Алоис Ирасек - Псоглавцы Страница 16

Во главе ее ехал сам гостеприимный хозяин. Лицо его в последнее время удовлетворенно сияло. Это замечали все, кто его знал, и прежде всего обитатели замка, даже не догадывавшиеся, какой камень свалился с сердца сурового, неприступного барона. Заметили это и ходские крестьяне, которые в кожухах и мохнатых шапках водили своры панских псов или шагали цепью с дубинами в руках и загоняли зверя чужим охотникам в тех лесах, где их отцы некогда вольно охотились сами. Ходы хорошо понимали, чему так радуется пан. Потому-то он и отважился взвалить на них новое бремя, что уничтожил их грамоты. Раньше его посланцы не осмелились бы явиться в Кленеч или в Ходов с приказом идти загонять зверя для панов. А теперь не только пришли, но еще и пригрозили. Что ж, ходы пошли. Что поделаешь?.. Но с каким настроением шли они и как смотрели с лесистой горы на всадников, не спеша взбиравшихся вверх вслед за ходами!..

Ни Кленеч, ни Ходов не знали до сих пор подобного унижения. По всему Ходскому краю с участием и возмущением говорили об этом.

— Ну, вот и начинается…

— Еще не то будет…

— Сегодня Кленеч, а завтра мы…

Такие речи слышались повсюду. И всюду вспоминались охоты предков, которые из всей своей охотничьей добычи доставляли в Домажлице только несколько зайцев к рождеству: Ходов — двух; Пострашеков, Кленеч, Уезд, Драженов, Поциновице, Страж, Кичев — тоже по два, а Льгота и Мраков — по одному!

Рассуждали об этом и на посиделках у Пршибеков. В просторной, хорошо натопленной горнице было на этот раз оживленней и веселей, потому что ушел куда-то молчаливый и хмурый Матей. Он ушел еще с вечера, то ли избегая оживленной компании, то ли чувствуя себя чужим среди молодежи.

Но его отец, старый Пршибек, уселся среди парней и занятых пряжей девушек, к которым присоединилась и молодая жена волынщика Искры Ржегуржека, Дорла. Искра сам уговорил ее сходить на посиделки, пообещав скоро зайти за ней.

Она охотно согласилась, так как мало бывала на людях и частенько скучала, особенно в бесконечные зимние вечера. Однако посиделки теперь были не то, что раньше. Тяжелое время давало себя знать даже здесь, где обычно все забывалось среди песен, шуток и смеха. Даже беззаботная и легкомысленная молодежь не в состоянии была веселиться, как прежде, и она не могла обойти в разговоре последних событий, а особенно тут, в доме Матея Пршибека.

И все же на несколько минут настоящее было забыто. Это случилось, когда зашла речь о последней господской охоте. Тут старый Пршибек вспомнил прежние времена и заставил всех унестись мыслью в прошлое, в огромные, принадлежавшие тогда им, ходам, леса, густые, полные всяческого зверя. Еще на его памяти медведей было гораздо больше, чем теперь, а волков видимо-невидимо.

— Зимой, в метель, под окнами каждую ночь была музыка. Волки выли так, что дрожь пробирала, а наутро все волчьи ямы были полны зверья. Волчью шубу можно было купить за гроши. А кто шел в город или в лес, тот уже заранее готовился к встрече с волком. Я сам не одного убил на своем веку. Вот этот чекан мог бы порассказать…

Все взоры обратились в ту сторону, куда показывал старый Пршибек. Один из парней, взяв в руки чекан, разглядывал его. Чекан был необыкновенно длинный и крепкий, из дуба, и рассчитан на руку сильную и тяжелую, какой обладали лишь Пршибеки. Рукоятка под блестящим топориком была окована медью, а на ней местами светились голубые и красные камешки в серебряных ободках. Парням нравилось это оружие своей отделкой. Они ощупывали его, взвешивали на руке.

— Да, старая, должно быть, штука… — сказал один из них.

— Постарше нас с тобой. Еще мой дед ее нашивал. Кроме этого чекана, у него ничего не осталось после той войны, когда императорское войско дочиста ограбило и спалило весь Уезд. Да, если бы он умел говорить! Сколько волков он уложил! Да и человеческую голову не одну раскроил… Дед однажды так огрел этим чеканом императорского рейтара, что тот уж больше не встал… За то, что бабку мучил…

Парни с еще большим интересом стали рассматривать могучее оружие, да и девушки вытягивали шеи, чтобы поглядеть на него.

— А что было за это твоему деду?..

— Что было? Да что же могло быть? Пустился в лес со всех ног. Они за ним, да куда там! Не на таковского напали. Мешок гороха был для него что пушинка. Вы, ребята, тоже иной раз воображаете, что сам черт вам не брат, а только люди тогда были не вам чета, и кровь у них другая была. Кто из вас мог бы потягаться с моим дедом? Он, бывало, встретит медведя в лесу и не подумает бежать, а вступит с ним в драку, как с парнем. Один раз набрел дед на берлогу, а там медвежата. Он забрал медвежат и понес домой. Дошел уже до ручья, как вдруг слышит сзади отчаянный рев. Медведица! Дед припустил во всю мочь. Побежишь, когда этакая зверюга мчится, как вихрь, за тобой по пятам до самой деревни, да и в деревне не хочет отстать. Но тут выбежали люди и убили медведицу.

— А что сделал он с медвежатами?

— Ну, они покусали его так, что он был весь в крови. Потом отнес их в город, в Ходский замок, королевскому пану бургграфу, а тот, говорили, послал их от себя какому-то важному пану в Прагу.

— Вот бы такая медведица сожрала Ломикара на охоте… — произнес один из парней.

— Ну, этот рыжий Иуда успеет подсунуть ей несколько ходов. Мы ведь теперь не люди…

— Тс… Тише! Слышите? Колокольчик!.. — воскликнула Манка.

Все умолкли, прислушиваясь. Ничего не было слышно. Однако Манка уверяла, что она не ошиблась.

— Кому придет охота ездить в такую непогоду?

И все-таки парни и девушки продолжали прислушиваться. Но они слышали только завывания ветра, хлеставшего снегом по окнам.

Глава одиннадцатая

В это время волынщик Искра Ржегуржек был дома один со слепым отцом. Старик лежал на печи, а сын нетерпеливо расхаживал по горнице. Он то и дело без всякой надобности отправлял пылающую лучину в деревянном светце. По тому, как он снимал нагар и поправлял лучину, видно было, что мысли его далеко. Сняв нагар, он снова принимался шагать из угла в угол, останавливался у окна и вглядывался во тьму, где падал снег и гудел ветер, доносивший глубокие вздохи леса.

Вдруг старик зашевелился на печи и промолвил:

— Кто-то на дворе…

Искра услышал стук в дверь. Он вышел в сени и спросил:

— Кто там?

— Я, Немец из Мракова.

В горницу вошел еще довольно молодой ход, невысокого роста, с хитрыми живыми глазами. Он сразу же весело заговорил:

— Ты один, волынщик?

— Один, староста. Жена сегодня бродяжит.

— Вместо тебя?

— Пусть тоже попробует. А то она ругает меня за это, — добавил он с лукавой усмешкой.

— Так она умеет дудеть? — продолжал шутить староста.

— Еще как! Только меня мать с детства учила: не будь дураком, не пляши под женину дудку.

— Ого, сколько у тебя музыки! Зачем же женился?

— Да свои нагудели… Немец рассмеялся и спросил:

— Кто же?

— Отец.

— Ой, парень! — отозвался с печи слепой отец. — Опять потешаешь, шутки шутишь!

— Ну и пусть, что за беда! — вступился Немец.

— А почему нам не посмеяться, — сказал Искра. — Смех — лучшее лекарство. Ломикар сейчас тоже, наверное, смеется. Купил нас по дешевке, — стыдно сознаться.

— А остальное украл, — добавил староста.

В это время в дверь опять постучали. Волынщик вышел в сени и негромко спросил, кто там.

— Псутка, — отозвался звонкий голос. А за ним точно медвежий рев:

— Брыхта.

— А, постршековские! Добро пожаловать, входите! — пригласил волынщик и, распахнув дверь, ввел новых гостей в горницу. Первым вошел Псутка — тот, что был у Пршибеков с Пайдаром и молодым Шерловским, когда в деревню нагрянули кирасиры и увели Матея Пршибека и его старого отца. Спутник Псутки, постршековский староста Брыхта, был высокий, жилистый, ширококостный мужчина; густые черные брови щетинились на его низком лбу; а под ними сверкали живые, беспокойные глаза. Во всех чертах его смуглого лица отражались упрямство и смелость, и это впечатление отнюдь не смягчалось широким багровым шрамом, пересекавшим весь лоб. Якуба Брыхту хорошо знали не только по всему Ходскому краю, но и дальше — на чешской стороне и даже за горами, соседи баварцы. Баварцы, пожалуй, лучше других были знакомы с его страшным стояком[9], который он, недолго думая, выхватывал из-за голенища.

Усевшись на лавке рядом с мраковским Немцем, он выругал погоду и стал счищать наконечником чекана снег, примерзший к его высоким сапогам. А волынщик уже опять открывал дверь, и в горницу вошли еще гости: Матей Пршибек, староста Сыка и Криштоф Грубый из Драженова, которому ветер порядком взлохматил и набил снегом седые волосы. Вошедшие поздоровались, но не успели они начать разговор, как пришлось здороваться с новыми гостями, подъехавшими к дому в санях. Эти были издалека, из Поциновице: двоюродный брат Пршибека, широкоплечий Пайдар, и молодой Шерловский в коротком кожухе, вышитом цветными узорами.