или что-то все же есть в ее намеках? У старика Рене слишком очевидна нехватка образования. Тем не менее, у него есть что-то полувоенное в поведении и обличье, и это меня постоянно смущает. Хвастовство? Стремление выделиться? А может, он головой ушибся? Так же мне ничего не известно о его происхождении.

Нельзя отнести его и к настоящим шпионам. А может, он своего рода доносчик, который находится в услужении у своей дочери, для того, чтобы приносить информацию, владея которой он чувствует себя важной персоной, или которую солдатское радио «Кале» и «Атлантика» используют в своих передачах? Маленький луч света или большая черная фара?

Из матери Симоны ничего не вытянуть, т.к. она ничего не знает. Вообще ее мать представляет собой типичного представителя французской буржуазии набитую до отказа предрассудками, словно рождественский гусь яблоками, и настолько тупоумную, что никому даже малой толикой знаний не пробить их заскорузлый панцирь глупости и предрассудков.

Старый Рене в течение длительного времени не пытался встретиться с ней регулярно. Он слишком занят своими делами далекими от жизни его бывшей жены, и только в определенные промежутки времени внезапно появляется в ее доме, обычно, когда появляются свежие деревенские сливки. Должно быть, он может позволить себе иметь личный самолет. Но все это мне и Симона говорила – и Бог знает, правда ли это: она не позволяла ему приходить. А что, если ее отцом и вчерашним сборищем имеется какая-то связь? В голове пронеслась мысль: прошлой ночью его не было среди этих звездунов.

Совпадения – они, конечно имеются. Но только в общих чертах. Например, то, что наступление Томми и приглашение Симоной высших офицеров в одно и тоже время – если это не было случайностью…. Едва ли я смею продолжить размышлять в этом ключе.

Не могу больше ждать Симону.

Лучше отвезу-ка все бумаги в Пен Авель, а затем разыщу свою Школу. Мои так называемые товарищи, здорово удивились в свое время, моему вызову в Берлин, однако теперь, надеюсь, остыли. Некоторых из них привело в ярость то, ч то я официально считаюсь баталистом. С тех самых пор, как все газеты Рейха, в самом деле, ВСЕ, опубликовали мои, настуканные на машинке двумя пальцами репортажи о ночных рейдах нашего эсминца, в то время как на восточном фронте дела пошли довольно кисло, от меня ожидают новых репортажей и фотографий. К чему все это в конце концов может привести, я узнаю достоверно лишь в Берлине. Не хочу признаваться себе в этом, но я испытываю какой-то страх перед Берлином.

В Пен Авеле уже улетучилось ночное волнение, однако, тема наступления Томми является главной темой всех разговоров: в канцелярии царствует такой же режим дежурства, как и прежде. Приказ о моем отъезде только что подписан. Мне необходимо расписаться за денежное довольствие и фронтовую надбавку.

- Известно что-нибудь о разрушениях? – интересуюсь у писаря, сидящего за стойкой.

- Сильно пострадали верфи, господин лейтенант. Почти все готовые новостройки разбомблены.

Оглядываюсь. До меня доходит, что два стола пусты.

- А где ваши остальные? Улетели?

- На полевых укреплениях, господин лейтенант. – спокойно объясняет писарь.

- На полевых укреплениях? – растерянно повторяю его слова.

- Так точно, господин лейтенант. Сразу за прибрежной улицей. Все похоже на то, что ожидается большая высадка. Господин обер-лейтенант предполагает так, потому что здесь широкая, плоская бухта. А Вы, господин лейтенант, оставляете нас.

Вскидываю взгляд на писаря, и он быстро поясняет:

- Я имею в виду Ваш отъезд в Берлин. А потому ни в коем случае не попадете под пули, господин лейтенант.

- А бомбы Вы в расчет не берете?

Писарь вздрагивает и замолкает, не зная, что сказать. Затем, в замешательстве, он произносит:

- В Берлине теперь, наверное, постоянно бомбят.

- Так что никаких оснований для зависти – или есть?