Станислав Сенькин - Крест и меч Страница 16

Болело сердце царевича — Саурмаг вошел в Магас не как предатель, а как победитель, обещав закончить войну в три дня и принести мир многострадальной Алании. Но Иуане еще не знал, что брат борется не только против Оса, но и против православия, которое с трудом прививали аланам византийские пастыри.

На большом ныхасе, в котором участвовали и алдары, вернувшиеся с поля боя под Итилем, Саурмаг уверенно, со страстью учил:

— Кому нужна война с хазарами? Аланам? Нет! Хазарам? Нет! Только грекам нужна слабая Алания и слабая Хазария. Мечтают они стравить эти народы, чтобы приобрести свою выгоду. Имперствуют они, а первый закон империи гласит: «Разделяй и властвуй».

Молятся они на незнакомом языке, заставляя нас становиться слабыми. Но разве медведь сможет стать зайцем? Разве алдар способен сменить меч на плуг и не воевать более? Знаете вы, что мой отец и ваш царь Ос Багатар последовал греческой вере только из-за тяжелой политической ситуации. Но время показало, что союз с вероломными греками чреват самыми тяжелыми последствиями. Где они сейчас — слуги благочестивейшаго Романа Лакапина? Они подговорили моего храброго, но неразумного брата идти войной на ближайшего соседа, пообещав военную помощь. Мол, мы с тобой одной веры, мы братья! Но где же эта помощь, благородные алдары?! Разве мы слышим о ромейских кораблях, причаливающих к Херсонесу?! Разве их кровь пролилась под Итилем?!

Что слова византийского императора? Лишь сухая листва, колеблемая ветром. То же скажу об их священстве. Непонятная злая вера затуманила наши умы. Что за зелье они готовят в своих чашах? Слышал я, что добавляют они туда кровь невинных младенцев, приносимых в жертву их Богу! Никогда аланы не были столь глупыми и нравом подобными овцам! Где ваши мечи, алдары?! Поднимите их высоко, чтобы враги видели булат, блестящий на солнце. Стряхните с век ваших вековой сон христианства, пока не превратили нас ромеи в послушных овец. Гнать надо греков с земель наших! Говорят, что верят они в Единого, но разве мы не верили в Единого до их прихода? Чем околдовали нас эти низкорослые чернявые люди, заросшие волосами настолько, что даже на груди их можно прикрепить гребень? Почему мы должны ловить слова из их уст как глаголы Единого? Пусть, кто может, даст мне на это ответ.

Так я скажу вам, благородные алдары: если есть на свете у нас друзья, так это наши мечи и рать. Но и хазары не желают нам зла и не хотят этой войны. Связаны мы обоюдной выгодой крепче, чем кровным родством. Да и сами знаете, что хазары не убивают, если нет нужды, а греки воюют только ради похоти своей и жадности. И дают хлеб хазары не так, как греки, которые с улыбкой берут, а сами злобу таят на дающих.

Признайте меня, гордые и сильные аланы, своим царем, и сразу же закончится эта нелепая война! Ничего не хотят от нас хазары, только дружбы, когда как греки желают нам погибели. Рыщут неподалеку жестокие язычники русы и орды степных тюрков. Ослабнем мы от распрей — и проглотят они нас, как волк кролика.

Закончил речь, Саурмаг удалился с ныхаса, оставив алдаров обсуждать его предложение.

Думали-думали алдары и признали правоту мятежного царевича. На следующий день Саурмаг был признан царем. Лишь несколько князей оставались преданными законному царю, но они укрылись вместе с молодым Осом Багатаром в одном из ущелий. Всего по горам было рассредоточено более пяти тысяч всадников, не признавших Саурмага своим государем. Многие из признавших его в Магасе также выжидали, что принесут первые месяцы его правления, не вполне доверяя ему, зная про сластолюбивый и властолюбивый характер Саурмага.

На следующий день после избрания Саурмаг издал свой первый безбожный указ. Радуясь приобретенной власти, он с нескрываемой злобой распорядился изгнать не только из Магаса, но и из Алании всех ромейских купцов, послов и священнослужителей, клеймя их как византийских шпионов: «Пусть убираются лукавые греки туда, откуда пришли! Пусть уносят в Царь-град свои потиры и антиминсы! Не нужна нам их вера! Пусть эти волки в овечьих шкурах арканят других овец и стригут их, сколько захотят. Но аланы не овцы и не волки. Мы гордые барсы!»

…Стали собираться в долгий путь священники и епископы, сопровождаемые насмешкам и унижениями со стороны тех, кто еще недавно считали себя христианами. На лицах пастырей запечатлелась скорбь, оттого что расстаются они с любимым, но строптивым стадом своим. Не все аланы желали их изгнания, но предательство Романа Лакапина заставило даже самых богобоязненных христиан смирится с приказом Саурмага. Для алан предательство было одним из самых страшных грехов, никакие доводы не могли растопить их сердца. Какой может быть Бог в Византии, если так поступил Его наместник на земле? Ведь напрасно пролилась кровь алан. Ехали в Грузию повозка за повозкой, за ними брели оставшиеся верные, а поникшие епископы с глазами, полными скорби и слез, благословляли их напрестольными крестами из под навесов. За десять дней покинули Аланию все ромеи, осиротели церкви Божии, со скорбью взирали со стен храмов лики святых угодников Божиих.

В Магасе тем временем собралось много иудеев из Хазарии. Они шушукались в подворотнях и начали проповедовать на площадях, уговаривая родовитых алан присоединится к иудейству и жить по Торе. Некоторые из алан выразили желание сделать обрезание. Если бы Иуане видел все это, облилось бы его сердце кровью. Он был готов положить свою жизнь, только бы в Алании утверждалась святая вера православная. Но Господь укрыл его от этого печального зрелища и хранил для особого служения.

…Довольно долго скрывался Иуане в горах, питаясь подстреленной дичью, яблоками и грибами, пока не достиг небольшого и очень красивого ущелья. Осень уже вступила в свои права, разукрасив деревья в желтые и красные цвета. В горах это было самое красивое время, но ночами становилось уже холодно. Царевич заметил вблизи потока, текущего с гор, старую, заброшенную сторожевую башню. Он решил пролезть в окно башни, чтобы отдохнуть в ней от дневного пути, Иуане подошел к потоку в поисках бревна, которое можно было бы использовать как лестницу. И вдруг его остановил тихий голос, доносившийся изнутри башни. Кто-то пел песню на очень простой мотив. Иуане прислушался:

— Господи Иисусе Христе, защити и помилуй… — на аланском наречии пел незнакомец, — …будь мне защитником в скорбях моих, ибо беды окружили меня словно волки и хотят поглотить несчастную душу мою. Озари меня светом истины, Свет и Истина! Расстреляй, Охотник великий, из лука Своего стаю мрачную демонов и освободи меня от страстей…

Иуане довольно долго слушал молитву. Не нужно было быть семи пядей во лбу, чтобы понять очевидное: в сторожевой башне подвизается какой-то монах из алан, что было весьма редким явлением — аланы предпочитали молится и причащаться у дзуаров перед кровопролитными сражениями, а отшельничество, за редкими исключениями, было у них не в почете. Поправив свою черную бороду, царевич окликнул незнакомца:

— Во имя Пресвятой Троицы, назови мне свое имя, алан!

Покаянный плач внезапно прекратился и через минуту из окна башни на расстоянии двух саженей показалась окаймленная седой бородой голова незнакомца:

— Сначала ты назови свое имя, как и подобает доброму христианину.

— Иуане, — немедленно откликнулся царевич.

Старец выглядел удивленным:

— Спаси тебя Господи, Иуане! Ну и какими судьбами ты очутился в этом забытом людьми ущелье? Сюда не каждый зверь заходит. — Старец с безопасной высоты покачал указательным пальцем и заговорил более строго: — А может быть, ты вообще не человек, а лукавый демон, желающий искусить меня?

Улыбнулся царевич и поднял руку, в которой была подстреленная часом раньше большая серая утка.

— Господи Иисусе, помилуй меня и слава Тебе за то, что я человек и православный христианин, а не темный дух, увлеченный некогда в преисподнюю начальником всякого зла сатаной. Давай подкрепим свои силы, неизвестный старец, а заодно я расскажу тебе, что сподвигло меня скитаться по горам подобно дикому зверю.

Спустя несколько мгновений из окна башни выпала веревочная лестница. Подхватив ее, Иуане забрался внутрь башни и ступить на перегородку, где его поприветствовал неизвестный подвижник. Он поддержал его за руку и забрал колчан со стрелами. Несмотря на то, что снаружи башня выглядела полуразрушенной и заброшенной, внутри старец соорудил неплохую келью из бревен, обструганных мечом досок и овечьих шкур. Иуане заметил на земле высокий каменный очаг, где тлели большие угли, от которых почти не было дыма. На деревянной перегородке, служившей крышей кельи, посередине которой было отверстие для лестницы и выхода дыма, стояли лук со стрелами и меч, которыми старец оборонял свою башню. Сам он был пожилым, но весьма крепким человеком с добродушным лицом и с большими, непривычно светлыми глазами. Старец забрал у царевича утку, улыбнулся и знаками показал, что надо опустится вниз.