Афанасий Коптелов - Великое кочевье Страница 16

Быстро-быстро бежали горькие думы:

«Что ждет меня впереди? Непогодливые дни. Жуткий буран. Отрежет он меня от всего мира. Сомнет, забросает снежными сугробами».

Яманай подхватили под руки и повели в новое жилье. Усилился, закипел шум восторженной толпы. Откуда-то вынырнули парни с березками, за которые была привязана белоснежная занавеска, и пошли впереди невесты. Она закрыла глаза руками: лучше не видеть этих раскрасневшихся людей, облизывающих губы в предвкушении пира.

Если бы Яманай в этот миг вскинула голову и посмотрела поверх занавески, то увидела бы невысокого парня, который, надвинув шапку на глаза, упрямо пробивался к ней навстречу. Она узнала бы его по шелковой кисти, разметнувшейся по щеке. Но она шла пошатываясь, и тяжелая голова ее опускалась все ниже и ниже. И только тогда она отняла руку от лица, когда гости по-медвежьи зарычали, бросились куда-то в сторону и чуть было не смяли ее.

Одни засучивали рукава, другие выхватывали плети из-за опоясок. Все орали дико и разъяренно. Ругательства сливались в невообразимый пьяный рев. И над неистовой толпой взлетали клочья изорванной шубы. Но Яманай не знала, что пьяные гости били Ярманку.

«Ни один той не обходится без драк… — подумала она и опять опустила голову. — Но… рановато начали: худо будет».

Крики стали пронзительней:

— Догоняйте!.. Держите его!..

Послышался удаляющийся лошадиный топот.

Одна дальняя родственница, заметив, что по лицу невесты текли слезы, жалостливо вздохнула:

— Видно, не любо девке замужество.

Ее соседка сочувственно отозвалась:

— Сердце не обманешь — оно чуткое.

Перешагнув порог нового аила, невеста кинула в очаг ветку пахучего можжевельника, на которую она загадала. Ветка упала на горячую золу, но не загорелась, как было загадано.

Это не смутило Яманай. Успокаивая себя светлой надеждой, она подумала: «Все равно он приедет… Этой ночью увезет меня».

На ее голову неожиданно опрокинули полную чашку парного молока. Она вскрикнула от испуга, хотела вырваться, но женщины усадили ее на кровать, и, отгораживая занавеской, запели:

Пусть лицо твоеДо последних днейУмывается молоком.Пусть аил твойВсегда цветет довольетвом.

Яманай прижала ладони к ушам, чтобы не слышать свадебных песен.

В ночь перед тоем жених не сомкнул глаз. Он копал ямы для костров, укреплял огромные казаны и рубил дрова. Сам с собой разговаривал вполголоса:

— Скоро у тебя, Анытпас, будет свой очаг, свои табуны. Большой Человек намекнул, что он посадит тебя на твою собственную лошадь.

Неделю назад, когда Анытпас кочевал с табунами по ту сторону хребта, за ним прискакал посланец:

— Хозяин зовет.

Сердце парня больно сжалось: «Опять разобьет губу, как прошлый раз, когда волки задрали жеребенка».

Но Сапог великодушно встретил его чашкой араки, после короткого разговора о табунах многозначительно кивнул на Шатыя и сообщил:

— Вчера кам быстрокрылой ласточкой летал на седьмое небо, к доброму богу Ульгеню. Там он услышал: «Самый покорный человек на земле — Анытпас Чичанов. Жените парня на первой красавице — и устройте веселый пир. Дайте ему — за послушание его — удалых коней, пусть он сам будет богатым хозяином!» Я выполняю волю доброго бога. Пусть он укрепит в тебе, сын мой, железную силу и великую покорность.

Безусое и безбородое лицо пастуха посветлело, а в косых глазах запылали огоньки благодарности и преданности.

На рассвете он наполнил казаны водой и запалил костры. Дым разостлался над росистой поляной. Вскоре по всей долине разлился запах мяса и жирного супа.

Каждый вечер этот запах будет наполнять его, Анытпаса Чичанова, аил. Свой очаг, теплая постель, веселая жена, встречающая мужа полным тажууром араки, уважение соседей. Еще недавно все это казалось заманчивым и неосуществимым — и все это придет завтра. С лица не сходила радостная улыбка.

Пиршество началось, когда невесту облили молоком.

Мясо лежало грудами, над ним клубился пар. Гости сели на землю и, сверкая ножами, отрезали каждый для себя кусок за куском.

Работники Сапога, распахнув тесовые ворота, вытащили кожаные бурдюки с аракой. За ними степенно вышагивали гости в шубах, крытых шелком. Богатые соседи — Копшолай Ойтогов и Якши Жиргалаев — вели Сапога под руки. Щеки его слегка порозовели, глаза то смиренно потухали, то вспыхивали. Он остановился перед народом, высоко подняв голову. Так он выходил к своему племени, когда был зайсаном, в этой же розовой шубе и старомодной барашковой шапке. Теперь недоставало ему только той увесистой бляхи родового старшины, которую в свое время даровал ему царь.

— Сердце мое — кусок масла: заботливый пастух своей покорностью, как огнем, растопил его, — заговорил Сапог. — Если бедный человек бережет хозяйские табуны, то хозяин сделает жизнь этого человека беспечной.

Он заверял, что готов помочь бедняку встать на ноги, обтабуниться, сказал, что завтра раздаст дойных коров самым беднейшим сородичам в безвозмездное пользование на все лето. Ну, позовет за это к себе сено косить, дрова рубить, потом взрослого теленка возьмет — и только.

— Даже в советских книгах печатают, как я забочусь о своем народе.

Он выдернул из-за пазухи свежий номер журнала. На плотной обложке стояли золотистый сноп и ярко-зеленый плуг, а вверху были оттиснуты крупные буквы «Спутник земледельца. Май 1925 г.». Раскрыл журнал как раз на той странице, где начиналась статья агронома Н. В. Говорухина «Передовой культурник Горного Алтая», и пальцем ткнул в свой портрет.

Кочевники вырывали журнал друг у друга и всматривались в портрет человека, устроившего этот пир.

Сапог, покашливая, снова заговорил:

— Только один человек в родных горах тявкает на меня. Имя его — Борлай Токушев. Всем вам должно быть стыдно за него. Пора укоротить ему руки и приглушить голос. Пусть помолчит, — у нас силы будет больше.

Толпа зашумела. Многие торопились подчеркнуть свою неприязнь к братьям Токушевым. Но Тыдыков, продолжая говорить, повел бровями, — и вскоре стало так тихо, что были слышны вздохи.

— Я весь народ позвал на той. Женю любимого пастуха. Беру самую красивую девушку. И пир этот достоин ее. Я не позвал сюда только Борлая. Он объявил себя моим врагом. Пир хорош, когда нет собак.

Сапог хотел крикнуть, чтобы гости брали чашки и открывали бурдюки, но чей-то грубый голос словно бичом хлестнул:

— Сам ты хитрая собака!

Многим показалось, что крикнули из ближнего аила. Несколько человек бросились туда, но там по-прежнему сидели слепые старики и, закинув головы, тянули свадебные песни.

— В песне эти слова встретились, — молвил Копшолай, чтобы успокоить хозяина.

Сапог не выносил напрасных утешений; позеленев от злости, покосился на Копшолая и, не удостоив его ни единым словом, пошел от одного кружка гостей к другому. Всюду люди вставали и молча кланялись ему.

Обойдя всех, он распорядился, чтобы работники открыли бурдюки. Те поспешно выполнили его желание, и гости начали разливать араку в большие деревянные чашки.

Взглянув на дорогу, Сапог заметил высокого всадника в черном костюме и серой фетровой шляпе с полями.

— Хороший гость всегда вовремя! — громко воскликнул он и медленно, с сознанием своего достоинства, двинулся навстречу верховому.

Копшолай Ойтогов поспешил к Тыдыкову, почтительно и бережно взял под руку.

Гость на стройном вороном коне подъезжал к воротам усадьбы.

Кочевники были довольны появлением всадника. Они ждали, что после радостной встречи Сапог пришлет им еще не один десяток тажууров араки. Начинался самый веселый час пиршества.

Пахло аракой, дымными кострами и человеческим потом. Женщины, расположившиеся поодаль от шумной мужской толпы, тихо пели:

Может ли быть чтоКудрявее зеленой березы?Может ли быть чтоВеселее сегодняшнего тоя?

Солнце клонилось к зубчатым вершинам высокого хребта.

— Пожалуйте, большой гость, пожалуйте. Почему долго не приезжали? Я давно ждал, — говорил Сапог, пожимая руку голубоглазого человека с седенькой подстриженной бородкой и золотыми зубами.

Николай Валентинович Говорухин, участковый агроном, бросил повод подвернувшемуся парню и отвязал маленький чемоданчик, укутанный в старый мешок.

Хозяин пробежал прищуренными глазами по гладкому боку лошади, которую он послал за гостем, посмотрел, прямо ли поставлены ноги, не дрожат ли мышцы после долгого и нелегкого пути, не опустились ли уши, и заботливо осведомился:

— По душе конь? Рысь хорошая? Может, тебе арабской крови коня надо?

— Прекрасная лошадь! Резвость приличная, выносливость действительно алтайская.