Александр Струев - Царство. 1955–1957 Страница 16

Шепилов передернул плечами:

— Жуть берет!

— Поэтому и боремся с этой нечистью, — перебирая бумаги, заметил Никита Сергеевич. — «В ночь с 18 на 19 июня находился на допросе у Хазана гражданин Вашакидзе. После возвращения в камеру через несколько минут он умер. В медицинском акте по поводу смерти значится, что Вашакидзе умер от паралича сердца. В деле нет ни протоколов допросов, ни других материалов, подтверждающих обоснованность ареста, за исключением заготовленной в декабре за подписью Кобулова справки о том, что, будучи наркомом соцобеспечения Грузии, Вашакидзе оказывал материальную помощь и давал проездные документы лицам, которые были разоблачены как враги народа.

15 июня 1937 года был арестован Арутюнов Г.К. Никакими материалами, компрометирующими Арутюнова следствие не располагало, а арестовали его лишь с целью получения показаний на его непосредственное начальство. На следующий день после допроса Арутюнов умер. В медицинском заключении указано, что Арутюнов умер от менингита, там же указано, что Арутюнов во время болезни падал с лежанки, и поэтому на трупе отмечено несколько кровоподтеков. Следователь Хазан на допросе в ноябре 1953 года заявил, что Арутюнова не избивал, а вызвал для этой цели двух вахтеров комендатуры. Он не отрицал, что Арутюнов скончался от полученных повреждений в результате избиений его вахтерами. Следователь ссылался на указания своего непосредственного начальника Кобулова — допросить арестованного по-настоящему».

А вот что показал на допросе бывший врач внутренней тюрьмы:

«Особенно отличались в избиениях арестованных подчиненные Кобулова — Кримян, Савицкий и Хазан. Проходя по коридору, можно было часто слышать истошные крики заключенных, их душераздирающие вопли, стоны, рыдания. Всех до полусмерти избитых во внутренней тюрьме не держали, а сразу отправляли в городские тюрьмы, где они затем и умирали. Кобулов часто сам присутствовал на подобных «допросах», принимал участие в избиениях и пытках подследственных. По его приказу некоторых держали месяцами в наручниках, с руками, сведенными за спиной, так что даже есть им приходилось лежа, подползая к миске с едой, стоящей на полу. Часто Кобулов приходил и ногой вышибал эту миску, к которой с трудом добирался человек. Как показали свидетели, и признало большинство обвиняемых, массовые аресты граждан производились по сомнительным и непроверенным материалам, а следствие по их делам велось так называемым “упрощенным” методом. Смысл “упрощенного следствия” состоял в том, что для предания обвиняемого суду требовалось лишь его личное признание и наличие одного, а лучше двух агентурных донесений без какой-либо проверки и сбора доказательств. При этом к арестованным, отрицавшим вину, применялись жестокие пытки и истязания в целях получения “нужных” показаний. Кобулов часто повторял: “Кто не бьет арестованных, тот сам враг народа!” Избиение арестованных производилось с применением самых разных орудий: резиновых палок, металлических прутьев, шомполов, плеток, линеек, ремней, кроме того, подследственные подвергались мерам воздействия в виде длительного стояния на ногах с поднятыми вверх или разведенными в сторону руками. Некоторые следователи прибегали к пыткам в виде надавливания на обнаженные пальцы ног каблуками, или затягивания половых органов мужчин специально сделанной петлей».

Никита Сергеевич оглядел гостей.

— И мне Кобулов подобное прощение о помиловании прислал. Пишет, что невиновен, что поступал в соответствии с распоряжениями руководства. Сообщает, что 17 марта 1937 года от товарища Сталина в НКВД поступила директива, в которой говорилось об ужесточении методов дознания, активном применении к подследственным мер физического воздействия. Это распоряжение было зачитано сотрудникам следственных органов, после чего пытки и избиения в НКВД начали применять с удвоенной силой, а тех, кто отказывался использовать физические методы, отстраняли от работы и самих привлекали к ответственности. После войны, в начале пятидесятых, это распоряжение снова вынули из-под сукна. Так! — перелистывал бумаги Хрущев. — Вот еще.

— Хватит! — попросил Микоян. Лишь Анастас Иванович в то страшное время имел смелость заступаться за обвиняемых. Его стараниями на волю выпустили не один десяток человек.

— Напоследок про Лаврентия зачту! — Никита Сергеевич поправил очки.

— «В приемной Берии, в письменном столе, в правой тумбочке, в нижнем ящике, хранились завернутые в газеты резиновые палки и другие предметы для избиений. Иногда Кобулов и Влодзимирский заводили в кабинет к Берии арестованного и уносили туда принадлежности для избиения. Через некоторое время оттуда были слышны вопли и крики. Окровавленных, полуживых людей часто выносили из кабинета сотрудники медчасти, так как сами идти они уже не могли». — Так «добросовестно» Кобулов выполнял свою работу, — заметил Никита Сергеевич. — Еще за это премии получал.

— Вещи арестованных часто делили, — вспомнил Микоян. — И не только вещи, но и квартиры со всею обстановкой забирали, и автомобили их присваивали.

— Прям опричники, — отозвался Хрущев.

— И военачальникам досталось, посидели по тюрьмам, помудохали их там, невзирая на ордена и на звания. Мне Мерецков с Рокоссовским рассказывали, — заговорил маршал Жуков.

— Было, было! — виновато кивал Серов. Он как никто другой знал, что творилось в НКВД.

— А это, Коля, тебя касается! — прищурился Никита Сергеевич.

Премьер-министр сделал серьезное лицо.

— Установлены факты морального разложения обвиняемых. Как и Берия, они сожительствовали с подчиненными им сотрудницами аппарата Совета министров и МВД. Так, например, в аппарате МВД, а затем в секретариате Берии, в Совете министров СССР, работала сотрудница Леонова, двадцати четырех лет. Начальник секретариата Берии Мамулов вступил в сожительство с Леоновой; с нею же сожительствовал и Берия.

Обвиняемый Людвигов сожительствовал со своей секретаршей Несмеловой, с которой одновременно сожительствовал и Берия. В то же время Берия сожительствовал с женой обвиняемого Людвигова. Обвиняемый Шария работал в ЦК Коммунистической партии Грузии и использовал для интимных связей с женщинами свой служебный кабинет в здании Центрального Комитета.

Хрущев поднял на Булганина глаза.

— А для чего ты меня приплел? — недовольно спросил тот.

— Не хочу, чтобы тебя, Коля, в газетах приложили, не выставляй свою похоть напоказ.

— Какую похоть, Никита? Я влюбчивый, а ты — похоть, похоть!

— Ладно, я тебя предупредил.

Жуков засмеялся:

— Товарищ Булганин у нас рыцарь, а не насильник.

— Рыцарь, правильно! — подтвердил Николай Александрович. — Чуть что, сразу на меня! Позабыл уже, что некоторые известные военачальники во время войны в каждом городе по семье заводили?

— Это дело прошлое, война была, Бог весть что творилось. А сейчас, дорогой, мы за нравственность!

— Опять завел свою шарманку!

— Кобулова и всех прочих, кого позабыли, надо казнить. Никакой им пощады! — высказался Микоян.

— Правильно! — поддержал Николай Александрович.

— Я вам, товарищи, вопрос доложил. Вы высказались, и я того же мнения. Пусть ответят за злодейства, — подытожил Хрущев. — Мы делаем это, чтобы наши дети и внуки жили в справедливом обществе, с мерзостью подобной не сталкивались. Вот вырастет мой Никитка и скажет спасибо всем нам за то, что свободу человеческую отстояли, проказу выскребли. А вон и Леша Аджубей, — завидел зятя Хрущев. — Алексей Иванович! Идите к нам!

Пасха, вот и Пасха! Как этот праздник ждали! У церкви с вечера толпился народ, и не только старики со старухами. Попадались женщины лет тридцати, и мужчины встречались не старые. Кое-кто приводил с собой ребятишек. Лица собравшихся были благодушные, настроение приподнятое. Множество людей толкалось подле храма, только вот школьников в толпе не отыскивалось, молодежи строго-настрого подходить к церкви запрещалось, так как церковь в СССР отделена от государства.

Святили в этот день куличи, куличики, пасхи, яйца. По случаю торжественного богослужения храмы украшали, прихожане вышагивали нарядные, готовили на утро мясные деликатесы, всякие лакомства и обязательно красили куриные яйца. При их окрашивании получались преимущественно охристые цвета, самое простое дело — отварить яички с луковой шелухой, именно луковая шелуха золотисто-коричневатый цвет скорлупе придавала, главное, чтобы не треснуло яйцо в кипятке, тогда внутренность, то есть белок, становился неряшлив, неопрятен. Положив яйца в кипящий свекольный отвар, добивались розоватых оттенков. Некоторые рвали веточки тополя или использовали для цвета крапиву — в обоих случаях светло-желтый окрас держался, а ежели крепко-накрепко привязать к яичку листочки петрушки, то листики эти, после варки, украшали скорлупу затейливым орнаментом.