Юрий Трусов - Каменное море Страница 16

– Верно, дед!

– То-то и оно… Я купеческую сметку хорошо знаю… Лука Спиридонович тебе и амуницию справит добротную. Не хуже коней… Он хитрый…

XXVII. Коса на камень

Чухрай не ошибся. Лука Спиридонович поставил отменную и экипировку и амуницию. В казачьих мундирах серого сукна, вооруженные саблями и пистолетами, на саврасых лошадях, Кондрат с Иванко – оба рослые и сильные люди – сразу преобразились в степных рыцарей. Лука Спиридонович даже несколько раз проехался с ними по Дерибасовской, мимо дома герцога, в надежде, что сам дюк увидит и оценит его щедрость. К великому огорчению Луки Спиридоновича ни Ришелье, ни его приближенные не могли полюбоваться бравым видом снаряженных на его средства ополченцев. Ришелье выехал на несколько дней в Херсон, и купец был утешен лишь мыслью, что об этом непременно все же доложат герцогу по его возвращении словоохотливые чиновники градоначальницкой канцелярии. В самом деле, как только Ришелье вернулся из Херсона, ему сразу же доложили о том, как щедро негоциант Лука Спиридонович снарядил двух ополченцев. Но герцог не успел выразить ему свою благодарность. Неожиданно из Петербурга пришел новый высочайший манифест, фактически отменявший на Украине действие первого.[12]

Вице-губернатор Калагеоргий склонялся уступить патриотическим чувствам ополченцев, но неожиданно установил, что Новороссийский край, то есть весь тогдашний юг Украины, вместе с другими губернаторами «освобождается» от участия в ополчении. Новый манифест ярко отразил страх правящей верхушки Российской империи перед собственным вооруженным народом. Царское правительство, испуганное патриотическим порывом, с каким крестьяне, несмотря на весь гнет крепостного права, стали браться за оружие и вступать в ряды ополченцев, сократило число губерний, которым разрешалось формировать ополчения. Правительство даже стало принимать экстренные меры, чтобы охладить патриотический энтузиазм народа.

Так, например, на Киевщине, где сразу сформировалось пятитысячное ополчение, указом императора Александра Первого все ратники-ополченцы были переведены в рекруты… Также правительство поступило и с ополченцами Одессы, Херсона и жителями других губерний.

Генерал-губернатор Новороссийска Ришелье оказался самым непоколебимым, самым точным исполнителем царской воли. Здесь он превзошел всех самых верных царских слуг. Ришелье распустил все ополчение, кроме эскадрона Сдаржинского. Только Виктору Петровичу, благодаря своим огромным связям, поручительству самых важных и влиятельных лиц в империи, удалось уберечь свой отряд от расформирования…

Кондрату, прибывшему с Иванко в Трикратное, выпала главная забота по проведению сотни ополченцев, как тогда говорили, в «благоустроенный эскадрон». Виктор Петрович слабовато знал военное дело и Кондрат, назначенный унтером, должен был обучать боевой кавалерийской службе людей, многие из которых никогда ничего не держали в руках, кроме вил и лопат.[13]

Усердие унтера Хурделицына в обучении ополченцев окончательно расположило молодого Сдаржинского, который вел трудную борьбу не только с Ришелье, но и со всевозможными чиновными лицами, весьма косно смотревшими на затею создания ополчения и постоянно искавшими пути к его расформированию. Многие из этих лиц возлагали надежды, что эскадрон Сдаржинского произведет на инспекторском смотре такое жалкое впечатление, что это будет вполне хорошим предлогом для его ликвидации. Разве возможно за короткий срок обучить ополченцев…

Но на смотре в Трикратном произошло настоящее чудо За два месяца унтер Хурделицын сумел из сборища крестьянских парубков создать настоящий эскадрон, ничуть не уступающий в боевой и строевой подготовке любой регулярной кавалерийской части.

Одетые в добротные серого сукна мундиры, всадники не только ловко, как заправские гусары, рубили на скаку саблями лозу и кололи пиками чучела, не только с дружным «ура!» летели лихо в атаку на воображаемого врага, стреляя из карабинов и пистолетов. Главное – они порадовали сердца любителей военных парадов. Эскадрон, держа строй, шеренгами всадников безукоризненно дефилировал под звуки кавалерийского марша перед взорами поклонников мишуры, великолепно по команде проделывал самые сложные экзерции.

XXVIII. Степная сторона

Отличные результаты смотра окончательно утвердили право ополченцев на существование. Ришелье не был на смотре, но благополучные отзывы строгих инспекторов рассеяли последние подозрения герцога в неблагонадежности эскадрона Герцог, подобно многим его современникам, считал, что отличное усвоение фруктовой науки не совместимо с проявлением какой-либо крамолы и что солдаты, превращенные в безотказно действующие строевые автоматы, уже не способны вольнодумничать…

Виктор Петрович после смотра горячо поблагодарил Кондрата. Сдаржинский уже многое знал о прошлом своего замечательного унтера. Знал, что тот некогда носил офицерский мундир. Обдумывая, как наградить Кондрата, Виктор Петрович решил подарить ему свои серебряные с боем часы.

Поднося не без некоторого смущения этот подарок, молодой Сдаржинский заметно волновался, боясь отказа, но неожиданно услышал в ответ:

– Премного благодарен, ваше благородие. Ваш подарок буду беречь как память о вас… А теперь разрешите обратиться с просьбой.

– Разрешаю, – растерянно сказал Сдаржинский

– Я, ваше благородие, ношу природную свою фамилию – Хурделицын. А сын мой единоутробный – Иванко, по вине, от меня не зависящей, – так получилось, – пишется Мунтяном, а отчество – Дмитриевич. Нельзя ли Иванко перевести на мою фамилию и отчество мое дать? Помогите…

Виктор Петрович удивленно и не без подозрения посмотрел на Кондрата. Зачем добивается этот разжалованный из офицеров в низший чин унтер перемены фамилии своего сына? Ведь от этого ничего не изменится. Сын Кондрата будет находиться в том же положении. Он останется представителем низшего сословия – простолюдином. Неужели наши простолюдины не лишены понятия о своей чести, достоинстве, как об этом пишут некоторые иностранные сочинители? Или просто его унтер мечтает когда-нибудь за подвиги получить снова право носить офицерский мундир и передать его своему отпрыску? Как бы то ни было, Хурделицын человек непростой, не грех и похлопотать за него.

И Виктор Петрович искренне, со всем пылом своей юной души пообещал помощь Кондрату:

– Сейчас это мудрено. Но после того, как врагов наших одолеем, – помогу!

Вспоминая слова Виктора Петровича, даже не их смысл, а доброжелательный тон своего командира, вспоминая эскадрон, с которым он уже успел за два месяца мучительной военной муштры сродниться, как с огромной семьей, Кондрат чувствовал перед всеми этими людьми, как и перед своим родным сыном Иванко, долг. Долг его теперь в том, чтобы как можно скорее вернуться к ним и разделять с ними все – и горе, и радость. Все, что встретится его эскадрону на дорогах войны.

Кондрату казалось теперь постылым «байбаковать» в чумной далекой от боевых тревог Одессе до конца войны, как собственно повелели ему генерал Кобле и герцог. Поэтому он, хорошо отдохнув, на другой день простился с Гликерией, Семеном и Одаркой, вскочил на своего саврасого и поехал на дачу к Натали. Там ему передали заранее припасенное для Виктора Петровича письмо.

В густых сумерках он прискакал к той самой заставе, через которую еще недавно въезжал в Одессу. Здесь уже тянулись к звездам яркие чистые языки бивуачных костров, над которыми белыми венчиками вилась мошкара.

Кондрат вдохнул на полную грудь привольный холодный воздух осенней степи, и его охватил прилив вдохновенной удали. Словно ночная степь властно полонила его своей хмельной свободой. Он вдруг почувствовал, что не в силах ожидать больше ни минуты, что должен сейчас же вырваться из зачумленного душного города. Хурделица пришпорил лошадь и быстро, как тень летящей птицы, промелькнул мимо группы спящих возле одного костра солдат – прямо на спящего возле рогатки часового, успевшего однако взять на изготовку ружье и прокричать срывающимся от волнения голосом:

– Стой! Стрелять буду!

В этот же миг Кондрат очутился рядом с ним.

– Где генерал? Мне надобно ему эстафету сдать! – в тон ему закричал Кондрат, наезжая на часового.

Тот лишь успел отскочить в сторону, как всадник сбил саблей рогатку и пролетел мимо в открытую тьму.

Кондрат плотно прижался грудью к гриве коня, зная, что сейчас прозвучит выстрел. Это мгновение растянулось в долгое мучительное ожидание, прежде чем пули пропели над головой

– Эх, дьяволы, неужто от пули ридной сгину! – в сердцах произнес он.

А саврасый, как прежде, легко уносил в ночную степь. Кондрат вложил саблю в ножны, оглянулся на окруженный огнями костров город и неожиданно, словно ребенок, рассмеялся.