Евгений Сухов - Тайная любовь княгини Страница 16

А великая княгиня и Овчина-Оболенский, словно не замечая недобрых взглядов, с улыбками счастливых суженых перешагнули порог храма. И тотчас с амвона раздались дружные и слаженные голоса певчих.

— Господи, как же красиво! — не скрывая восторга, глазела по сторонам государыня. Ее взору предстали сочные радужные фрески. — В Архангельском соборе того не увидишь.

Она подняла вверх голову. Оттуда на нее взирали спокойные и слегка строгие глаза Спасителя.

— В таком соборе даже государю не стыдно колени преклонить. Господи, — перекрестилась великая княгиня, и хрупкие ноги ее надломились в коленях.

Следом за государыней пала на пол и челядь, и только Иван Федорович остался торчать неприбитым гвоздем, но потом смирился и он.

Чадили свечи, душисто тлел ладан. Замутило благовониями голову Ивану Федоровичу, и он посмел наклониться к самому уху государыни и прошептал:

— Боже, как же ты хороша, Елена Васильевна!

У самого виска великой княгини блестели жемчужные подвески, которые слегка покачивались в такт ее дыханию. И Овчина увидел, что после его слов серебряные нити дрогнули сильнее.

— Ты хочешь сказать, что любишь меня по-прежнему, так же сильно?

— Государыня, а разве возможно любить тебя иначе? А полюбить тебя неспособен разве что слепой, который никогда не видел твоего лица.

— Господи, если бы ты мог знать всю правду, Иван!

— О какой правде ты глаголешь, государыня?

Голос певчих набрал такую силу, что затухли свечи и задребезжало стекло.

— Сына я назвала Иваном в твою честь.

В хор певчих влился сочный голос митрополита, грудь которого, словно меха под умелой рукой кузнеца, то расправлялась, то сжималась, и на каждом выдохе владыки паства успевала класть несметное множество поклонов, в усердии набивая шишки и царапая лбы.

Иван Федорович наклонился вместе со всеми, но больше для того, чтобы спрятаться от пристального взгляда московского настоятеля.

— Не знал я об этом, — распрямился наконец конюший.

— А ты много о чем не знаешь, боярин. Ведаешь ли ты, что Иван Васильевич твой сын?

— Господи, — прошептал едва слышно Овчина-Оболенский, усерднее обычного отбивая очередной поклон. — Неужно правда?

— Правда, Иванушка, истинный бог, правда. Муж — то мой бессилен был в то время. Но я ему внушила-таки, что это его чадо. Спорить со мной он не смеет.

Иван Федорович Овчина знал, что государь велик в своем гневе и может обрушить его даже на первейшего слугу, но, помимо своей воли, заглянул в зев смерти:

— Сына хочу увидеть, государыня.

— Сегодня ночью приходи ко мне, Иванушка, ждать тебя буду с нетерпением.

— Господи, Елена Васильевна, только не в твоих хоромах. Неужно думаешь, что все слепые!

— Ежели ты боишься государя, так я его околдую! — почти вскричала великая княгиня, и если бы не песнопение, раздававшееся с амвона, то возглас Елены донесся бы даже до ушей отроков, стоявших за дверьми. — Опою его зельем, наговорю на его следы, только будь моим!

— Уймись, государыня, — совершил очередной поклон конюший, заприметив, что мамки и боярышни с интересом посматривают в их сторону. — Церковь — не место для такого разговора.

— Найду управу на государя — будешь моим? — гнула свое великая княгиня.

— Вот как найдешь управу, тогда мы и поговорим, — поспешил закончить опасную беседу конюший и увидел, как в тот же миг лицо государыни просветлело.

КОЛДОВСКАЯ СИЛА

— В каждой бабе бес сидит, — жалился Филипп Крутов, — а меня все бранить не устают, что, дескать, я с водяными дружбу завел. Так моя любовь с нечистью дорогого стоит. Я за нее на всякого Купалу водяному черту свинью скармливаю, а на прочие праздники караваем хлеба угощаю. А вы как свой грех перед нечистой силой замаливаете? Свечи в церкви ставите? Так они и полкопейки не стоят. Вот вы самые грешники и есть. Ну чего ты от меня на сей раз желаешь, Соломонида Юрьевна?

— Государя желаю погубить, — твердо ответила старица.

— Ишь ты, куда хватила! — ахнул мельник. — Даже монашеский куколь тебя не успокоил. Гляжу на тебя, Соломония, и чудится мне, что из-под платка дьявольские рога торчат.

— Господь с тобой, Филипп Егорович, что ж ты такое говоришь! Неужно не ведаешь, что муж мой мне лихо желает? От безысходности своей порчу на него надумала навести.

— Слыхал я об этом, — отмахнулся мельник. — Только с тобой бог должен быть, а темные силы за меня стоят.

— Грешен ты, Филипп Егорович, — перекрестилась Соломония.

— Грешен, — спокойно согласился Филипп. — А я того не скрываю и прегрешение свое под схимным одеянием не прячу.

— Вот что, Филипп Егорович, наведешь порчу на государя или нет? — теряла понемногу терпение старица. — Думаешь, ты единственный колдун в Москве будешь?

— Ладно, уважу я тебя, Соломонида Юрьевна. Сколько ты мне за мое добро заплатишь?

— А чего хошь бери, колдун, — обрадовалась инокиня. — Ежели пожелаешь, так могу и крестик нательный отдать. Он у меня с каменьями изумрудными.

— Ишь ты… с изумрудами! Да ладно — великой княгине я и за так могу поколдовать. При себе оставь нательник, государыня.

Филипп Егорович Крутов был не только колдун, славился он еще и как известный колодезник, который мог сыскать водицу даже там, где быть ей не положено. Порой казалось, стоит только ковырнуть ведуну ногтем сухую землю, как источник начинает брызгать из-под ладоней смачной струей. И конечно, никто не сомневался, что на ухо мельнику нашептывает братец-водяной.

За свое природное умение колодезник плату брал небольшую, чаще всего обходилось уговором, что хозяин прибудет по первому же зову колдуна и исполнит какое-либо неприхотливое его желание.

Находить воду — такое же искусство, как лить колокола или писать иконы. Чаще это ремесло было наследственным, семейные хитрости передавались от отца к сыну и оберегались свято.

В этот раз Филипп Егорович обещал помочь с водицей самому Михаилу Глинскому. Боярин жаловался, что прежний его колодец безнадежно иссох, а скотный двор без источника так запаскудел, что зловоние чувствовалось едва ли не за версту. Вот потому Михаил Львович, преломив гордыню, поклонился колдуну и просил пособить, обещая за услугу доброго жеребца.

Покопавшись в чулане, Филипп Егорович выудил на божий свет две большущие медные сковороды, которые всегда были его непременными спутниками в поиске воды. Мельник отряхнул их от пыли, отер подолом кафтана гладкое дно и приступил к заговору:

— Отойди жара и приди вода, отворись недра и забей ключ! — И уже совсем затаенно зашептал: — Это я тебя прошу, мать сыра земля, сын твой, Филипп. Дай воды Михаилу Глинскому, напои его, как поишь и потчуешь всякого зверя и разную птицу. — А затем, стукнув трижды по дну сковороды, произнес: — Кажись, все. Теперь Михаил Львович обопьется.

Глинский встретил колдуна с должным почетом — согнулся малым поклоном, бросил под ноги овчину, а когда Филипп Егорович подмял сапогами коврик, повел его на скотный двор. Рядом с ведуном крутились дворовые девки — совками загребали его следы, а метлами разглаживали дорогу, опасаясь, что ворожей принесет на боярский двор какую-либо хворобу. Колдун, глядя на девиц, только ухмылялся.

— Так где же ты хотел колодец рыть, любезнейший? — спросил он боярина Глинского.

— Посередь двора бы, — неуверенно пожелал Михаил Львович.

— Можно и посередь двора, — согласился Филипп Егорович. — Глянь сюда, боярин, — ткнул перстом мельник на медные сковороды. — Вот кто на водицу укажет. А ведаешь, почему, боярин?

— Откуда же мне знать?

— А потому что они заговоренные. Не каждой посудине дано такое свойство. — Колдун потер локтем блестящий металл. — Заповедные слова нужно знать, без них мать сыра земля не разверзнет свое нутро.

— Ты уж постарайся, Филипп Егорович, — смиренно произнес всемогущий воевода. Глинский и сам знался с темными силами, но в присутствии знаменитого ведуна чувствовал себя неуверенно. — Я добро помню.

— Ну и вонь у тебя на скотном дворе, боярин. Все нутро сперло, от такого запаха и помереть можно. Иное дело моя Яуза: и чиста, и светла. А у тебя только все сапоги замарал. Уходить буду, скажешь своим девкам, чтобы обувку мою от срама отмочили.

— Все сделаю, как повелишь, Филипп Егорович, только сотвори чудо, отыщи водицу, а я уж тебе сапоги с государевой ноги дам.

— Откуда же они у тебя? Чай, не колдуешь ли?

— Василий Иванович меня ими пожаловал, когда на службу в Москву призвал.

— С государевой ноги, говоришь? — посмел усомниться мельник.

— Истинный бог, с государевой, не сойти мне с сего места!

— Смотри не прирасти, боярин, — сощурился колдун. — Ладно, шучу я, отыщу тебе водицу.