Мария Вильчинская - Александра и Курт Сеит Страница 16

Сама Надин Богаевская была такой же, как ее дом, – изящной, роскошной и невероятно обаятельной. При встрече она протянула Юлиану Матвеевичу руку с такой приветливой улыбкой, окинула племянниц таким нежным взглядом, что даже вечно смущающаяся Шура почувствовала себя желанной гостьей.

Да, тетушка Надин сразу же произвела на нее неизгладимое впечатление. Да и на Валентину тоже, как бы та ни изображала светскую бесстрастность. И дальнейшее знакомство это впечатление только усилило.

– Увы, сейчас не лучшее время, – щебетала Надин, поправляя перед зеркалом изящную розовую шляпку. – Придворные балы не проводятся, да и обычных балов и праздников стало совсем мало. Что поделать, война, приходится терпеть лишения. Государь в целях экономии отменил даже рождественскую елку, и нам пришлось верноподданнически следовать его примеру. Так скучно стало в Петрограде. Одна радость осталась – концерты в госпиталях. На них собирается самая изысканная публика, нередко приезжают даже Государь с Государыней и Великие княжны.

Валентина и Шура только кивали, глядя на тетушку во все глаза. Надежда Васильевна была совсем не похожа на их мать – свою сестру – вполне обычную, приятную женщину, еще сохранившую определенную привлекательность и моложавость, но в общем-то выглядевшую на свои сорок лет.

Екатерина Васильевна Верженская всегда тщательно одевалась, стягивала корсетом погрузневшую, но все еще статную фигуру и на фоне своих ровесниц смотрелась хоть куда, получше многих. Но рядом с Надин она бы выглядела в лучшем случае как тетушка рядом с молодой племянницей. Шура даже мысленно порадовалась, что мама не смогла приехать – вряд ли ее бы порадовала встреча со старшей сестрой.

Сколько лет было Надин Богаевской? В Петрограде об этом не знал никто, включая ее мужа. Высокая, стройная, легкая, без единой морщинки на бело-розовом лице, с тонкой девичьей талией, облаченная в разлетающиеся розовые шелка, она казалась такой непостижимо молодой, что злые языки прозвали ее «графиней Батори» и почти на полном серьезе распространяли слухи, что она принимает ванны из крови.

Но слухи слухами, а что Надин действительно не меняется, можно было увидеть невооруженным глазом. Шура помнила тетушку только по фотографиям десятилетней давности, но узнала сразу же. Тот же нежный овал лица, те же темные волосы, ровные белоснежные зубы, изогнутые в кокетливо-благосклонной улыбке красивые губы. Не зря знакомые утверждали, что ее дочь от первого брака с графом Келлером выглядит рядом с ней как старшая сестра.

Впрочем, Надежда Васильевна уже давно позаботилась о том, чтобы такое сравнение можно было провести как можно реже. Она выдала дочь замуж за дипломата и с облегчением вздохнула, когда главное свидетельство ее возраста уехало за границу. Обществу она предпочитала демонстрировать своих сыновей от второго брака с начальником штаба походного атамана всех казачьих войск Великого князя Бориса Владимировича, генералом Богаевским, поскольку они были еще маленькими, а следовательно, вполне приличествующими такой молодой даме.

– Надин Богаевская – это образец, на который надо ориентироваться, – Таня сказала это таким серьезным тоном, что Шура не сразу заметила, что она насмешливо улыбается. – Хотя, боюсь, у меня не хватит сил, здоровья, а главное – актерского таланта, чтобы выглядеть как она.

– Я не совсем тебя понимаю…

Таня изящно пожала плечами.

– Шурочка, ты слишком добрая и, к сожалению, слишком ненаблюдательная. Присматривайся к людям повнимательнее. Неужели ты не замечаешь, какие у Надин искусственные движения? Уверена, она походку, жесты, улыбку, смех и все остальное годами репетировала, да и сейчас каждый день повторяет перед зеркалом.

– Но лицо ведь у нее от этого моложе не сделается.

– Да, лицо она сохраняет при помощи специальных массажей, притираний и особых лекарств, не всегда законных. Не удивлюсь, если она и мышьяк понемногу принимает – для сохранения белизны кожи.

Таня улыбнулась ее испуганному взгляду и снисходительно пояснила:

– За кулисами и не такое узнаешь. Актрисы, Шурочка, своей красотой на жизнь зарабатывают. Одного таланта мало, публика любит молодых и красивых. Ушла молодость – приходится прощаться со сценой. Кстати, обрати внимание на наряды Надин. Розовый – самый выигрышный цвет для увядающей женщины. Он добавляет свежести. Когда я начну стареть, я тоже буду носить только розовое.

– Поняла. Как только увижу тебя в розовом, буду знать, что ты начала стареть, – в тон ей ответила Шура, тоже с самым серьезным выражением лица.

Таня прыснула в пушистую муфточку и махнула рукой.

– Оставим ее! Скажи лучше, как здоровье Юлиана Матвеевича.

– По-прежнему, – вздохнула Шура. – Завтра он ложится в клинику профессора Егорова, надеюсь, тот сумеет ему помочь.

– Дай-то Бог, – серьезно сказала Таня. – Держись, душа моя.

Шура благодарно улыбнулась ей, но предпочла перевести разговор на другую, более легкую тему. Благо в экипаже они были одни – ехали к Сеиту, отмечать скорое окончание его отпуска, как договаривались несколько дней назад. Таня заглянула к ним по дороге и предложила подвезти Шуру. Валентина спорить не стала, сообразив, что тогда они с Константином поедут вдвоем.

Тетя Надин, кстати, услышав о том, куда они собираются, сначала нахмурилась, но когда ей перечислили всех, кто там будет, благосклонно согласилась, что молодежи надо развлекаться. Шуре показалось, что ее мнение переменилось, когда она услышала имя Петра Бобринского, но она не была в этом стопроцентно уверена. Да и значения не придала.

Сеит их уже ждал. Бобринский, Мэри Трубецкая и Фанни Фельдман приехали раньше них, а Ивашков, как все уже слышали, в срочном порядке отбыл на фронт еще вчера, но причины такой спешки никто не знал. Вскоре явился поручик Камилев, а за ним и Валентина с Костей.

Решено было сначала прогуляться по набережной, а потом встретиться у катка. Предложение всеми было принято с воодушевлением, и Шуре скоро стало ясно, почему. Буквально через несколько минут их компания вновь разбилась на парочки. Только Фанни на этот раз была лишней, но она тактично ушла немного вперед и держалась неподалеку от Тани с Камилевым.

Шура с Сеитом шли последними и первое время почему-то молчали.

– У вас такая странная компания, – наконец сказала Шура, больше в ответ на собственные мысли, чем для того, чтобы что-то сказать.

– Вы о ком? – словно очнулся Сеит. Кажется, он тоже был погружен в какие-то свои мысли.

– Обо всех вас. Вы, Ивашков, Камилев, Бобринский. У вас же у всех совершенно разные взгляды, вы постоянно спорите. И все равно дружите?

На губах Сеита мелькнула улыбка, от которой сердце Шуры забилось чаще.

– Вам это кажется невозможным?

– Не то чтобы… – Шура попыталась успокоиться и припомнила слова Валентины. – Но неужели и правда политика – это не что-то серьезное, а всего лишь увлекательная мужская игра?

Сеит задумался.

– Вы правы и неправы одновременно. Политика – это действительно мужская игра, но она вполне серьезна. И я с тревогой вижу, как из-за нее все чаще вчерашние друзья становятся врагами. Нас это еще не слишком коснулось, наверное, потому что мы вовсе не так серьезно спорим, как может показаться. И я не такой уж консерватор и согласен, что нам нужны реформы. И Ивашков, несмотря на все свои либеральные идеи, прекрасный офицер, не раз рисковавший жизнью во имя Царя и Отечества. Мы все хотим победы в войне, освобождения Государя от влияния Распутина, разумных реформ.

– Простите, – Шура чуть ли не перебила его, боясь потерять мысль, которая тревожила ее все это время, – можно задать вам немного личный вопрос?

– Вам – можно.

Она смутилась, уж очень серьезно звучал его голос, но собралась с мыслями и напрямик спросила:

– На ужине у Тани вы так странно сказали, что будете верны присяге, пока длится война. Что вы имели в виду?

На этот раз Септ долго молчал, прежде чем ответить. И наконец сказал:

– Все очень непросто, Шура, – он называл ее так еще с ужина у Тани, где как-то она разрешила обращаться к ней просто по имени, как все старые друзья. – Всегда было непросто, но год назад стало еще сложнее, чем обычно. Меня отправили на Кавказский фронт, где нашими врагами были турки. Вы ведь знаете, что я мусульманин? Я из Крыма, когда-то это были турецкие владения. И вот когда я встал с оружием против моих единоверцев и людей одной со мной крови… что-то во мне переломилось. Я не нарушил присягу, но впервые это далось мне так тяжело. Нет ничего тяжелее морального выбора. Легко стрелять в немца или австрийца. Но поднимая оружие против людей моей веры, я каждый раз чувствовал себя… словно убиваю брата.

– Я понимаю, – прошептала Шура. – Правда понимаю.

Она действительно понимала его – не умом, но сердцем. Все-таки Валентина была не совсем права. Политика может встать между людьми, даже если они дворяне и офицеры. Просто это должна быть не обычная политика, а что-то вот такое, особенно важное.