Елена Раскина - Жена Петра Великого. Наша первая Императрица Страница 16

…Потом они долго сидели, обнявшись, на замшелом стволе старой ивы, много лет назад склоненной бурей до самой воды, и в сумерках серые глаза Йохана казались Марте такими же синими, как его мундир. Только сейчас она вдруг заметила, каким юным был на самом деле ее отважный испытанный солдат: на год, самое большее — на два старше ее. От счастья его лицо стало совсем мальчишеским, и тщательно закрученные светлые усики (видимо, ради молодецкой длины не разу не знавшие бритвы) казались на нем приклеенными.

— Скажи, а у тебя было много женщин? — смущаясь, спросила Марта. — Раньше, до меня…

Йохан шутливо приосанился и движением заправского покорителя девичьих сердец принялся крутить усы:

— И ты спрашиваешь об этом драгуна, красотка? Или пары месяцев, которые наша бесстрашная рота квартирует в вашем городишке, не хватило, чтобы сделать всех здешних девушек счастливыми?

А потом рассмеялся, нежно поцеловал Марту куда-то в висок и честно признался:

— У меня — не очень. Пока брат был моим плутонговым командиром, он бдительно следил, чтобы я усвоил все военные доблести, но избегал военных пороков! А потом… Потом я, наверное, просто ждал тебя.

— Расскажи о своем брате, — попросила польщенная Марта. — Ты много раз говорил о нем, но я даже не знаю, что он за человек и где он сейчас. А ведь мы с ним сегодня стали родственниками!

Йохан вздохнул и улыбнулся какой-то далекой улыбкой.

— Кристиан, можно сказать, мой отец и воспитатель, хоть старше меня всего на три года, — серьезно сказал он. — Наш старик здорово пьет, после того как в славной битве при Лунде датчане отстрелили ему ногу и пришлось проститься с армией. Ему как-то не до детей… Вернее, не до нашего воспитания, потому что плодил он нас с завидной регулярностью: у тебя сегодня появилось целых шесть симпатичных болтушек-золовок, Марта! Так вот, усадьба наша небогата, налоги и на землю, и на скот высоки. Так что Кристиан сам ушел служить в драгуны в шестнадцать лет, а едва мне стукнуло пятнадцать — привел в полк и меня, упросив нашего полкового командира старика Веннерстедта определить меня учеником трубача. Так мы и служили с Кристианом нашему славному королю Карлу и славе Уппландского полка, пока в сражении при Нарве брату не посчастливилось отбить у московитов знамя…

— Так ты тоже сражался при Нарве, мой милый?! — восхитилась Марта. Даже она, девушка, не раз слышала захватывавшие дух рассказы об этой битве, которую красноречивые рассказчики сравнивали с борьбой богов и титанов из эпоса древних эллинов, а молодого короля Карла, всего с девятью тысячами солдат сразившего неисчислимые рати восточных варваров московского царя Петра — с самим Марсом! — Что же ты никогда не рассказывал мне об этом, Йохан?

— Нечего рассказывать, Марта, — заметно огорчился Йохан. — Я-то как раз был тогда на побывке дома… Догнал своих только в Польше, когда даже нарвский дым уже выветрился из мундиров! Так что в сражении мне так и не довелось побывать, экая досада!! А то я непременно взял бы у московитов второе знамя, и король принял бы меня вместе с Кристианом в свою верную дружину лейб-драбантов! Наш король замечает все подвиги и всегда награждает героев достойно их деяниям. Старые солдаты говорят, он может видеть сквозь дым сражения!

Марта с сомнением хмыкнула. Правда, строгая госпожа пасторша, наверное, тоже обладала способностью видеть сквозь стены, всегда появляясь в девичьей спальне с суровым назиданием как раз в тот момент, когда они с ее дочками сплетничали о кавалерах. Но видеть сквозь дым сражения, да еще когда вокруг летают ядра и пули, — уж больно сомнительно!

— А может, он еще молнии из глаз метать умеет, ваш король? — хихикнул она.

— И умеет!! От одного его взгляда боевые кони начинают беситься и сами поднимаются в безудержный галоп, а солдатскому сердцу совсем ничего не страшно! — возмутился Йохан. — Да что ты вообще понимаешь в воинских подвигах, девица?!

— Не менее твоего, думаю, — с достоинством парировала Марта. — Я, между прочим, дочь офицера Речи Посполитой! А с недавних пор — и жена шведского солдата, если ты помнишь!

— Прости, прости, любимая! — Йохан с жаром раскаяния припал губами к ее руке. Это было приятно. Марта даже зажмурилась от счастья. Тем более он все равно не увидит и не станет заноситься: он занят ее рукой. Как же ей все-таки повезло в любви! Какой завидный супруг ей достался! Не нудный и желтолицый от постоянного сидения в пыльной лавке отпрыск купеческого семейства, у которого на уме только звон талеров да приходно-расходные книги. Не мастер-ремесленник, сутулый и чахоточный от тяжелого труда, задавленный страхом перед бедностью и жизнью, убитой на услуги первому встречному. И даже не благочестивый, но, увы, постный священник, который не ляжет с женой в постель без того, чтобы не процитировать половину Писания… Храбрый, красивый, веселый солдат, пылкий, как огонь (что не редкость в его сословии!), да к тому же влюбленный и ласковый, словно весенний ветерок (что, наоборот, редкость!). А какие чудные звуки умеет он извлекать из своей начищенной медной фанфары — то призывные и грозные, словно песнь бранной славы, то протяжные и скорбно-печальные, словно плач валькирии из древних легенд его скалистой родины!

— Слышишь, Марта? — внезапно встрепенулся Йохан. — Скрипка!

И действительно, оттуда, где веселились изрядно захмелевшие гости, долетела простенькая и в то же время удивительно радостная мелодия крестьянской песенки «Лиго», под которую в Янову ночь латышская молодежь водит хороводы вокруг костра. В воздухе отчетливо запахло дымком от смолистого хвороста.

— Пойдем, Йохан! — вскочила Марта, в свою очередь увлекая за собой своего драгунского трубача. — Я хочу танцевать! Хочу кружиться с тобой вокруг костра до рассвета, и петь, и улететь в небо вместе с искрами! И забыть! Забыть, что твой король Карл, который все видит и пускает молнии, позовет тебя, и ты уйдешь. А мне останется только ждать, когда ты вернешься, и плакать. Ты же знаешь, я терпеть не могу плакать! Так что уж возвращайся поскорее, пожалуйста! И возвращайся обязательно!

Но Йохан вдруг весело схватил ее в объятия и принялся со смехом целовать куда попало:

— Ах вы, Евины дочери! Хотите, чтоб солдат сидел подле вас на привязи, как собачонка? Вот уж чему не бывать, так не бывать! И потом… Ну что со мной может случиться? Поляков и саксонцев мы с нашим неустрашимым львом Карлом побьем, как нечего делать!

— А московиты? Они, говорят, уже совсем близко…

— Московиты уже побиты под Нарвой, лежат в своих болотах и не встанут! Бродит здесь по Лифляндии с дикими казаками и разным сбродом какой-то их начальник Шере… Шеме… Да ну его! Непроизносимое имя. Не бойся, Марта, наш добрый верный Шлиппенбах скоро загонит этого жалкого вояку обратно в варварский Новгород, и я опять вернусь к тебе! До следующей войны, ха-ха-ха!!!

Марта хотела возразить, что Новгород, если верить рассказам пастора Глюка, богатый и красивый город, что генерал Шлиппенбах недавно уже потерпел одно поражение от этого русского воеводы с таким сложным именем на «Ша», и что ей вовсе не хочется, чтобы муж возвращался к ней только в перерывах между войнами. А еще очень хотела сесть на траву и заплакать, горько и безутешно, словно обиженная маленькая девочка. Но она не сделала ни того ни другого, а через силу изобразила на своем померкшем лице приветливую и ласковую улыбку. «Никто не говорил, девочка, что быть женой солдата легко или радостно, — вдруг отчетливо сказал в ее душе незабытый голос матери. — Но жена солдата должна быть тверда и улыбаться, когда хочется плакать. Пускай он запомнит улыбку. В самый страшный час она охранит его». Что ж, улыбайся, Марта. Ты должна научиться улыбаться в лицо беде, приказала она себе. Ее счастье, похоже, имело отчетливый и терпкий привкус горечи, словно густая черная мальвазия, которую она сегодня попробовала впервые. Но благородное вино все же лучше, чем скисшее молоко!

Пастор Глюк играл на простой крестьянской скрипке, и смычок самозабвенно плясал по стареньким струнам. Старинная латышская песня неслась над древней латгальской землей. Благочестивый священник сам чувствовал, как погружается в седое и замшелое языческое прошлое этой необычайной страны и ее народа. Но мысль о подобном святотатстве сейчас не ужасала, а, наоборот, пьянила и увлекала его. Или это хмель бродил в пылающей голове Эрнста Глюка, полной смелых идей о просвещении и свободе Ливонии? Сейчас он не мог ответить на этот вопрос даже самому себе. Пастор Глюк просто любил этот темный, мужицкий край, угнетенный так давно и так жестоко, что память о лучших временах сохранилась только в смутных легендах…

Городская молодежь, парни, скинувшие башмаки, и девушки, подоткнувшие подолы платьев, весело отплясывали, взявшись за руки, вокруг высоких костров. Смешавшись с ними, усатые шведские драгуны, боевые товарищи Йохана Крузе, весело охлестывали тяжелыми ботфортами мягкую росистую траву. Без мундиров, в холщовых распахнутых на груди рубахах, они сами походили теперь на мирных крестьянских парней.